Начало войны

10-05-2014

В июне 41-го года меня отправили в Крым, в Алупку, где жили наши знакомые, и  куда вскоре должна была приехать моя мама. Я жила в большой квартире, наслаждалась солнцем, свободой, морем, и тут грянула война. Мои хозяева немедленно стали хлопотать, как достать железнодорожный билет. Это было необычайно трудно, но, тем не менее, удалось. Потом оказалось, что не меньшая проблема -добраться до Симферополя, куда можно было доехать только автобусом. Но и эта проблема решилась, меня проводили до самого поезда, который и увез меня. Многие отдыхающие не сумели достать билетов и можно только догадываться об их судьбе.

Поезд, в котором я ехала, двигался самым невероятным образом: то он стоял по полдня, то двигался в обратном направлении и так в течение двух недель. К этому времени все было съедено, вода была недоступна, но так или иначе, мы, наконец, прибыли в Ленинград. Моим родителям пришлось усердно отмывать меня от паровозной копоти и выслушать мой рассказ о путешествии.

 

В сентябре начали гореть Бадаевские склады, и, по мнению многих, именно это было причиной голода. Как я узнала позже, запасы на этих складах в действительности ничего не решали - запасов там было ничтожно мало.

 

Самое первое впечатление о войне было таким. В одном доме со мной жила моя подруга, которая вместе со мной училась в музыкальной школе. Естественно, нас с ней связывали общие интересы, хотя мы с ней учились в разных общеобразовательных школах. Мила как-то позвала меня вместе поиграть. Чтобы попасть к ней, нужно было только пересечь наш двор и войти в парадную, которая находилась на тогда еще Кировском проспекте. Еще не поднявшись по лестнице, я услышала громкие крики и вышла на улицу. Там я увидела множество разбросанных тел, у многих были оторваны руки и ноги, некоторые были уже мертвы, живые же кричали, не понимая, что с ними произошло.

 

Это первое знакомство с войной осталось в памяти на всю жизнь, причем во всех самых мельчайших подробностях. Оказалось, я увидела  последствия обстрела, которых было множество.

 

Но шла война, и нужно было что-то делать. У мамы было медицинское образование, а мы с Адой поступили на краткосрочные курсы медсестер, которые были организованы при 1-м Медицинском институте. Занятия там продолжались по нескольку часов в день, а преподаватели относились к нам как к студентам. Запомнился профессор Привес, человек необыкновенно красивый, но лицо его портил нервный тик. Он читал нам анатомию, и сдать ему экзамен с первого раза было трудно, но нам с Адой это удалось, и мы этим очень гордились.

Хирургию преподавал очень колоритный человек, фамилию которого я не помню. У него не сгибалась одна нога и во время операций ему было нужно специальным образом пристраиваться за операционным столом. Кроме того у него была привычка любому больному, отказывавшемуся от операции, сообщать, что он сам перенес точно такую же операцию и, как видите, никаких следов…

Нам преподавали множество предметов: терапию, десмургию, фармакологию и еще много разных предметов.

Еще во время занятий я понемногу работала в челюстно-лицевой хирургии, куда меня и взяли перевязочной  сестрой по окончании курсов.

Никаких перевязок я не делала, но это была малая операционная, в которой делались гнойные операции. Там я впервые в жизни увидела, во что может быть превращено человеческое лицо. Мама говорила, что  я после работы кричала во сне. У большинства раненых были переломы верхней и нижней челюстей, а лицо представляло собой сплошное месиво. Каждая перевязка  вызывала страшную боль, раненые стонали, а хирурги, невзирая на все делали свое дело. Тогда я узнала как велико искусство этих сподвижников: ведь зачастую они собирали воедино разрозненные куски тканей и возвращали даже самым истерзанным человеческий облик.

 

Многократно описанное событие произошло, когда я, как обычно стояла у стола с инструментами и что-то подавала хирургу. Пол подо мною провалился, как мне показалось, на полметра и снова вернулся на прежнее место. После этого ужаса у нас повисли руки, и несколько мгновений мы не могли совладать со страхом, но потом, взяв себя в руки, продолжили свое дело. Окно нашей перевязочной выходило в главный двор института, и наш корпус был неподалеку от центрального фонтана, который уже не работал, но обрамление оставалось. Первая бомба весом в тысячу килограммов попала именно в это обрамление, и ушла в землю, пройдя в нескольких сантиметрах от края фонтана.

Только после этого завыли сирены, означавшие начало воздушной тревоги, а уже потом по громкой связи поступил приказ об эвакуации всех больных из прилежащих корпусов. Мы на носилках перетаскали наших раненых с четвертого этажа в бомбоубежище и просидели в нем около трех дней. Все это время все напряженно следили за тем, чем кончится эта операция. После адских трудов саперов, которые буквально по сантиметру откапывали бомбу, ее, наконец, увезли.

После этого  раненые  снова были возвращены в палаты, и работа  закипела. Очень тяжело вспоминать о том, что происходило в то время в госпитале. Тяжелые ранения, скудное питание погубили множество молодых прекрасных людей. Сколько их не вышло из госпиталя, никто не знает.

 

Но вот объявили о начале занятий в школе. Я к этому времени должна была учиться в выпускном десятом классе. Пропускать занятия было не в моих интересах, но как совместить учебу с ежедневной работой в госпитале? Выход из положения был найден: нужно перейти работать палатной сестрой. Там был другой режим работы: смена начиналась в три часа дня и длилась до девяти утра.  Школа располагалась буквально через дорогу, так что успеть к началу уроков было можно. После  такой работы полагался перерыв, а потом дневная смена с девяти утра до трех ночи. Я думала, что если я и буду иногда пропускать занятия, то как-то  нагоню потом. Все дело было в том, что работникам  госпиталя полагалась «рабочая» карточка, а учащимся – иждивенческая. Однако вскоре оказалось, что после ночного дежурства ни о каких занятиях не могло быть и речи. Таким образом, я пошла в школу как все.

Стоит сказать несколько слов о том, как изменилась наша домашняя жизнь. Мы все втроем - родители и я - перебрались в маленькую комнату, где папа установил неизвестно откуда добытую маленькую печурку. Страшно вспомнить, чем мы ее топили. Сначала в ход пошла мебель, потом уже книги. Изредка удавалось поживиться какой-нибудь дощечкой или щепкой.

Про то, как мы питались, написано уже очень много. Долго вываренный столярный клей или кожаные ремни тоже упоминались не раз. Однажды мамин, можно сказать, приемный сын привез нам небольшой мешочек отрубей. Из них сделали чудесные лепешки, которые жарили на касторке, случайно завалявшейся в аптечке.

Хочу описать еще одно спасительное происшествие.

Однажды в очереди за какими-то продуктами мама разговорилась со стоящим позади пожилым человеком, который пожаловался на то, что они всей семьей сидят в темноте, а это было настоящей катастрофой, ведь электричества давно уже не было. Мама немедленно предложила этому незнакомцу поделиться с ним горючим.

Совсем недавно я назидательно советовала моему младшему приятелю быть добрее, потому что добро всегда возвращается к своему источнику. Я вспомнила об этом потому, что мамина доброта тогда, быть может, спасла наши жизни. Мужчина, стоявший в очереди,  оказался заведующим продуктовым магазином. С этих пор он считал своим долгом сообщать нам, когда вместо развесного  мармелада будут давать сахар или шоколад и пр. Каждая калория  была на счету и такая любезность дорогого стоила.

После войны я пыталась найти этого человека, но мне это не удалось.

Ужасная блокадная жизнь продолжалась, но однажды мама пришла домой с дежурства и принесла с собой не съеденную еду, которую обычно брала с собой. Нам она сказала, что есть ей не хочется. Мы с папой сразу поняли, что это значит… Обычно при дистрофии перед концом пропадал аппетит. Мы были совершенно беспомощны, все, что можно, давно было снесено на рынок и обменено по драконовским ценам на хлеб, крупу или еще что-то съедобное…

Неожиданная помощь пришла оттуда, откуда ее можно было ожидать меньше всего.

Совершенно неожиданно появился мой брат с двумя краснофлотцами на борту маленького ГАЗика. А у нас к этому времени уже не было сил, чтобы радоваться встрече. Мама, которая лежала несколько дней, тут же встала. Дальше события развивались очень медленно: машину, оставленную во дворе нашего дома, невозможно было завести целых пять дней. Все нервничали, потому что истекал срок командировки. Усилия прилагались невероятные, даром, что занимались этим профессионалы. Они же -наши спасители, поэтому их имена должны быть здесь названы. Это Коля Рябенко и Паша Демченко.

Все это время мы отменно питались привезенными концентратами и лярдом, поставляемым нам тогда американцами. Это был как, нам казалось, замечательный жир.

Но настало время отъезда, и меня стали снаряжать в дальний и небезопасный путь, для чего собрали множество одеял и подушек. Запомнился один эпизод, случившийся во время сборов. Мы с Леней были очень дружны, особенно в детстве, и как все дети имели обыкновение бросаться подушками. Желая меня подбодрить, Леня, стоя на нижних ступеньках, по старой памяти решил кинуть в меня маленькой подушечкой. Никто не мог понять, до какой степени мы ослабели. Увидев меня лежащей на каменных плитах лестницы, Леня большими скачками бросился ко мне, подозревая, что я уже мертва. Но я только немного ушиблась, а Леня долго не находил себе места от угрызений совести.

 

Дальше был долгий путь на Большую землю через Ладогу. Всё это тоже описано в литературе: и тонущие машины,  и фары, светящие из-под воды, и многочисленные контрольные пункты и многое другое. Лед в некоторых местах был уже тонким, и такие места были огорожены, но все равно некоторым  не удавалось преодолеть опасные места, и тогда наступал конец - некоторым водителям не удавалось выскочить, несмотря на то, что почти все ехали с открытой левой дверью…

 

Наконец мы прибыли в какой-то населенный пункт, кажется это было Марьино, и меня полузамёрзшую вытащили из-под груды одеял. Потом мы переехали в какую-то деревню, где квартировался Леня. Там мы жили до приезда родителей.

В какой-то из вечеров Леня свел меня к своим знакомым, жившим неподалеку. Там мы пробыли дня два, и там меня накормили чудесной картошкой с салом, чего нельзя было делать ни в коем случае: известно, что многие погибали именно после неосторожного обращения с едой. В конце второго дня нашего пребывания в гостях я заболела, поднялась температура выше сорока, и я услышала ,что хозяева просили увести меня из их дома, потому что нехорошо, если я умру у них. Меня увели домой к бабушке, которая за мной трогательно ухаживала и нескоро, но я поправилась. Совершенно не помню, как приехали родители и как мы добирались до места назначения - города Устюжна Вологодской области.

В этом замечательном городке нам досталась большая комната, а всего в доме жили две женщины – мать и ее дочь, актриса местного замечательного театра. В этом театре мы пересмотрели чуть ли не всего Островского в прекрасном исполнении.

 

Мне же нужно было учиться, и я определилась в десятый класс местной школы, где была принята со всей доброжелательностью, какая была возможна и которая распространялась на всех ленинградцев, приехавших в этот город.

В школе мне выделили место теплое место у русской печки, стена которой выходила в комнату. Очень скоро я попросила пересадить меня, не выдержав жары.

Но была уже середина октября, и, чтобы получить аттестат, нужно было усиленно заниматься. Ясно, что занятия в Ленинграде носили чисто символический характер. Когда кто-то не приготовивший уроков говорил, что не было света  или просто ленился, нам не ставили никаких плохих отметок, понимая, что даже приход в школу  давался с трудом. Все ходили еще и потому, что нам давали в школе какое-то подобие супа с плавающими в нем редкими крупинками.

Теперь хочется рассказать  о судьбе одного моего одноклассника, с которым я перед отъездом как раз успела попрощаться. Восемнадцать лет нам исполнилось только в 42-м году, потому и призыв для наших мальчиков состоялся именно тогда. Алеша, о котором я хочу рассказать, окончил какую-то школу связистов и явился к месту службы, доложил по всей форме, что прибыл, и в этот самый момент прямым попаданием была разрушена командирская землянка, и в живых никого не осталось. Каким-то образом его транспортировали в Ленинград, сделали ему сложнейшую нейрохирургическую операцию, долго лечили и поставили на ноги. Он успешно окончил ЛЭТИ и много работал в одном НИИ. Но тяжелое ранение ограничивало возможности, заложенные отличными воспитанием и образованием.

Придется вернуться к собственному образованию. Вначале меня очень удивляло, что все учителя говорят, сильно окая. Когда я привыкла к этому, оказалось, что уровень моих учителей нисколько не ниже, чем у ленинградских, нечего  говорить и о самих одноклассниках. Среди них были такие таланты, что столичная спесь должна была моментально исчезнуть. Абсолютно все учителя, зная мою историю и большой пробел в занятиях, старались помочь как могли. В результате я получила аттестат об окончании средней школы с сплошными пятерками.

Но после этого нужно было думать о том, что делать дальше.

На семейном совете решено было ехать к Лене, который в этот момент был на Большой Земле и был потому доступен. Папа, имевший какие-то  документы, пересек Ладогу. Я же, представ перед братом, сильно его озадачила .Подумав, он сказал: в солдаты. Папа тем же путем вернулся в Устюжну, а мы с Леней поехали в Волховстрой, где я написала заявление с просьбой зачислить меня в ряды красной Армии добровольцем. Так в день моего восемнадцатилетия началась моя военная служба, которая кончилась в октябре 45-го.

Комментарии

Добавить изображение