ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫМ Я ВОСХИЩАЛАСЬ

Памяти Георгия Аркадьевича Арбатова

Самым близким папиным другом был, безусловно, Арбатов.

С институтских лет. Дядя Юра и тетя Света, как я их называла, присутствовали в нашей жизни всегда. Мама рассказывала, что когда она находилась в роддоме, ожидая моего появления не свет, то Арбатов звонил туда узнавать о развитии событий едва ли не чаще папы. Мобильных, естественно, не было. Связывались с дежурной медсестрой, которая, предварительно спросив имя звонившего, шла в палату и вызывала женщину к телефону. Таким образом, все были в курсе, кто звонит кому. В итоге соседки по палате даже спросили маму: кто же отец ребенка – Беглов или Арбатов, проявлявший такое беспокойство?

Между мамой и папой как-то состоялся такой разговор в моем присутствии.

Была годовщина их свадьбы и вдруг мама, смеясь, сказала.

• Я должна Юрку благодарить за то, что ты на мне женился.

 

• Это еще почему? – удивился папа.

 

• Ну как же! Ты сам рассказывал. Ты пригласил его как-то на наш спектакль.

 

Уже не помню, какой, но я там играла главную роль. После спектакля он очень меня расхваливал, а потом вдруг спросил: «У тебя как с этой девушкой, серьезно?»

• Тут ты и испугался – он, похоже, заинтересовался мной. Вот и ответил, что очень серьезно и что собираешься жениться на мне.

 

• Как будто я без него не знал, как поступать, - с обидой в голосе ответил папа.

 

• Нет, ты скажи, так было? – не успокаивалась мама.

 

• Ну было, что такого. Я и без него собирался тебе предложение делать, денег просто не было, вот я и ждал стипендии, чтобы букет купить.

 

Не пойдешь же к будущей теще просить руки дочери без цветов. Она и так меня не больно жаловала, голодранца, - рассмеялся папа.

Я всегда восхищалась Георгием Аркадьевичем, когда училась в школе, была по-детски влюблена в него. Красивый, величавый (это он унаследовал от своей матери, которую я также знавала), невозмутимый, говоривший медленно и со значением – он всегда производил на меня завораживающее впечатление.

Я лишь один раз в жизни видела его растерянным.

Это произошло в августе 1968 года. Мы были на даче в поселке «Опалиха». В течение нескольких лет папа там снимал государственную дачу, а Арбатовым в этом же поселке принадлежала половина небольшого деревянного дома. Помню, после обеда мы все в саду. Жарко. Вдруг открывается калитка и входит Арбатов. Выглядит он каким-то потерянным, подходит к папе и говорит: «Наши в Праге. Это конец». Папа встает с шезлонга. Они уходят в дом, долго о чем-то говорят. Арбатов уезжает, а у папы весь вечер после этого такой подавленный вид, что я даже не осмеливаюсь задавать никаких вопросов.

На следующий день я узнаю, что накануне СССР ввел войска в Прагу.

Конечно, подавление "бархатной" революции в Чехословакии не было концом СССР, но это, безусловно, знаменовало конец хрущевской «оттепели». Арбатов особенно болезненно переживал это событие, я думаю, еще и потому, что к Праге он всегда относился с особым теплом: он проработал несколько лет в Чехословакии (1960-1963 годы) в либеральном журнале «Проблемы мира и социализма».

В 1967 году Арбатов возглавил институт США и Канады, созданный по его инициативе. Я пришла туда работать в 1977 году, вернувшись из Бангладеш. Находясь там, я написала диссертацию на тему: «Американо-бангладешские отношения». Где же еще было защищать ее как не в институте США и Канады?

Все было согласовано, но при утверждении темы неожиданно возникли трудности.

Андрей Кокошин, являвшийся тогда ученым секретарем института, считал тему малоинтересной, не хотел ее утверждать. Спасла поддержка моего научного руководителя - Владимира Лукина. Ну и, конечно, тот факт, что я – дочь Спартака Беглова. Помню, на первом же институтском капустнике были исполнены частушки, в которых говорилось об Арбатове, ставшем вдруг страстным поклонником футбольной команды «Спартак». Намек весьма прозрачный.

Нравы в институте были довольно либеральными, начальство критиковать не возбранялось. Государство, конечно, критиковать – не моги, но начальство – пожалуйста! Да и народ подобрался там весьма вольнолюбивый.

Для меня, вернувшейся после заграничной посольской жизни, где все основные глаголы, формулировавшие жизненные правила начинались с частицы «не» - не высовыватьс

я, не критиковать, не рассуждать и так далее – атмосфера института, которую сумел создать Георгий Аркадьевич, - вызвала состояние, близкое к эйфории. Эйфория быстро прошла – как и везде, в институте не все было так просто и гладко – но чувство признательности к Арбатову за то, что мне была предоставлена возможность работать в таком интересном месте почти девять лет – осталось на всю жизнь. Осталось и глубокое уважение к тем людям, с которыми мне там пришлось встретиться.

Арбатов обладал не только даром организатора, но и удивительным чутьем на незаурядных людей. Он сумел собрать у себя в институте очень талантливых людей. Помимо уже упоминавшихся Андрея Кокошина и Владимира Лукина - чьи имена были на слуху у всех в перестроечные годы, и продолжают громко звучать и по сей день – можно назвать еще много других людей, работавших или по-прежнему работающих там. Виталий Журкин , Сергей Рогов, Виктор Кременюк , Сергей Караганов , Анатолий Уткин , Михаил Носов и многие, многие другие. Я назвала в основном тех, с кем пришлось работать в отделе внешней политики.

Арбатов и моему отцу предлагал в самом начале прийти на работу в институт в качестве заместителя, но папа не захотел расстаться с журналистикой, которая действительно была его призванием.

Георгий Аркадьевич обладал еще одним весьма редким качеством: он не опасался конкуренции и поэтому не боялся окружать себя людьми умными. Я мало встречала начальников, подобных ему. Гораздо чаще видела совсем другое. Как только даже умный человек приходит к власти, тут же, как по мановению волшебной палочки, он оказывается в окружении весьма серых личностей. И это, по-человечески, вполне понятно: гораздо легче командовать, когда подчиненный смотрит на тебя снизу вверх и принимает твои решения, не подвергая их критике. Надо обладать не только большим интеллектом, значительной уверенностью в себе и способностью воспринимать чужое мнение, даже не совпадающее с твоим, чтобы держать около себя людей, равных тебе или даже выше тебя по профессиональным качествам.

С Георгием Аркадьевичем я мало встречалась после отъезда в Швейцарию, но одну нашу встречу в Женеве я запомнила. Мы пригласили его к нам домой. Поужинали, и я решилась задать один вопрос, который давно не давал мне покоя. Я знала, что Арбатов хорошо знал многих людей, стоявших у истоков перестройки, да и сам работал непосредственно с Горбачевым.

• Дядя Юра, - спросила я, - а когда Горбачев начинал перестройку, у него был конкретный план?

 

• О чем ты? – переспросил Георгий Аркадьевич.

 

Но я видела, он ответил так, не потому что не понял вопроса.

• Ну, он и люди вокруг - советники его - знали точно, чего они хотят достигнуть и каким способом? – пришлось уточнить мне.

 

• Нет, пожалуй, не было, - медленно и неохотно ответил он.

 

Мои наихудшие опасения оправдались. Мне почем-то всегда казалось, что в действиях Горбачева, в том, как развивались события в середине восьмидесятых годов, не было логики. Если только не предположить, что логикой являлось разрушение страны.

• Как же так? Не было никакого плана? – опять переспросила я.

 

• Нет. Было понимание того, что так дальше нельзя. Нужно что-то делать. А вот как? Знаешь, - грустно улыбнулся он, - видимо, решили действовать по наполеоновскому принципу: «ввяжемся в бой, а там посмотрим».

 

• Не может быть, - все не могла успокоиться я. – Такие люди вокруг него и никто не мог посоветовать ничего разумного?

 

• Советчиков много было, это точно. Даже слишком. И все разное советовали. Знаешь, эту басню про лебедя, рака и щуку. Каждый тянул в свою сторону, так что толку от этого мало было, - ответил Арбатов.

 

• Но ведь и до Горбачева, еще Андропов явно тоже пытался что-то сделать. Вы ведь и Андропова знали, – не унималась я.

 

• А вот Андропов-то как раз и не хотел ничего радикально менять. Он говорил, что трогать государство можно лишь после того, как мы продвинем вперед экономику, - сказал Арбатов и встал, давая понять, что разговор окончен.

 

• Неужели никто не разработал, как завещал наш великий учитель, стратегии и тактики? Это же любимое занятие большевиков! – попыталась я обратить в шутку, явно тяготивший его разговор.

 

• Возможно, кто-то и разработал, но я об этом не знаю, - уже с явной неохотой ответил Георгий Аркадьевич и встал, давая понять, что разговор закончен.

 

Ночью, я долго не могла уснуть. В голове вертелась одна и та же мысль: прав был Андропов. А мы все сделали с точностью до наоборот. Сначала ликвидировали партию, сломали политическую структуру государства, а потом попытались совладать с экономикой, уже пошедшей в разнос. Результат известен. Как жаль, что Андропов так мало пробыл у власти. Проживи он подольше, возможно, был бы у нас сейчас капитализм китайского образца. Что, во всяком случае, лучше того дикого капитализма ухудшенного американского образца, который царит у нас уже не первое десятилетие.

Вокруг имени Арбатова всегда было много разговоров. Кто-то его хвалил, другие ругали. Это, наверное, естественно. Любая значительная личность вызывает неоднозначные оценки. Недавно, правда, я наткнулась на обвинение, которое вызвало у меня просто чувство недоумения. Арбатову вменялось в вину то, что он был идеологом разрядки. Мол, когда в середине шестидесятых годов, он работал руководителем группы консультантов в ЦК КПСС, то сделал все, чтобы «подружить» СССР с Америкой. В итоге делался вывод о том, что Арбатов повернул нашу политику не туда, куда нужно, и вообще он был всегда проводником влияния Вашингтона в России.

Я не собираюсь дискутировать здесь на тему: нужна ли Америка России или нет. Ясно, что тот, кто говорил это, был в момент кубинского кризиса еще ребенком. И не помнит того, о чем я рассказывала выше: реального чувства страха от того, что война может начаться вот сейчас, завтра или послезавтра.

Он также не существовал в мире, разъединенном видимыми и невидимыми стенами. Когда мы были в командировке в Бангладеш в самом начале семидесятых годов, то я очень четко помню тот момент, когда одна из таких невидимых стен начала разрушаться. Еще вчера, живя в доме, где неделями не было воды, я не могла даже и помыслить попросить воды у англичанки, обитавшей на противоположной стороне улицы. А через некоторое время, после того, как разрядка набрала силу, мы уже устраивали волейбольные матчи с американскими коллегами. В стране, где и так работать было нелегко, фобии еще больше усложняли жизнь и нам, и им. И пусть они не исчезли, а только чуть уменьшились, но дышать всем стало намного легче.

Мое мнение об Арбатове, конечно, не может быть объективным. Я всю жизнь относилась к нему не просто, как к знакомому родителей, а как к близкому нам всем человеку. Я знала Георгия Аркадиевича много лет, наблюдала в самых разных ситуациях, слушала часто его разговоры с папой и другими людьми, приходившими к нам. Поэтому я, безусловно, уверена в одном: он по-настоящему переживал и проживал все происходившее в нашей стране, и искренне пытался сделать то, что в его понимании могло помочь ей стать сильнее и лучше. А тот, кто действует, не может не совершать ошибок. Их не совершает лишь тот, кто сидит и наблюдает за происходящим, критикуя всех и вся.

Последний раз мы виделись с Георгием Аркадиевичем на похоронах папы. Он уже тогда неважно выглядел и плохо себя чувствовал. С горечью сказал, что похоронил уже почти всех своих друзей. Не так давно я решила попросить его написать предисловие к книге мемуаров, которую заканчивала. Он единственный по-настоящему знал всю нашу семью, и я была уверена, что он не откажется это сделать. Спросила сначала у мамы, как он себя чувствует и когда мне лучше позвонить? Мама сказала, что Георгий Аркадьевич недавно перенес инсульт и лучше его не беспокоить. А еще через две недели – я узнала, что Арбатова не стало.

Иногда, приезжая к маме, я открываю старый альбом семейных фотографий. Я очень люблю одну фотографию. На ней – двое молодых людей и две девушки. Где-то на юге, на пляже – они забрались на большой камень и сидят на нем, едва удерживая баланс. Они смеются так заразительно, что я всегда невольно улыбаюсь им в ответ. Это позже они станут моим отцом, моей матерью, Георгием Аркадьевичем и Светланой Павловной. А тогда – это Спартак и Зоя, Юра и Света. Они почти в три раза моложе меня сегодняшней. И они – счастливы, это очевидно.