ГОЛОВА ИОКАНААНА

"Сойдем же и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого". 

Господь при Вавилонской башне.

Теперь все в прошлом. Иностранные языки изучают, повсюду в мире понимают по-английски, есть много разговорников для разных языков. Они удобны, лаконичны и просты. Хотя, как оказалось, не всегда. Нашлось французско-русское пособие со странными и вычурными фразами на русском. Одна из них звучала так: "Согревайтесь, моя дорогая бабушка, перед теплым огоньком у камелька". На редкость бытовое выражение.
Сейчас зима. Мы в загородном доме, в Подмосковье. Прозрачный и морозный воздух, предельно чистый белый снег, величественный, отстраненный холод солнца. Когда стемнеет - разожгу камин, моя подруга принесет вина, приглушит свет, мы сядем в кресла у живого, ненасытного огня. Как в разговорнике - мы будем "согреваться перед теплым огоньком у камелька".
И я припомню, как мы ездили в Бразилию….

***
Вот предыстория.
Я только начинал работать в театре, входил в репертуар, был вечно занят, но все же умудрялся попадать в концертный зал ЦДРИ на вечера Алисы Коонен, легенды. Она была то Федрой, то представала Саломеей, и околдовывал, захватывал, да что там, опьянял звук её голоса, его неповторимый тембр. Так в раннем детстве потрясла меня Бабанова из радиоприемника, когда я услыхал: "Что, Данила мастер, не выходит твоя чаша?". С тех пор, как флейта кобру, завораживал меня порою женский голос.
Я только поступил в театр и узнавал других артистов. После балетных классов, репетиций, все, по привычке, шли в буфет. В тот день я был за столиком, и вдруг мне показалось будто Коонен в трагедии Уайльда "Саломея" вновь повторяет неизменные слова: "Дай мне голову Иоканаана". Звучавший голос был на удивление похож, и, показалось, та же интонация, но обстоятельства и время надиктовали новый, приземленный текст. "Пожалуйста, немного сыра, шоколад и кофе", - просила Саломея у

буфетчицы. Я глянул, кто же так проникновенно говорит. Сыр был необходим темноволосой балерине с точеным профилем и царственной посадкой головы, с породистым именем Инна Лещинская.
Она была на удивление красивой. Нашла себя в испанских танцах, всяческих мазурках. Блестяще просто танцевала. В кино её снимали, только как-то не пошло. Не стала она жрицею искусства. Алиса Коонен жила театром, со сцены шел невероятный магнетизм, когда она играла. У Инны же Лещинской её "воля", как сказал бы Шопенгауэр, была сильна, но без особой концентрации. Она была незаурядной балериной, через "стремление, желание, усилие, призыв" …. Но обрела себя в другом предназначении.

Теперь про первые Бразильские гастроли.

Запомнилась мне пересадка в Лиссабоне в той поездке. Мы целый час томились в здании аэропорта, пока нас снаряжали в перелет над океаном. Инна Лещинская купила сувенир - изящную фигурку танцовщицы фламенко. Подобные фигурки, статуэтки стройных женщин в испанских танцах - ведь это были и её портреты, разбросанные в разных уголках земли. Она их собирала.
Мы уезжали - был июнь, тепло, примерно двадцать три, а в Рио же, когда мы прилетели, по Цельсию читалось двадцать пять, что холодно по местным представленьям. Суровая бразильская зима. Встречал нас сам Иисус Христос, огромной белоснежной статуей вознесшись на гору над городом. Отель "Амбассадор" был близко к центру, в пяти минутах от театра.
На удивление красивым был театр, в классических традициях, с колоннами, с налетом старины. Фасад смотрел на экзотическую зелень сквера, на сонный, еле брызжущий фонтан. Не больше двадцати рядов партера, два яруса парадных элитарных лож, сверкавших позолотой, галерка для всех прочих - таков был вид со сцены на пещеру зрительного зала. В премьерный день в партер входили дамы в драгоценностях, в роскошных шубах, пелеринах - мы с любопытством наблюдали местных светских львиц. Ведь каждый занавес имеет свой "глазок". Меха на дамах диктовал "dress code". Ведь был июнь, у них была зима.

Отель был рядом, но артистам назначали сбор, чтобы идти к театру вместе - опасались провокаций. Спектакли шли с большим успехом, у артистического входа моментально окружали нас поклонники-энтузиасты. Заметно выделялись среди них потомки первой эмиграции, неплохо говорившие по-русски. Не только выражали восхищение, а звали в гости, предлагали нас куда-то повезти и познакомить с неизвестным нам, для них привычным миром. Мы дружески кивали им, приветливо.

Благодарили их, но на контакт не шли. В Москве остались комсомольские, партийные билеты. Но сохранялся наш менталитет. Ведь за границу брали только адекватных, а не каких-то маргиналов.

И правда, осторожность не мешала. И в Рио, а ещё сильней в Сан-Паулу тогда был всплеск студенческих волнений. Заела, видно, их дискриминация, раз так отчаянно боролись в двух крупнейших городах. По центру Рио-де-Жанейро разъезжали полицейские машины - специальные грузовики без бортиков у кузова, с железными скамейками спина к спине посередине. На них сидели люди с автоматами. Возили и баллоны со слезоточивым газом для усмирения толпы. У нас один артист, хоть опоздал, но вырвался из окружения полиции. Он смог прорваться к автоматчикам, что перекрыли путь к театру. Кричал: "Артисто", и "Совьетико", и бил себя при этом в грудь.

Спектакли были каждый вечер, "культурную программу" для нас делали урывками.
Нас вывозили на экскурсии - на гору Корковаду, где буйствовал великолепный лес и мы снимались у подножия Христа. Невероятный вид на город, на безбрежный океан. Всё представлялось нереальным.
Нас на автобусах под вечер провезли вдоль побережья, вдоль череды песчаных пляжей. Их имена, как заклинанья - Копакабана, Ипонема, и Леблон…. Нас высадили погулять по их Копакабане. Был вечер, да к тому же не сезон, пляж был пустынен. Запряталось за Анды солнце, на океанском выдохе накатывали волны…. Потом, на глубочайшем вдохе под названием отлив, вода перебирала каждую песчинку. Сотрудник консульства, который нас сопровождал, не мог не рассказать, что осенью у них погиб один товарищ, как раз в отлив, когда запрещено купаться. Как ни старался выбраться, как все не дергались ему помочь…. Такие волны беспощадны.
Порою мы и сами выбирались на прогулки. На той же улице, где был "Амбассадор", только повыше, в отдалении, мы натолкнулись на закрытый днем оазис развлечений, как оказалось - специальный театр. На нем висели странные афиши. Их было несколько, и каждая - портфолио артиста. Из верхнего угла смотрел брутальный кабальеро, а дальше следовали фото полуголой завлекающей девицы, но явно с кабальеровым лицом. Мы задержались, изучали. В глубокой арке, вероятно, находился вход, и там звучали голоса, но непонятно было - женские, мужские? Конечно, любопытство подстегнуло заглянуть. Я представляю, как мы робко, удивленно вдруг предстали на свету, и позабавили скрывавшихся в проеме. Что мы сумели разглядеть? Как будто - мужиков. А, то ли - женщин крупных габаритов со странными прическами? Они вдруг стали улюлюкать, присвистывать, бросали мелкие монеты. И мы тогда ретировались, а вслед из арки появился шустрый негр на высоченных каблуках с лицом вульгарной проститутки. Откуда знать, что там был театр трансвеститов, и место сборища определенной публики? С тех пор мы избегали неизведанных маршрутов.
***

Что же творится в Рио-де-Жанейро, когда там карнавал? И без того все время праздник, зимой - жара, дни в ритме самбы, жизнь бурлит. Казалось, только открывались "Лебединым", и вот уже отыграны спектакли, и скоро перелет в Сан-Паулу….
Так вышло, что я в Рио рассказал Лещинской про Саломею и буфет. Мы пили кофе в маленьком кафе возле отеля.
Она порядком удивилась. Потом я разобрался, отчего….
Характер Инны был далек от экзальтаций. Как знать, что получилось бы из встречи с режиссером, решившим делать на Лещинскую спектакли? Таиров только для Алисы создавал репертуар, как для Бабановой когда-то Мейерхольд. Бурмейстер, знаменитый хореограф, задумывал специально для Лещинской "Египетские фрески", "Болеро" Равеля. Она прекрасно танцевала, и с душой. Но у неё будто срабатывал дозиметр, блокирующий выплески эмоций. Сверхчувство меры, не дававшее раскрыться до конца. На сцене, и в общении не с близкими людьми. У Инны голос, замечательного тембра, был музыкален, очень ровен в разговорах. Лишь сильное желание, внезапный гнев, и всплеск эмоций в нем пробуждали трагедийное звучанье.
Возле неё бывало много воздыхателей, далеких от надежды на взаимность. Один артист из труппы всё никак не отставал. В Лещинской вновь заговорила Коонен, когда она отваживала дерзкого поклонника: " Я же сказала, Игорь - нет!". Как будто отголосок зловещего вопроса о "комиссарском теле" из "Оптимистической трагедии". Тут, правда, обошлось без пистолета.

***
В Сан-Паулу нас разместили в двух отелях, стоящих через улицу: "Эксельсиор", отстроенный недавно, и "Мараба", имевший обветшалый вид. В "Эксельсиоре", аскетической коробке из бетона и стекла, было комфортней, поселилась там дирекция, ведущие солисты. На двадцать третьем этаже был ресторан с концертною эстрадой, где собиралась местная богема. В отеле "Мараба" был сохранен колониальный стиль; гостиничные номера, словно покои в древнем замке, просторные, с огромными коврами. Но мы все время были в театре - репетиции, спектакли. Освобождались лишь поспать, передохнуть. День изо дня почти что месяц.
Жаир Родригес, популярный композитор и певец, не пропускал наших спектаклей, со многими из труппы подружился. В Москве все знали его шлягер - "Я в Рио-де-Жанейро приехал на карнавал"…. Простая, незатейливая песня. Родригес был восторженным поклонником таланта нашей примы Виолетты Бовт - она бывала здесь с гастролями. И не терял надежды сделать праздник, банкет для Русского балета, устроить встречу с артистической Бразилией.
- Я понимаю, что сегодня невозможно, - планировал, коверкая английский. - Но я узнал у импресарио, что вы иметь свободный целый день в Сан-Паулу после спектаклей, до переезда в Чили. Могу я все организовывать?
Он обращался и к дирекции, согласовал, и с головой ушел в приготовления. Потом заманчиво, со смаком обрисовывал, как здорово мы проведем в Бразилии последний день.
- Сначала вас Тамара Тайзлин (импресарио) вывозит на прекрасный пляж, специальный. Чтобы купаться, отдыхать. Директор разрешил корреспондентов. Пусть поснимают - звезды русского балета отдыхают…. Мы будем ждать на двадцать третьем этаже - бразильские артисты, только лучшие. Весь вечер будем веселиться.
Гастроли шли без малого два месяца. В последний раз закрылся занавес в Сан-Паулу, мелькнула ночь, и рядовой Бразильский день, безоблачный, налитый солнцем, как другие, стал исключительным для нашей труппы - мы выезжали отдыхать. У входа в "Мараба" стояли два комфортных скоростных автобуса - нам предстояло через горный перевал проехать в небольшой курортный город Сантус на побережье океана.
Рассаживались не спеша. Дорога протянулась по хребту гористой местности, по волнорезу над пологими холмами, подобно взлетной полосе для дельтаплана. В автобусах не ехали, а мчались; летели над окрестными холмами, над пеленой зеленых облаков. Мы чувствовали радость, беззаботность, переполняло ощущенье счастья. Внезапно, неожиданно открылся океан. Мы пробыли там несколько часов, но время уносилось незаметно. Купались, загорали, отдыхали, позировали фоторепортерам - балетные прыжки и сложные поддержки на фоне пенящихся волн. Чуть отдохнули в пляжных домиках, напоминавших бунгало, для нас там были фрукты и напитки. С большой охотой, оживленно собрались в обратный путь - бразильские артисты будут ждать в "Эксельсиоре".
Взревел мотор, автобусы неспешно стартовали. За первым тронулся второй, мы миновали город Сантус и выбрались на прежнее шоссе, пустынное, как гоночная трасса.
От океана, солнца, волн, так и бурлила в нас энергия, и выплеснулась быстро, неожиданно. Мы, пассажиры из второго, подначили бразильского водителя прибавить газ, чтобы внезапно обогнать друзей-соперников. С победным криком, с торжествующими лицами промчались мимо первого автобуса, не ждавшего столь каверзных маневров. Там, в первом, не стерпели пораженья. Истошным воплем попросили поднажать, через минуту совершилась рокировка. Нас охватил игорный раж, водители кипели от азарта. Их успокоить бы, не то, что подстрекать.
Шоссе шло в гору, солнце было на закате, багряным золотом высвечивалась трасса…. Автобусы вели соревнованье. Вполне возможно - всё бы обошлось, когда б ни встречный грузовик, что будто бросился с вершины перевала навстречу первому

автобусу, успешно завершавшему обгон. Удар был сбоку, по водительской кабине. Второй автобус взвизгнул тормозами, и сразу же, как вкопанный, застыл.

***
Не хочется описывать тогдашнее смятение и стресс…. Вокруг ничто не изменилось. Все та же трасса, и закат, и те же горы…. Беда настигла только нас, примчались "скорые", приехала полиция.
Водитель первого автобуса погиб, улыбчивый, приветливый бразилец. Ещё погиб шофер грузовика. Второй автобус удалось остановить.
Из нашей труппы пострадала лишь молоденькая Ольга, она сидела за водительской кабиной. Теперь лежала на носилках, лицо в крови, в порезах от осколков. У остальных - ушибы, ссадины, возможно - сотрясенья…. При всякой травме отправляли в госпиталь.
Неподалеку отыскался бар. Заботливые люди импресарио просили тех, кто уцелел, зайти и выпить что-нибудь спиртное, унять тревогу, пересилить этот ужас.
Авария взнуздала папарацци. Наутро все газеты запестрели: "Трагедия Советского балета", "Бог миловал, и все остались живы", "Продолжат ли они гастрольный тур?"…. Публиковались фотографии с упором на контраст: счастливые, красивые артисты на прекрасном пляже…. Потом они же на носилках, акцент на кровь, смятение и горе. Разбитый, искореженный автобус….
У журналистов была жаркая работа. В последних кадрах они сняли, как понаехали машины забрать артистов первого автобуса, кто обошелся без больницы.
Пригнали транспорт пассажирам из второго, но наш водитель был в автобусе, на месте, у руля…. В глазах его была надежда, что не оставит свой корабль его команда, корабль, что удержался на плаву. Ни мысли не мелькнуло пересесть. Все поднимались по подножке, возвращались на места, понуро продвигались по проходу.
Лещинская вошла одна из первых, сидела в своем кресле у окна…. Когда все заняли места, она сказала громко и отчетливо:
- Такого больше не случится.
Потом дополнила:
- Такого же плохого.
И напряженье отпустило…. В её словах звучал отбой, притихли горестные мысли, поменялось настроенье. Спасибо, что мы все остались живы. Бразильские гастроли продолжались….

Лишь Ольгу, что сидела за водителем, оставили в больнице до утра - её ещё должны понаблюдать. Других артистов осмотрели, отпустили.
И было несколько часов от катастрофы и до выхода газет…. А время, всем известно, лучший лекарь.
Когда в отелях разошлись по номерам, так начали трезвонить телефоны. Дирекция распорядилась мудро - кто может, должен быть на двадцать третьем этаже. Бразильские артисты приготовились, они друзья и беспокоятся за нас.
Потом мы не жалели, что пошли. Нас ждали, мы присаживались к столикам, Жаир Родригес был по центру с микрофоном и что-то неустанно говорил. Наш переводчик не гонялся за дословностью - мы понимали все по чувству, интонации, по взглядам ….
Он состоялся, наш прощальный вечер. Пусть без веселья…. Но со светлой радостью - жизнь продолжалась….
Родригес подарил нам песню. Он спел её не раз, а мы старались подпевать:
- Tristeza, por favor va imbora….
Что значит в переводе:
- Грусть, я прошу тебя, уйди….

***
"С тех пор пролетели года и года"….
Постскриптум в память главной героини.
Сравнительно недавно Инна умерла…. Неправильно сказать - её не стало…. Жизнь Инны отзвучала увертюрой с насыщенными, памятными темами. Без пафоса, без мертвой головы пророка, без поиска пророчеств. Ведь Инна знала о своем предназначении.
Когда Антон Лещинский, балетмейстер, сегодня репетирует с артистами, работает талантливо, успешно - не есть ли это разработка лучших тем из увертюры Инны, его матери?
В Большом театре в главных партиях недавно появился замечательный танцовщик. Потомственный артист балета, Владислав Лантратов. Он сын Лещинской и балетного премьера, Народного артиста.
Как в "Сказке о царе Салтане" Пушкина, "родить богатыря" - вот что предчувствовала Инна.
Судьба была щедрее вдвое…..