НИЧЕГО НОВОГО

10-07-2011

Меня застал врасплох вопрос: а вы любили своего отца?

Да, считаю, что да, всегда. Хотя почему это интересует людей, столь разных, но мною уважаемых.

Вадим КожевниковОказывается, снова всплыла история с рукописью романа Гроссмана "Жизнь и судьба", которую мой отец, будучи главным редактором журнала " Знамя" якобы сдал в КГБ.

Начнем с того, что когда эти события происходили, я даже в школу еще не ходила. Но в дневниках Корнея Чуковского потом прочла: по Переделкино промчалась машина скорой помощи, искали дачу Кожевникова, у него инфаркт, так, верно, сказалась, история с рукописью Гроссмана.

Я это не помню. Но последствия, когда отец задыхался в сердечных приступах, во мне отзывались жуткой паникой. Убегала, утыкалась головой в снежный сугроб на нашем дачном участке, вопя: а-а-а… Оттуда отец же меня извлекал, утешая: я жив, Надя, жив. Мне было очень стыдно за свою трусость, предательскую, если определять правильно.

Но он всё же умер. И я так же постыдно рухнула, ужаснувшись наветами тех, кто вчера еще перед отцом заискивали. А что удивительного?

Очень даже обычно. Плюнуть на гроб, откуда покойник уже не поднимется, излюбленное глумливое развлечение гнусной черни.

Люблю ли своего отца? Да, и особенно полюбила, когда его, мертвого, стали поносить. Раньше не осмеливались. И поносили те же самые люди, что прежде подхалимски пели ему дифирамбы. И вдруг я отрезвела, повзрослела. Отец беспокоился прочен ли у меня хребет. Выяснилось - да.

Но когда всплыла впервые история с Гроссманом, признаю, растерялась.

Интуитивно чуяла, что мой сверхосторожный отец такого позорного для его репутации ляпа не мог допустить. Но откуда же эти слухи?

А просто. Борис Ямпольский, даровитый писатель, цензурой советской замороженный, кинул дезу, на самого Гроссмана, правда не ссылаясь, а предлагая свой личный домысел, что рукопись его романа сдал карательным органам Кожевников.

И домысел прочно в умах застрял.

Тогда уточним известные факты. Гроссман свой роман, "Жизнь и судьба" замечательный, стоит на полке в нашей библиотеке, предложил вначале в "Новый мир" и получил отказ. Такое в литературном мире сразу становится известно. Куда же еще с романом идти? К Вадиму, фронтовому товарищу, жесткому, с безупречным нюхом, что можно или нельзя.

Представляю разговор автора с редактором. Но надо учитывать и субординацию.

Гроссман - лауреат сталинских премий, авторитетная фигура, отказать такому автору, ссылаясь лишь на собственное мнение было, по меньшей мере, неловко.

Рукопись такого объёма, да еще со столь опасными прозрениями, параллелями - Гитлер-Сталин, фашизм-коммунизм - должна была быть направлена в ЦК, в идеологический сектор, возглавляемый Поликарповым . Он, только он мог вынести вердикт, да или нет.

Фамилия Поликарпов мне вспомнилась случайно. В Женеве купила запретные тогда мемуары Ивинской "В плену у времени", где она упоминает, что отчаявшись роман Пастернака "Доктор Живаго" где-то пристроить, пришла к Кожевникову за советом, они были некогда сокурсниками в московском университете. Это другая тема, но про их романтические отношения в курсе. Фото юной Люси Ивинской, с надписью моему отцу, "Любимому и единственному" вложено в книгу её мемуаров, которые, я, кстати, привезла отцу из Женевы, с риском, что если таможня прознает, что у меня чемодане - крамола! - и мне, и мужу, работающему в международной организации, башку отвинтят.

Рефрен тот же, любила ли я своего отца. Да. И мемуары Люси, ему из Женевы доставленные, он читал всю ночь. А наутро услышала: как же она его любила. Кого, спросила. Он: Пастернака! Я, холодно, с бесчувственностью, свойственной молодости: и его, и тебя, и многих, а главное, пишет бездарно.

Он умел одним взглядом уничтожать. Встал и ушел в свой кабинет, хлопнув дверью. Ладно, вытерплю.

В своих мемуарах Ивинская свидетельствует, что Кожевников ей рекомендовал обратиться в ЦК к Поликарпову, вдруг поможет. Он вроде как с ним дружил, как мышка с кошкой.

Нет, Поликарпов с "Живаго" не помог. Но цикл стихов из романа был обнародован Кожевниковым в "Знамени", за что тут же получил по мозгам. Выговор по партийной линии, с занесением в личное дело. Легко еще, надо отметить, отделался, могло быть значительно хуже.

"Либералы", кто был первый публикатор стихов Пастернака из "Живаго"?

Не нравится? Но у Кожевникова есть дочь - напомнит.

Хотя для меня этот поступок отца кажется странным, загадочным.

Что им двигало, какой импульс? Основа, я считала несгибаемая, поддалась зову давно исчезнувших чувств? Нет, я не знаю своего отца, и не узнаю.

А Гроссман, конечно, никаких иллюзий не питал, что после отказа в "Новом мире" способствовать публикации его романа способен Кожевников. Забыли что ли в каком обществе жили? Советском, с непоколебимо-железными установками, нарушение которых каралось беспощадно. Но по версии озлобленного неудачами Ямпольского всё обстояло иначе. Исключительно, мол, из подлости, зловредности редактора "Знамя" рукопись романа Гроссмана была им отправлена в КГБ.

Но зачем, с какой целью? Это было другое ведомство, а все журналы, издательства подчинялись, были подведомственны ЦК партии.

Я вот прочла в воспоминаниях Твардовского, что он просиживал в коридорах ЦК больше времени, чем находился в редакции "Нового мира". Четко, знаково для той эпохи.

Но кто мог предполагать, что так быстро всё забудется, и придется вдалбливать тогда очевидное: ни один редактор в те времена без визы ЦК не мог опубликовать НИЧЕГО. Разве что пустяшное, типа того, что сочиняла я. Как-то отец мне сказал: будь у тебя другая фамилия, сунул бы твою ерунду в своем журнале во вторую тетрадку. Ерунда - моя повесть "Елена Прекрасная", обнародованная в "Новом мире" с оглушительным, скандальным успехом. Но мой отец своих воззрений, закалки не изменял никогда, и не упускал случая одернуть дочь. За что я его любила, постоянно свирепо споря? Трудно объяснить. Он мой отец - и вс

Так зачем же Кожевникову, когда над ним был законный хозяин, ЦК, весьма строгий, грозный, рукопись Гроссмана отравлять в КГБ?

Ему, сыну меньшевиков, друживших в сибирской ссылке с Рыковыми, Бубновыми, Сталиным уничтоженными, чтобы уцелеть, надлежало неукоснительно соблюдать все указания власти. И еще он хотел, чтобы уцелела я. Тоже нормально, естественно.

Люблю ли я своего отца, меня спрашивают. Больше, чем люблю - понимаю. Его эпоху, зловещую, осознаю через любовь к нему. И хочу сказать ему, Вадиму Кожевникову, я, твоя дочь, от недругов тебя защищу.

Так велит и моя честь, и справедливость.

 

Комментарии

Добавить изображение