О, МАРАТ! Очень эротическая быличка

Было это году в 86-м или в 87-м, в славные советские времена, когда народ еще не стоял перед мучительным выбором, куда поехать в отпуск - в Турцию или в Хорватию, в Египет или, прости Господи, куда-нибудь на Бали. Ялта, Сочи, Пицунда - вот и весь выбор. Чем кавказистее, тем теплее. Так мне казалось. И однажды, когда дела отпустили только в конце сентября, решил: едем в Сухуми.

В Сухуми был холод собачий. Поезд пришел около часа ночи. Ажурные арки вокзала и особенно пальмы казались издевательством, бездарными декорациями. Будто кино про Сухуми собрались снимать в Вологде. Мы с женой натянули на себя свитера, которые на всякий случай прихватили с собой. А надо было прихватить шубы. Было только одно желание: оказаться в каком-нибудь теплом месте. Лучше с печкой. Можно даже с буржуйкой.

На привокзальной площади стояло несколько "Волг" с шашечками, возле них покуривали таксисты. Наше появление вызвало среди них оживленную гортанную дискуссию. Победил молодой черноусый джигит, он обратился ко мне с прямотой древних греков, когда-то умыкнувших из этих мест золотое руно:

- Знаю, что тебе надо. Дом у моря, так? Есть такой дом. Богатый дом. Пять рублей. Дорого, да. Грузинка держит, Тамара. Грузины все жадные. Но дом хороший, спасибо Хасику скажешь. Хасик - это я. Мне тоже дашь пять рублей. Едем?

- Дом теплый? - успел спросить я.

- Почему спрашиваешь? - не понял Хасик.

- Потому что мы замерзли, как…

Как мы замерзли, уточнять я не стал. Минут через десять "Волга" остановилась на темной улице перед двухэтажным особнячком с широкой наружной лестницей, ведущей на второй этаж. Дом спал, лишь лестница была освещена сиротской лампочкой. Откуда-то из времянки к машине вышла рослая женщина лет шестидесяти, о чем-то поругалась с Хасиком на своем языке, и провела нас в особняк. Но не на второй этаж, а куда-то под лестницу. По дороге спросила:

- Сколько ты ему дал?

- Пятерку.

- Совсем потеряли совесть эти абхазы. Тут по счётчику рубль двадцать. Вот ваша комната.

- Это комната? - удивился я. - Это кухня.

- Почему кухня? - обиделась Тамара. - Кровать есть, стол-стул есть. Комната! Газовая плита? Тебе мешает плита? Газетой накрой, и где плита? Ладно, переночуйте, завтра переселю. Курортники сверху уезжают. Договорились?

Меня не газовая плита волновала и не затхлость нежилого помещения, а то, что в кухне было еще холоднее, чем на улице.

- Договорились. Только дайте нагреватель.

- Нагреватель не дам. Мужчину должна греть женщина. Перину дам. Хорошая перина, сейчас принесу.

Она вышла. Жена задумчиво сказала:

- Если на нашу кухню поставить такую же кровать, и ехать никуда не нужно.

- Где ты сейчас найдешь такую кровать? - возразил я. - С панцирной сеткой, с шишечками. Антиквариат. Последний раз я такую видел лет тридцать назад. В каком-то Доме колхозника.

Она села на кровать. Панцирная сетка издала пронзительный визг. Откуда-то сбоку сказали:

- Новенькие приехали. Интересно, откуда?

Сверху ответили:

- Из Москвы, с московского поезда.

Из-за другой стенки жалобно попросили:

- Давайте поспим, а?

Жена сказала испуганным шепотом:

- Раз мы их слышим, значит и они нас?

Вернулась Тамара с тяжелой периной, пожелала спокойной ночи. Уходя, попшикала по углам освежителем воздуха. Как раз таким, какой стоял у нас в туалете.

- Ну вот, - сказала жена. - Теперь мы живем не только на кухне, но еще и в туалете. И всё это за пять рублей. Совсем недорого.

Под перину мы залезли, не снимая свитеров. И до утра старались не шевелиться, чтобы визгом сетки не побеспокоить соседей.

Где же эротика? - спросит нетерпеливый читатель. Сейчас будет.

Утром Тамара переселила нас в комнату наверху. С тахтой, которая не скрипела. Под окном на участке стыли деревья с яркими плодами хурмы. Из окна было видно свинцовое море. При одном только взгляде на него хотелось забраться под пудовую перину и никогда из-под неё не вылезать.

Тем, кто хоть раз сталкивался с советским сервисом в частном секторе, объяснять ничего не нужно. Тем, кто не сталкивался, объяснять бесполезно, всё равно не поймут. Все население черноморского побережья Советского Союза с началом отпускного сезона перебирались в пристройки, а в дома напихивали как можно больше коек. Летний день год кормит. Таким был и дом Тамары. Сама она с взрослой дочерью жила во времянке, постояльцы готовили еду на летней кухне, обедали за большим столом под навесом, оплетенным виноградом "Изабелла", здесь же вечерами смотрели телевизор. Потом расходились спать.

В тот неудачный из-за ранних холодов сезон курортников у Тамары было человек десять. Совсем юные молодожены из Ленинграда, две подруги, пенсионерки из Саратова, две средних лет семейные пары москвичей. Еще был глуховатый полковник в отставке из Подмосковья, замечательный своей невозмутимостью. Каждое утро он брал шезлонг, выносил его на пустой пляж, закутывался в плед и произносил одну и ту же фразу:

- Шум волн успокаивает нервы.

Удачное расположение дома у самого моря способствовало его заполняемости. Ну, и активность таксиста Хасика. Он привозил постояльцев из аэропорта, с вокзала, ругался с Тамарой за каждый рубль комиссионных, но экономика сглаживала взаимную межнациональную неприязнь.

На третий или четвертый день нас разбудили громкие голоса из кухни. Был второй час ночи. Судя по всему, Хасик привез Тамаре кого-то с московского поезда. Один голос был женский - с доверительными и кокетливыми интонациями, с какими женщины говорят с близким человеком. Второй голос мужской, маловыразительный и как бы снисходительный, - так мужчины говорят с влюбленными в них женщинами.

ОНА. Наконец мы одни! Как мило, что ты меня встретил. Скажи, ты верил, что я приеду? Только честно, Марат! Верил?

ОН. Не верил.

ОНА. Но ты рад? Что я приехала? Рад?

ОН. Она спрашивает!

ОНА. Какие вы, грузины, настоящие мужики! А наши умеют только языком болтать.

ОН. Ты что такое говоришь, женщина? Я грузин? Я не грузин!

ОНА. Нет? А кто?

ОН. Я абхаз!

ОНА. А разве абхазы не грузины?

ОН. Абхазы не грузины! Грузины не абхазы! Как такое можно сказать?

ОНА. Вот мы и ссоримся. Как настоящие влюбленные. Не сердись, Маратик. Я не хотела никого обидеть - ни грузин, ни абхазов.

ОН. Грузин можно.

ОНА. Тут как-то не очень… Это же кухня. Почему ты не снял номер в гостинице?

ОН. Я хотел. Люкс в "Интуристе". Но после одиннадцати посторонним нельзя. У нас с этим строго.

ОНА. У нас в "Космосе" тоже. А на Западе приводи кого хочешь, я читала.

ОН. Они на Западе загнивают.

ОНА. Про это я тоже читала. А хотелось бы посмотреть. Мне холодно, Марат.

ОН. Сейчас согреемся.

ОНА. Это что?

ОН. Чача. Сам гнал. За тебя!

ОНА. За нас!..

- Нужно их предупредить, - прошептала жена. - Что всё слышно.

- Зачем портить людям праздник? Они еще до кровати не добрались.

- Вот все вы, писатели, извращенцы. Вам бы только подсматривать и подслушивать.

- Лучше подсматривать, - немного подумав, сказал я. - Но подслушивать тоже интересно.

ОНА. Не так я представляла нашу встречу. Думала, пойдем в ресторан, будет музыка, всё так красиво. А потом ты мне сделаешь какой-нибудь подарок. На память.

ОН. Какой ресторан? Две часа ночи! Завтра пойдем.

ОНА. А помнишь, как мы познакомились? Помнишь? В "Космосе". Мы с девчонками иногда ходим посидеть, после работы. Нас в ресторане знают, обслуживают, как интуристов.

ОН. Ты работаешь в "Космосе"?

ОНА. Ну да, в гостинице, я старший администратор. А ты как там оказался?

ОН. Обмывал одно дело. С одним большим человеком.

ОНА. Ты кем работаешь?

ОН. Я не работаю. Я начальник. За тебя!

ОНА. За нас!.. И вдруг подходит официант с бутылкой шампанского. От нашего стола к вашему. А потом и ты: "Потанцуем?" Как ты меня прижимал, как прижимал! "Утомленное солнце нежно с морем прощалось…" Я сразу поняла: вот мой мужчина. А как я тебе записку с телефоном сунула, помнишь? В карман пиджака, где платочек. Девчонки говорят: дура, он женатый! А мне всё равно… Мне больше не наливай, я уже пьяная.

ОН. За тебя!

ОНА. Почему ты так долго не звонил? Целых три месяца!

ОН. Не нашел записку. Потом не понял. Ты написала: Жанна. Разве ты Жанна?

ОНА. Вообще-то я Женя. Но Жанна красивее, мне всегда хотелось быть Жанной.

ОН. Я думал: какая такая Жанна? Не знаю никакой Жанны. На всякий случай позвонил. А это ты.

ОНА. Я прямо сошла с ума! Взяла неделю за свой счет и примчалась. Тебе нравится моё платье?

ОН. Красивое платье.

ОНА. Из "Березки". А чулки? Нравятся? Сеточка. Тоже из "Березки". Марат, сумасшедший! Осторожнее, ты всё порвешь! О, какой страстный мужчина! Подожди, я сама!

ОН. Не сама!

ОНА. Ну не спеши! У нас вся ночь впереди! И еще целых три дня! Дай хоть на тебя посмотреть! О, какая у тебя грудь! И сосочки! Какие они сразу стали твердые! А это что? Нет, не может быть! Нет-нет! Такого не бывает!

ОН. Бывает.

ОНА. Я уже вся мокрая. Можно потрогать?

ОН. Это не для потрогать.

ОНА. Сталь! Кинжал! О, Марат! Вонзи в меня свой кинжал! Я вся твоя!

Никогда бы не подумал, что обычная панцирная сетка может издавать такие звуки. Будто органист сел задом на все регистры сразу. И при этом заерзал. Гудели басы, пищали альты. И всё это в ритме фуги. Фуга, если кто не знает, это бег.

- Началось, - сказал из комнаты сбоку молодожен.

- Тише, услышат! - пискнула молодая жена.

- Да ну, они уже ничего не услышат!

- Театр у микрофона, - сказали из другой комнаты. - И это на всю ночь?

- И еще на три дня, - подтвердили из третьей.

А из кухни неслось:

- Как ты пыхтишь!.. О, как ты пыхтишь!.. Пыхти, пыхти, пыхти!.. Да, да, так!.. Еще, еще, ещё! Не останавливайся!.. О, Марат!..

Фуга прервалась.

ОНА. И это всё? Так быстро?

ОН. Не всё! Повернись!

ОНА. Ты можешь сразу? Не вынимая? О, Марат!..

Фуга сменилась галопом. Не лошадиным, а в музыкальном смысле. Галоп сменился медленной пассакальей, постепенно переходящей в фугу. Потом было попурри, завершившееся бурным галопом. Потом…

В Москве у меня есть знакомый кинооператор. Когда-то снимал документальные фильмы о героях Соцтруда и очень страдал от невозможности реализовать на этом материале свои творческие замыслы. В начале девяностых, когда героев отменили, подрядился снимать порнофильмы. Года через два встречаю его:

- Как успехи?

- Не спрашивай! Ушел я из этого блядского бизнеса.

- Что так? Мало платили?

- Платили хорошо, но ты не представляешь, старичок, какая это тоска! Совершенно невозможно ничего придумать! Всё одно и то же, одно и то же! Так, так, так и еще в жопу. Всё! Какая композиция, какая эстетика? Через полгода я уже смотреть на женщин не мог. Понял, еще немного и стану импотентом. И ушел.

- Что снимаешь сейчас?

- Похороны.

- Это интереснее?

- Это живее!..

Радио выразительнее, чем кино, оно заставляет работать воображение. Первые часа полтора или два весь дом слушал радиоспектакль с напряженным вниманием. Потом внимание стало ослабевать, как всегда бывает, когда действие начинает пробуксовывать.

ОНА. Марат, я больше не могу. Я уже пять раз. Давай немного поспим.

ОН. Ты приехала спать?

ОНА. У меня там уже всё болит!

ОН. А там?

ОНА. Нет, Марат, нет! Я порядочная женщина! Не смей, я буду кричать!

ОН. Люблю, когда женщина кричит.

ОНА. О, Марат!..

Безумный органист был неутомим. Я так и уснул под звуки панцирной сетки, как пассажир засыпает под стук колес.

Утром все обитатели дома прятали друг от друга глаза. Только отставной полковник по причине своей глуховатости оставался невозмутимым. Он взял шезлонг и отправился к морю успокаивать нервы. Выглянуло и даже стало пригревать солнце. Но после завтрака никто не вышел из-под навеса. Поглядывали на дверь кухни. Было интересно, что это за Марат, который может за ночь раз шесть. Или даже больше. При этом нон-стоп. Я насчитал до шести, потом заснул.

И вот часов в десять из кухни вышел Марат. В майке, с полотенцем на шее. Рыжеватый, плешивый. Прошествовал в туалет типа сортир в углу двора, потом долго и с удовольствием плескался под краном. И никаких следов бурной ночи.

- Какой плюгавый, - сказала жена. - Я его представляла совсем не таким.

- Каким?

- Не знаю. Но не таким. Что она в нём нашла?

- А ты не поняла?

- Да ну тебя! У вас, писателей, только одно на уме!..

Покончив с водными процедурами, Марат ненадолго скрылся в кухне, появился в пиджаке и при галстуке, с портфелем, и пошел со двора с озабоченным видом начальника, которого задержали важные дела. Народ из-под навеса не расходился, ждали героиню радиоспектакля. Жанна появилась только через час. Крашеная блондинка, лет тридцати пяти, пухленькая, в красном кимоно с золотыми драконами. С лицом простеньким и даже миловидным, если бы не черные тени под глазами и общее ощущение сильной помятости. Будто она всю ночь, не смыкая глаз, с кем-то сражалась. Да так оно и было. В движениях её было что-то сомнамбулическое. Прошествовала в туалет типа нужник, сполоснула под краном руки и скрылась в кухне.

- Какие бесстыжие эти москвички! - сказала пенсионерка из Саратова.

- Проститутки. Совсем распустились! - поддержала её подруга. - Нужно сказать Тамаре, чтобы прекратила это безобразие.

- Правильно, скажи.

- Мне неудобно. Подумает, что я всё слышала. Лучше ты скажи.

- А мне удобно? Вот кого попросим. Молодой человек, - обратилась она ко мне. - Вы не могли бы сказать нашей хозяйке, чтобы она посоветовала этим, из кухни, вести себя прилично?

- Они ведут себя неприлично? - удивился я. - Когда?

- Ночью. Вы ничего не слышали?

- Кое-что слышал. Но что в этом неприличного? Ночью все ведут себя неприлично. Кто чаще, кто реже.

- Что ты с ним разговариваешь? - вступилась подруга. - Он москвич, они там все такие.

- А в Саратове другие? Только там стенки толще.

Пенсионерки поджали губы и отправились к морю успокаивать нервы.

- Ну вот, обидел славных тетушек, - укорила жена.

- Славные тетушки, между прочим, назвали тебя блядью.

- Когда? Ты выдумываешь.

- Когда сказали, что все московички бесстыжие проститутки.

- Они сказали правду, - парировала жена. - Все москвички женщины. А каждая женщина иногда бывает проституткой. Или мечтает побыть. Ничего ты не понимаешь в женщинах!

Жанну в тот день мы больше не видели. Она появилась только вечером, в шикарном платье с блестками, с газовым шарфом на открытых плечах. Постояла у калитки, ожидая Марата, потом вернулась на кухню. Марат появился, когда по телевизору заканчивались ночные новости. В том же костюме, с портфелем, с тем же озабоченным начальственным видом. Первыми выскользнули из-под навеса ленинградские молодожены. За ними все остальные. Кроме полковника, который уже давно спал. Мы вернулись в свою комнату, когда радиоспектакль уже начался.

ОН. У меня дела, важные дела, ты можешь понять?

ОНА. Ты обещал: пойдем в ресторан. Я накрасилась, ждала тебя, как дура.

ОН. Зачем ресторан? Чача есть, хурма есть, виноград есть. Чем тебе не ресторан? Давай за тебя!

ОНА. Не хочу чачи. Хочу шампанского.

ОН. Что такое шампанское? Пузыри! Чача лучше. Пей и займемся делом.

ОНА. Каким делом, Марат?

ОН. За каким ты приехала.

ОНА. Ну и козлы вы, мужчины! Что грузины, что абхазы!

ОН. Грузины козлы, абхазы не козлы! Ну давай, покажи чулки. В сеточку. Такие красивые чулки!

ОНА. Ах, Марат!..

- Неужели его хватит еще на два дня? - шепотом спросила жена. - Нет, не верю!

Она оказалась права. Часа через полтора органист слез с регистров. Орган облегченно скрипнул.

ОНА. Зачем ты одеваешься? Ты куда?

ОН. Нужно идти. Сын сломал руку, плохо срослась, нужно везти в Сочи, там хороший врач. Еврей, но хороший.

ОНА. Ночь! Куда ты поедешь?

ОН. Пока туда-сюда, уже утро. У тебя когда поезд?

ОНА. Послезавтра вечером.

ОН. Не смогу тебя проводить. Договорюсь с Хасиком, отвезет. Только пять рублей ему не давай, дай три, ему хватит.

ОНА. А почему бы тебе не дать ему три рубля?

ОН. Но еду не я. Едешь ты. Не провожай меня.

ОНА. Проваливай! Козел!

- По-поему, она плачет, - сказала жена.

- Пьёт чачу и плачет, - согласился я.

Остаток ночи нам спать никто не мешал. Но было немного скучно, как в доме, когда сломался телевизор. На другой день мы увидели Жанну на пустом пляже. Она медленно шла вдоль воды, ветер прижимал к её ногам красное кимоно с золотыми драконами. А еще через день подъехал Хасик и увез её к московскому поезду.

- Так он ей ничего и не подарил на память, - сказала жена.

Да, он ничего ей не подарил. Зато она ему подарила.

Дней через пять, когда мы мирно завтракали под навесом, во двор ворвалась какая-то женщина лет сорока и обрушилась на Тамару с гневной речью то ли по-грузински, то ли по-абхазски, с обильным вкраплением русских слов типа "сука" и "блядь". Тамара сначала опешила, а потом ответила не менее гневной филиппикой. Дискуссия быстро достигла такого накала, что, казалось, женщины сейчас вцепятся друг другу в волосы. И было не очень понятно, кто победит. На стороне нападавшей была энергия относительной молодости, на стороне Тамары рост и крепость привычного к работе тела. Но до рукопашной не дошло. Женщина в сердцах плюнула под ноги Тамаре и выбежала со двора, хлопнув калиткой.

- Ты лучше за мужем следи! - напутствовала её хозяйка по-русски.

- Это кто, Тамара? - спросил я.

- А! Соседка, жена Марата. Она будет мне указывать, кого пускать, кого не пускать. Мой дом, кого хочу, того пускаю. Я сводня? Я не сводня, я честная хозяйка. Я никого не обманываю, меня никто не обманывает. А если тебе ничем удержать мужа при себе, кто тебе виноват? Тамара виновата, пускает разных блядей!

- Да что случилось? - заинтересовался полковник, глуховатость которого пробили децибелы словесной схватки.

- А! Марат подцепил маленькую неприятность. А она от него. Откуда я знаю, где подцепил? Может, от Жанны. Может, не от Жанны. Какое мне дело?

- Маленькая неприятность - это что? - углубился в тему полковник. - Большая неприятность - это сифилис. Сифон, как мы называли. А маленькая - триппер. Офицерский насморк. Я не медик, я артиллерист.

- Да не триппер, - сказала Тамара. - Вошки, такие маленькие. На пизде.

- Так это совсем ерунда! - почему-то обрадовался полковник. - Научно говоря, лобковая вошь. А попросту мандавошки. Случалось мне цеплять. Раза три. Или четыре? Точно не помню. Сейчас есть разные препараты, а раньше мы просто делали: волосы с мудей сбриваешь и намазываешь керосином. С неделю воняешь. И как рукой снимает.

- Полковник, здесь дамы, - напомнил я.

- А что дамы? Дамам это тоже полезно знать. И вот что я вам, дамы, скажу. Если ваш ёбарь будет говорить, что подцепил мандавошек от грязного белья или в бане, не верьте. Я всегда так говорил. Врал. Только в койке, исключительно в койке!.. Что-то я разговорился. Пора к морю. Шум волн успокаивает нервы.

Перед отъездом мы последний раз прошли по пляжу, из конца в конец, от дома Тамары до центра города, где под пальмами сидели степенные старики, пили кафе и играли в нарды. Молодежь толпилась возле белой "Волги" с удивительно тихо работающим мотором и выражала восхищение цоканьем языками и гортанными "вах". Сухуми был пасмурным, но мирным. Еще мирным.

А в августе 92-го года начались грузино-абхазские войны. Я не очень вникал, чего они там не поделили. Не до того было, нам бы самим выжить. Гладя по телевизору, как по ночному городу лупят "Грады", всё пытался увидеть особняк Тамары. Ничего не увидел. Так и не знаю, уцелел ли дом, жива ли Тамара или мыкается беженкой, жив ли маленький начальник Марат с его замечательным стальным кинжалом или пал смертью храбрых в борьбе за независимость Абхазии.

А войны всё идут и идут. И конца им не видно…