ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА ШУРОЧКИ

У причала морского порта города Находка величаво, этакой крепостью, стоял белоснежный океанский лайнер "Феликс Дзержинский".
Он ждал необычных пассажиров. Команда готовилась встречать гостей радушно и тепло. На борт должны были взойти московские артисты - балетная труппа театра имени Станиславского отплывала на гастроли в Японию. Из Москвы в Хабаровск они летели, на поезде приехали в Находку, чтоб за два дня приплыть на теплоходе в Йокогаму. О том, что Японское море неспокойно всегда, а осенью подвержено штормам, москвичи не думали.

Японцы без ума от русского балета. В последние полгода на спектаклях театра всякий раз был кто-то от японской стороны. Мистер Кудо-сан, правая рука импресарио, стал в труппе почти своим. Он досконально изучил репертуар.

Японцам очень нравились "Корсар", "Снегурочка", "Эсмеральда"….

Однако, как на предыдущих гастролях, хотели видеть только "Лебединое озеро". Алексей Чичинадзе, главный балетмейстер, пытался разобраться:
- Вам не нравятся другие балеты?
- Да, да, очень карашо, - отвечал за всех Кудо-сан.

- Так что вы выбираете для гастролей?
- "Swan Lake"….
За этим выбором крылась простая отгадка. В глазах японцев "Лебединое" было лицом русского балета, а музыка Чайковского, так вовсе - трогала до слез…. Зачем же бегать от прекрасного? Лучше смотреть шедевр и плакать от восторга. Тем более, что, кроме знаменитой Виолетты Бовт, партию Одетты будет танцевать восходящая звезда Маргарита Дроздова.
На борт "Дзержинского" всходили весело и оживленно. Выезд на гастроли будоражит всегда, тем более в Японию, в загадочный, совсем особый мир. О причал бились волны, морской воздух был солон и пьяняще свеж в порывах ветра. Пока размещались в каютах, осматривали корабль - вышли в море. Под вечер собрались в ресторане на ужин. И, наконец, расслабились в комфортном и уютном плавучем доме. Особенно был весел стол, где красавица Наталья Трубникова рассказывала, что было интересного на съемках. Она закончила сниматься в фильме "Тридцать первое июня", сыграла главную роль, а партнером был солист Большого Александр Годунов. Стол был не только самый оживленный. Он вытянулся посредине зала, смотрелся самым главным и большим. Его составили из трех столов, чтоб не делить веселую и шумную компанию.
А ночью разыгрался шторм.
Возможно, кто-то плыл не в первый раз, но никто не бывал в таких обстоятельствах.

Корабль раскачивало на огромных волнах. Не все страдали от морской болезни, но мало кто решался выйти из каюты. Капитан оповестил по внутреннему радио, что "непогода еще будет продолжаться, но опасности нет никакой. В ресторане ожидает завтрак. Выход на открытую прогулочную палубу закрыт, поскольку там недостаточно высокие бортики".
В ресторане ждал не завтрак, а привычные к качке официанты, чтобы обслуживать пришедших смельчаков. Их было немного. За центральным, вчера многочисленным столом, лишь Трубникова что-то одиноко ела, с румянцем на щеках от превосходного здоровья, а больше от того, что быть здоровой было не совсем удобно, когда все страдают.

- Ты молодец, Наташа, наплевать на непогоду!
- Мне Шурочка таблетки подсказала, я вчера и приняла.

Фамилия у Шурочки была Лишнявская.

С советами она ни к кому не лезла, но к ней обращались многие, ценя доброжелательность, а главное - пользу её слов. Балериной она была молодой. Облик у Шурочки был самый романтический, но божий дар не настолько велик, чтобы мечтать о главных ролях. Ей в детстве представлялось, что она Жизель, но давно и спокойно распрощалась с грезами.
В жизни были обстоятельства далекие от грёз. Сначала не стало родителей.

Говорить об этом Шура не любила, все только знали, что Лишнявская сирота.

Она шутила над собой:
- Я потому Лишнявская, что нету папы с мамой.

Жила она рядом с метро "Краснопресненская" на улице (что за напасть?) Заморенова. Характер был ровный, образ мыслей философский. Жизнь только начиналась, но Шурочка уже определила, что делится она на светлые и темные полосы. Так было с детства и осталось, не надо за примерами ходить.

В последний год был очень яркий свет, потому что пришла любовь. Теперь был гражданский муж, артист балета в том же театре.

Потом сгустился мрак перед поездкой, когда анализ её крови не понравился врачам на медкомиссии. Хотели, чуть ли не в больницу пол
ожить. Но все же, после длительных хождений, справку дали. Теперь конкретно засветилась заграница. Но рядом был опять же мрак, поскольку её мужа в этот раз в Японию не взяли.
Шторм под вечер прекратился, и вплоть до Йокогамы за бортом была спокойная вода.

В Токио, где много представлений, артистам дали номера в "Imperial hotel". Современный отель, отстроенный недалеко от парка, что окружает императорский дворец. Высокое, фундаментальное здание, под вечер загоравшееся тысячью окон. Своего рода маяк.

Сторонний наблюдатель безошибочно мог знать, когда советские артисты приезжали со спектакля. В крыле, где они разместились, моментально вырубался свет - включали кипятильники и плитки, чтобы не тратить попусту валюту, а приготовить ужин в номере. Что же делать, когда гонорары отправлялись в Госконцерт, а артистам платили гроши? Вот кто-то и сказал пришедшему японскому монтеру:
- Ты меня - без чая, я тебя без света.

Спектакли проходили на "ура". В середине первого ряда неизменно сидела мадам Ойо, жена текстильного магната. Лицо у мадам было кукольно-раскрашенное, не годное для выражения восторга. Любовь к искусству проявлялась в многочисленных приемах в её апартаментах и дворцах. Однажды был торжественный прием.

Мадам, небольшого роста и довольно коренастая, стояла на площадке парадной лестницы, по которой поднимались артисты. На ней было облегающее бледно-розовое однотонное платья, с длинной юбкой и без выреза у шеи. В руках её секретарей были фломастеры разных цветов. Артисты подходили поочередно, каждый получал фломастер, чтоб расписаться на обтянутой мадам. После приема платье отправилось в личный музей. Ей были дороги такие сувениры. С кем только мадам Ойо не снималась. На стенах были фотографии - не хватит места перечислить имена.

Однажды, в первом антракте, за кулисами пронесся слух - пришел Вахтанг Чабукиани, балетный гений, танцевавший некогда с Дудинской. С ученических времен смотрели кадры старой кинопленки, что сохранили юношу с осиной талией, божественной фигурой и темпераментом, способным захватить огромный зал. Он теперь работал в Токио в балетной школе. Как были правы те, кто не пошел на встречу с некогда блиставшим танцовщиком. Грузный дедушка, с крашенными в рыжий волосами, пытался улыбаться незнакомым людям, и сам не мог придумать, что сказать. Зачем он выбрался из тени своей славы?

В один из выходных артистов повезли в Киото на экскурсию. Как по заказу выдался погожий день, с безоблачным небом, солнечный и прохладный. Был удивительно прекрасен этот город храмов, где крыши, словно перевернутые джонки, с плавными изгибами скатов. Не стремящиеся ввысь, а защищающие путников, пришедших поклониться Богу. Сначала все экскурсанты держались вместе, но вскоре разбрелись, а руководство указало время, когда подойти к автобусам. В назначенный час всем предложили разместиться, посмотрели, и тут выяснилось, что нет Шурочки Лишнявской. Директор нервно глянул на часы и вскоре вышел из автобуса, чтобы послать кого-то на поиски. В это время она подбежала, и коллеги наблюдали, как руководитель что-то резко ей сказал.

- Что он тебе наплёл? - спросила, озабочено, подруга. Лишнявская ответила, с улыбкой и беспечно:
- Что это моя последняя поездка.

Спектакли были почти каждый день, усталость накапливалась. Считали дни до возвращения домой, и время к тому подошло. Накануне отъезда пригласила мадам Ойо. Женщинам дарили косметику, мужчинам виски. Как прощальный праздник был последний вечер в "Imperial hotel". Они не просто возвращались, а везли с собой контракт на повторение гастролей через год. Ранним утром, в превосходном настроении, на трех автобусах отправились из Токио в Йокогаму.

В порту ждал "Феликс Дзержинский".

Поодаль от трапа собралась толпа провожающих. Они пришли сказать "сайонара" и совершить прекрасный ритуал, когда с причала на корабль и с корабля на берег стремительно летят разноцветные бумажные ленты, разворачиваясь серпантином. Люди на борту стараются поймать летящую стрелу, как иллюзорную связь с остающимися на берегу. От берега идут связующие нити, корабль отходит от причала, и ленты серпантина рвутся, храня в обрывках чувство установленных контактов.

В последние дни у Шурочки Лишнявской началась светлая полоса. Она купила много сувениров, и представляла, как в Москве порадует друзей. Прошел осадок от угрозы директора, что не будут брать за границу. Всё забывается и может измениться. Вчера звонил её гражданский муж. Как хорошо, что скоро будут дома.

Артисты поднимались на прогулочную палубу, откуда был прекрасный вид на Йокогамский порт. К ним прилетали разноцветные прощальные приветы от провожающих японцев, так любящих русский балет. Одну стрелу пустил поклонник, не пропустивший ни одного спектакля. Как будто прямо к Шурочке Лишнявской. Та потянулась, перегнулась через низкий борт, и…, полетела на причал головою вниз.

***
Пока "Дзержинский" плыл в Находку, артисты добирались на перекладных в Москву, урну с прахом доставили прямым рейсом из Токио. Весь театр был на Востряковском кладбище, когда захоронили этот белый фарфоровый саркофаг, похожий на игрушечную пагоду. В балетном зале сделали поминки. И Шурочкина одноклассница Ольга Красина, блестящая, неунывающая Коломбина в балете Вайнберга, реконструировала ход событий, с тем, чтобы время повернулось вспять. Тогда не знали видео в мобильных телефонах. Она не расставалась с кинокамерой. Снимала и картину расставания. Сентиментальный, но не грустный ритуал, мгновенно обернувшийся трагедией. И через кинопленку отменила смерть, лишь только поменяв порядок. Ведь в памяти события легко перекрутить.

Шурочка поднялась на причале…, взлетела на высокий борт теплохода…, убрала руку от летевшей к ней пестрой ленты…. Она с улыбкой отошла от борта…, застыла…, чуть прошла вперед. И так осталась в памяти, воздушным романтическим стоп-кадром….