«Не пиши! Не будь писателем!»

19-10-2013

8Игорь Михайлович Михайлов (настоящее имя — Попов Игорь Михайлович) родился в 1963 году в Ленинграде. В 1989 окончил филфак МГПИ имени Ленина. Работал журналистом в местной газете «Современник». Затем — в подмосковной газете «Домашнее чтение», в «Московской правде». С 2004 по 2008 год зам. главного редактора журнала «Литературная учеба». Ныне — заместитель главного редактора журнала «Юность», заведующий отделом «Проза и поэзия».

Лауреат премии журнала «Литературная учеба» в номинации «Проза» за 2002 год. Лауреат премии Валентина Катаева в номинации «Проза» за 2006 год.
Игорь является автором книг «Резиновая лодка», «Города ангела», «Сфинксы» и «Незнакомка».

Из рецензии:

«Игорь Михайлов — какой-то восставший современный Чехов. Потом вчитался, произошло погружение во что-то, и стал он опять Чеховым, но не только им. А в конце я понял, почему замираю: он и Гоголь восставший.

А пишет он — как иконописец иконы пишет. Письмо тонкое, точное, лакированное, смотрящее на вас серьёзно, скорбно даже. Скорбно, скорбно, вот правильно. Смешная до гоголевской жути и скорбная Россия. За скорбью угадываются ненужные сейчас батоны, колбаса докторская, банки с консервированными огурцами, несколько кур, ходящих по двору. И ломоть хлеба, настоящий, солидный, толстый, с несколькими осыпавшими крошками на клеёнчатой скатерти. Но часто— вдруг пропадает иконопись слова и накатывается в строчки призрачный, «полурастворимый», рассыпчатый прилив импрессионизма. Зыбко, вязко, прозрачно, но точно, чтобы глядя на его выписанную словами картину — замирание внутри происходило, и чтобы глядящие жалели слепых людей, которые этого не увидят. У него в тот момент не строчки, а кровавые мазки, простите, ложатся на душу. Он другой, более трагический Чехов, потому что время сейчас более трагическое. Там — сёстры кричат «В Москву!», извозчик про смерть сына рассказать хочет, кто-то чихает и пугается этого, смех на маленьких трагедиях, ну, кроме потери сына, а смешно ещё, когда фамилия лошадиная. А у Михайлова Россия выжатая, померкнувшая, хотя церквами и монастырями ещё живущая, редкими людьми живущая, ещё более редкими праведниками живущая. Слова у него литые, как пули, и пахнущие, как цветы разные — и полевые, а бывает, что прекрасные гроздья из заморского сада. От них головокружение, им тесно, как сотням умных и едких людей, очутившихся в одном узком месте. А иногда — как на ярмарке, слова частушечные, гоголевские. И Михайлов тоскливо, с болью, язвительно говорит, всё замечает, смеётся сквозь слёзы, вот что он такое. Видит то, что мы не видим. От видения рождается понимание, от понимания рождается печальная мудрость. Но таланта — на многих бы хватило. Он, возможно, единственный в России, кто пишет о России так. Вот он такой, уже как-то прославивший Россию, но мало ещё об этом знают".

Михаил Моргулис

Убиение писателя

Существенный прирост поголовья отечественного писателя произошел в конце 20-х — начале 30-х годов XX века. Хотя нельзя сказать, что до революции у нас совсем не было писателей. Были. Но как отметил когда-то на одном из писательских съездов председатель Тульской областной писательской организации, и это позже вошло в анналы: «До революции в Тульской области был только один писатель, зато теперь...»

Этим одним писателем, заметим в скобках, был Лев Толстой.

Ориентиры роста и основные количественные показатели экстенсивного развития отечественного писателеводства были заданы еще буревестником нашей литературы Максимом Горьким на I Всесоюзном съезде советских писателей 17 августа 1934 года.

Обрушившись всею недюжинною мощью своего пролетарского разума на буржуазную литературу, «героями которой являются плуты, воры, убийцы и агенты уголовной полиции», а также попеняв на «творческое слабосилье церковной литературы», которое создало единственный «положительный» тип — Христа, и обозвав Достоевского «средневековым инквизитором», Горький указал на то, что «государство пролетариев должно воспитать тысячи отличных «мастеров культуры», «инженеров душ». Уже тогда Союз советских литераторов насчитывал 1500 писателей. То есть один писатель на 100 000 читателей. «Это — не много, ибо жители Скандинавского полуострова в начале этого столетия имели одного литератора на 230 читателей», — сетовал Горький. Но унывать не стоит, поскольку «население Союза Социалистических Республик непрерывно и почти ежедневно демонстрирует свою талантливость, однако не следует думать, что мы скоро будем иметь 1500 гениальных писателей. Будем мечтать о 50. А чтобы не обмануться — наметим 5 гениальных и 45 очень талантливых. Я думаю, для начала хватит и этого количества». А потом и прочий несознательный элемент, который покуда выпадает в остаток из-за того, что «все еще недостаточно внимательно относится к действительности, плохо организует свой материал и небрежно обрабатывает его», освещенный «учением Маркса—Ленина— Сталина» свыше и подталкиваемый волей и разумом «пролетариата Союза Социалистических Республик» снизу, сможет пополнить дружные ряды писательских гениев.

Выражаясь языком новых русских экономических отношений, партия включила писателям «счетчик». Производить писателей совхозно-племенным методом — таково было веяние времени. Но кто его знает, не вселился ли в буревестника этот бес математики с легкой руки Серебряного века в лице Андрея Белого, сына математика, профессора Московского университета, двумя годами раньше, когда тот выступал на I пленуме оргкомитета Союза Советских писателей? Пленум состоялся 30 октября 1932 года. До I съезда советских писателей Андрей Белый не дожил. Он умер в начале 1934-го. Но, как говорится, все же, «в гроб сходя, благословил».

Полубольной, полубезумный Белый, однако, бисером цифр перед собравшимися не метал, но и в его речи слышались эхо железного марша социалистического командора и несокрушимая вера в демиургические способности диктатуры пролетариата: «Поворот партии к широким писательским кругам, вышедшим из интеллигенции, знаменует, что литература выходит в полосу строительства, подобного строительству Днепростроя». Труд писателя Белый уподобил работе за станком: «Что извлекает из меня энтузиазм? Факт, что обращение партии и ко мне, обобществляет мой станок. Раз это так, я должен его передать государству во всех особенностях его тонкой структуры; я должен бороться за то, чтобы мой станок был в исправности, потому что испорченный станок есть вредительство...»

Вообще речь Белого в перерывах между станками, бетономешалками и социалистическим строительством была полна тумана: «Марксист-философ дан в конкрете тенденции; в лучшем случае он лишь доходит до краски, не проницая ее; главное наше знание в том, что тенденция в литературе состоит в претворении самой краски в тенденцию».
Представляю, в какой штопор закрутил гениальный автор «Петербурга» мозговые извилины рабоче-крестьянской прослойки пленума Союза советских писателей!

Конечно, экстенсивные методы производства писателя: способы его откормки, воспитания и забоя — в конце концов не могли не привести нас к тому, что талантливых писателей стало намного меньше, чем планировалось, гениев — раз, два и обчелся, а вот на писательский олимп как раз и взошел тот самый остаток, который «плохо организует свой материал и небрежно обрабатывает его».

Но зато в своей неустанной борьбе за место под солнцем писатель закалил характер, оградил себя от остального обывательского мира большим частоколом из разного рода льгот и привилегий и выковал свои жизненные скрижали, в рамки которых легко умещались дачи, санатории, путевки, больницы, продовольственные пайки, загранкомандировки и прочая и прочая. Словом, все, кроме литературы.

Это была могучая порода крупнолицых, с густой седой, каурой и черной как смоль шевелюрами или абсолютно лысых, как бильярдный шар, с мохнатыми, как у Вия, бровями, густым басом, мощным крупом, багровыми выями, мясистыми носами и непрестанным малорусским гэканьем (особенно в пору застоя, зоологи назвали бы это мимикрией) людей. Удивительно плодовитая, писучая и склочная порода. Производственный процесс в основном заключался в писании доносов друг на друга и сживанием конкурентов со света, так как увеличивающееся из года в год поголовье грозило расширить круг избранных, которых позвали сильные мира сего собеседниками на пир до размеров всей страны.

Она (порода) хорошо размножалась, как естественным половым путем, так и почкованием. По средствам всевозможных родственников, собутыльников и любовниц. И к концу 80-х по количественным показателям мы вроде начали обгонять Европу, а возможно, и Штаты. В «Справочнике Союза писателей СССР», выпущенном в 1986 году, насчитывается уже около 10 000 фамилий. Стало быть, естественный прирост писателей за годы советской власти составил почти 8500 единиц.
Но все хорошее рано или поздно кончается. Таковы неумолимые законы рока. После пьяной бронетанковой революции 1991 года, начавшейся, как это ни странно, на день позже первого писательского съезда, но тоже в августе, Союз нерушимый писателей свободных распался на несколько мелких озлобленных стаек со своими вожаками и средой обитания.

Нынче, как и давеча, они по инерции занимаются сведением старых счетов. Про литературу многие из них уже забыли. Да и о самом писателе, как правило, вспоминают все больше в круглую дату его юбилея или смерти. Из властителя дум он превратился в обузу. Никому, за малым исключением, он больше не нужен. Ни читателю, ни государству — до очередных выборов.

Зато союзов писателей у нас стало как грибов после дождя, около восьми, а возможно, и больше.
Недавно к общему списку прибавился еще один, который тут же поделился надвое. Вроде бы с каждым годом увеличивается и число членов различных союзов писателей. Руководители писательских организаций заинтересованы в неуклонном пополнении своих рядов. Так как особливо в предвыборные моменты жизни нашей страны можно легко стать коллективным членом какой-нибудь партии или движения и урвать у него какую-нибудь денежку или грант. Поэтому в писатели сейчас принимают целыми косяками. Причем необязательно писать, как это было раньше, две книжки. Достаточно пару хилых публикаций в периодической печати и две рекомендации от уже членов. И все: ты — писатель.
Но неузнаваемо изменился и сам тип писателя. Это уже не прежние богатыри. Писатель пошел мелкий и корыстный, словно грызун. Скрытый, нервный и озлобленный на все. Нет и в помине уже былой авантажности, того, что собаководы называют экстерьером, фигуристости. Маститость уступила место беспородности. Львиный рык — комариному писку. Нету того былого настоящего густого баса, от которого лопается посуда, и огненного взгляда, от которого барышни беременеют на расстоянии. Нету этого в помине и больше не будет.

Усиление хищнических и животных инстинктов в противовес убывающей интеллектуальной деятельности у писателя сопровождается удивительной прожорливостью.

По-прежнему, впрочем, даже, возможно, и больше, с какой-то пронзительностью и тоской любит писатель банкеты, презентации и водку. Что можно вживую понаблюдать на многочисленных премиальных тусовках.

Не замечая наведенных на него телекамер и фотоаппаратов, он, внешне уподобляясь ненасытному кролику, долго, тщательно и тупо пережевывает пищу. В этот момент наблюдателя этого скорбного зрелища, если он не совсем еще очерствел душой, посещает жалость. А вслед за ним и тревожащая сознание мысль: писатель пошел не тот, что раньше. Нет, совсем не тот. Писатель вырождается как класс. Писатель у нас теперь — звучит горько! А если так и дальше пойдет — он совсем исчезнет.

Спасите писателя!

Сезон охоты на графоманов

Прежде чем запустить свинцовой очередью крупнокалиберного пессимизма по стае графоманов, коих в наше славное время развелось превеликое множество, и их отстрел — скорее мера профилактическая, нежели акт изуверства, признаемся сами себе: каждый из нас немножечко графоман. Ну, хоть чуть-чуть. Хотя бы в глубине души. Ибо что такое графомания, как не пристрастие к писательству в буквальном смысле слова?

Правда, толкующий это понятие «Словарь современного русского литературного языка» еще и добавляет: «пристрастие... к многословному бесполезному сочинительству». А «Современный словарь иностранных слов» уточняет: «болезненное».
Хотя на первый поверхностный и невооруженный оптическим прицелом взгляд кажется, ну и пусть себе сочиняет, если жить никому не мешает? Да, читать то, что натворил графоман не без взаимодействия с двенадцатиперстной кишкой все одно невозможно и вредно, ибо опасно для здоровья. Ну, так и не читай, если не нравится.

И вообще может графоман в массе своей — существо слабое, беззащитное и безвредное, и даже доброе, обремененное массой комплексов, и страсть к сочинительству — не самая страшная из них? В большинстве своем графоман — человек хороший, не подлец, и вообще — промежуточное звено между грешником и идеалом.

Он — что-то вроде паучка, гусеницы или мотылька, весело порхающего возле настольной лампы. Бедный и несчастный, вот-вот обожжет себе серые крылышки. Проживет не более суток. А после — погрузится в мертвую воду вечного забвения. Вместе с ворохом исписанных мелким убористым почерком пожелтевших от времени и желчной неудовлетворенностью окружающим миром бумаг.

Все это так. Но за последнее время в ходе неустанной борьбы за существование популяция графоманов настолько возросла и окрепла, что стала вести себя не просто вызывающе и агрессивно. А и становится в современной литературе определяющей и направляющей силой. И уже не столько пробует робко обратить на себя пристальное внимание, сколько требует — места под солнцем. Образует союзы писателей. Выдает нагора тонны макулатуры. Прочно обосновалась на телеэкранах и в радио эфире. И, конечно, же, в Интернете. Последние, как говорится, становятся первыми!
Поэтому профилактика, прореживание этих загустевших рядов, шеренг, этих несметных скифских орд и полчищ с раскосыми и жадными очами — не просто жизненная необходимость. А если хотите — гражданский долг.

Дабы не очень углубляться в историю вопроса: откуда есть пошла графомания, — скажем лишь, что графомания была всегда. Сколько помнит себя человек с колюще, режуще и, наконец, просто пишущим инструментом наперевес, столько лет, веков и тысячелетий существует и графомания.

В среде графоманов встречаются известные и популярные в прошлом имена. Одним из первых графоманов можно назвать, к примеру, римского писателя Гигина, который всего-навсего взял и переписал мифы, собранные каким-то греческим эрудитом. И поставил под ними свою подпись (хотя я и не настаиваю).

Родоначальником отечественной графомании принято считать Дмитрия Ивановича Хвостова:

Нельзя прославиться чужими нам трудами;
Виной себе хулы, или похвал, мы сами.
Пусть образ мой внесут туда, где Россов Царь
Щедротою своей воздвиг олтарь...

О, старые добрые времена! Тогда откровенный и воинствующий графоман был все-таки не так распространен, как сейчас. И, кроме того, он был, ну если и не общественно полезной фигурой, то бесспорно существом в некотором роде необходимым. Поскольку, как писал Ф. Ф. Вигель в своих «Записках»:

«Вошло в обыкновение, чтобы молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие; входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым ребятам служил он потехой».

К славному племени графоманов можно с полным на то основанием отнести и Василия Васильевича Капниста.
Классический образец болезненной мании являла собой отчасти и фигура Виссариона Белинского. По словам Достоевского, «самое смрадное и тупое явление русской жизни».

Юлий Айхенвальд в своих «Силуэты русских писателей» писал о том, что «Белинский слишком много цитирует».
Этот ряд может продолжить Николай Чернышевский, Семен Надсон, и, конечно же, Ульянов-Ленин, который как-то в анкетных данных насупротив пункта «профессия» вписал однажды — «литератор». Того, кто осилил все тома им написанного, можно смело внести в красную книгу. Ну и многие другие.

Популяция графоманов пополнилась после революции 1917 года. Не даром в советское время количество «литераторов», чьим кумиром и высшим судией по части философии, кино и литературы был Ленин, возросло до невероятных размеров. В литераторы шли чуть ли не по разнарядке. А сама литература стала такой же распространенной и массовой профессией, как строитель или сантехник. Возник даже Литературный институт, к большому недоразумению и стыду, существующий и поныне. Тогда, как, впрочем, и сейчас считалось, что сочинительству можно научить так же просто, как токарному ремеслу.

Но если тогда производство писателя на душу населения хорошо вписывалось в рамки коммунистической идеологии, переустройства и переделки всего сущего, то сегодня Литературный институт превращается мало-помалу в некий заповедник не пуганых существ, которые чадят в атмосферу горючей смесью невежества, тщеславия и творческой неполноценности. И эти люди сродни биологическому оружию.

Как правило, еще во время обучения в этой альма-матер современной графомании тамошняя публика подряжается на работу литературными неграми. Чуть ли не около половины рынка сентиментальной и детективной литературы с известными у читающей публики именами произведено литературными неграми.

За все время существования Литературного института из его облезлых, облупившихся и покосившихся от времени интерьеров вышло не более десятка писателей и поэтов, которые имеют к литературе непосредственное отношение. Да что говорить, если ректор Литинститута Сергей Есин — один из самых закостенелых графоманов, ежегодно пекущий, словно пироги, по роману. Один из последних, как раз и посвящен литератору всех литераторов, в чей образ так вжился пресловутый ректор, что ведет повествование от первого лица. Интересно, что Андрей Платонов согласно легенде был всего лишь дворником в Литинституте, а Мандельштамы снимали в его сквере одну из комнат.

В наше новое героическое время, как и на заре социализма, графоман плодится и размножается чудовищными темпами.
По выходе на свет Божий из темного паучьего угла, где он долгое время вынашивал в себе свою бациллу, отпрыск античных переписчиков пополняет дружные и сплоченные ряды графоманов, разного рода Союзов писателей, которых на сегодняшний день существует уже более десятка, и с каждым годом становится все больше и больше. И хочет, во что бы то ни стало осчастливить свет продуктами полураспада своего подсознания.

Так в позапрошлом, кажется, году в Сергиевом Посаде силами доблестных членов одного из союзов с Комсомольского проспекта был учрежден Союза писателей Подмосковья. То ли от большого количества желающих вступить в него, то ли по причине крайней сварливости, неуживчивости и несовместимости его членов, он тут же поделился пополам.
Сейчас это — некое аморфное и безликое образование, о существовании которого знают только члены союза и особы к нему приближенные.

Существуют и более маргинальные образования вроде Союза литераторов Москвы. Туда входят писатели и поэты, которых в силу хронической несостоятельности не приняли в десяток вышеупомянутых союзов. К Москве литераторы имеют приблизительно такое же отношение, как и к литературе.

Впрочем, может графоман все же не настолько и безнадежен и отвратителен, как может показаться?
Все-таки эти люди никого не грабят (за исключением государства, за небольшие крохи дотаций, от щедрот которого в рамках писательских союзов ведется непримиримая вражда), выпускают книги, как правило, за свой счет. Не убивают. Наоборот их тупая агрессия и злоба находит свое последнее прибежище в бумаге и слове. Ну, в крайнем случае, набьют друг другу морды по старой доброй традиции в буфете ДДЛа и успокоятся.

В свое время в Питерском доме литераторов, который волею судьбы расположен напротив здания местного КГБ, что на Литейном, дабы писателям было недалеко носить свои собрания сочинений, большой популярностью среди местной писательской братии пользовалась бронзовая статуэтка Маяковского. В здании на улице Чайковского, как и в знаменитом заведении на улице Герцена, ныне Большая Никитская, то бишь в ЦДЛе, имеется ресторан. Маяковский, как раз и располагается на выходе из ресторана подобно швейцару. Так вот лет этак пять-шесть тому назад в пьяном угаре тамошний графоман имел обыкновение отводить душу на пролетарском поэте. И его бронзовую внешность так отшлифовали, что он блестел ярче солнца.

Мочили Маяковского отчаянно, с ухарским повизгиванием и от души. Маяковский был в ответе за все. За то, что за окном погода плохая. За то, что не печатают. За то, что был красив и талантлив. За то, что его любили женщины. За то, что жизнь и судьба обделила питерских графоманов тем, чего у него было в избытке (хотя и у него есть немало образчиков явной графомании, как вам такой вот убогий пассаж:

«Вдвое против прежнего дровяной план сокращен,
Полностью, в 100%, должен быть выполнен он.
13 000 000 куб. саженей заготовить и вывезти!
Такое задание в прошлом году на крестьянах лежало.
Теперь — 5 000 000 —
По сравнению с прошлым годом совсем мало»?).

Но главное, наверное, били не за это, а за то, что они в этой жизни — последние в очереди за бессмертием.
Из недавно ушедших, на мой взгляд, обладал всеми признаками графомана Булат Окуджава:

«Ах, Арбат, мой Арбат,
Ты — моя религия.
Мостовые твои подо мной лежат...».

Скажите на милость, почему после строчки, поднятой на высоту религии, следует строка, брошенная под ноги?
Не понятно, кто и за что присудил Окуджаве почетное звание «певца Арбата». А ведь он старого Арбата не только не мог знать, поскольку был приезжим, но и не чувствовал.

Арбат в старое время именовали «Улицей Святого Николая». Так, между прочим, называется один из самых пленительных рассказов Бориса Зайцева. Вот кто знал и понимал Арбат по-настоящему.

Я ни в коем разе не хочу сводить счеты с ушедшим в мир иной человеком. Бог ему судья, а не я. Хотя у меня есть к нему кое-какие претензии. Но они не литературного характера, а скорее нравственного. Поэтому я не буду о них здесь упоминать.
Скажу лишь напоследок, что один из его романов (по-моему — «Путешествие дилетантов») начисто списан с исторической хроники альманаха «Минувшее», который был в свое время под запретом.

Об этом мне говорили авторитетные в редактуре люди, знающие литературу в отличие от Окуджавы и его коллег, как свои пять пальцев.

Более наглядных примеров графомании тьмы и тьмы. Именам несть числа: Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Анатолий Иванов, Петр Проскурин, Александр Проханов, Эдуард Лимонов, Дмитрий Быков (из свежих), Римма Казакова, Кирилл Ковальджи, ну и так далее. Всех просто лень перечислять.

Способы дезактивации от графоманов и методы борьбы с ним немногочисленны. И один из них, в случае обнаружении в зоне вашей видимости и осязаемости графомана, — банальная порка. Лечить его иными, кроме вышеназванного способа, бессмысленно. Убеждать — пустое дело.

Так в свое время Андрей Битов, войдя и ЦДЛ и увидев в холе Андрея Вознесенского, набил ему бубен. И правление Союза писателей его оправдало.

Этот случай, впрочем, нисколько не отрезвил Андрей Андреича от пагубного пристрастия — словофилии.
Так что же делать? Бить или не бить?

Все же — бить! Ибо графоман, ежедневно совершающий надругательство над живым, светлым и теплым словом, никогда не поймет того, что в нем заключено.

Но у меня или у вас будет оправдание. Мы прожили не зря, если на одного графомана стало сегодня меньше!
Вспомним, чему нас учит в аналогичной ситуации классика. Вот начало знаменитого рассказа Антоши Чехонте «Правила для начинающих авторов»:

«Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!»

Комментарии
  • Юрий Кирпичев - 20.10.2013 в 01:46:
    Всего комментариев: 626
    С большим интересом начал читать. Но под конец был вынужден согласиться с автором - не всем стоит писать. «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!»
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • ПЧ - 22.10.2013 в 18:00:
    Всего комментариев: 2
    Для интереса полистал "Резиновую лодку" Игоря Михайлова. Типичная графомания. Похоже, кто-то из обруганных им именитых авторов (покойных в основном) когда-то Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • Марк Певзнер - 23.10.2013 в 21:07:
    Всего комментариев: 69
    Дорогой Игорь Михайлов, Вы, очевидно, так устали читать рукописи, представляемые Вам как редактору, что призываете к физической расправе над теми, кто пишет "плохо", Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • FILvt482 - 31.10.2013 в 18:49:
    Всего комментариев: 11
    Удивительное дело! Впервые покопавшись в северо-американском книжном магазине, я поразился: до чего много графоманов здесь, в хваленой Америке. Постепенно я стал Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • Masha - 28.12.2013 в 07:05:
    Всего комментариев: 5
    А на самом деле - ты воришка, грошовый мошенник. И чудовищный графоман, пролезший в редакцию. А то, что тебе срочно надо к психиатру, Михайлов, так это давно известно Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • Masha - 31.12.2013 в 16:52:
    Всего комментариев: 5
    Для журналистского расследования мы 7 лет назад побеседовали по телефону с этим Михайловым-Поповым. И что интересно, у этого ничтожества даже замашки и вербальные Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • Professor3000 - 05.04.2019 в 07:36:
    Всего комментариев: 1
    Дорогие коллеги, активно обсуждающие Попова, заместителя главного редактора "Юности", есть очень горячие новости про него, которые прям звенят в воздухе и наколяют Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0

Добавить изображение