ПАРТИТУРА ОДНОЙ ПЕСНИ ВЫСОЦКОГО

Высоцкий уникален, Высоцкий неповторим, Высоцкий по-прежнему, спустя десятилетия, популярен…Каждый юбилей мы слышим и читаем такого рода мантры. А почему, собственно? Вот в чём секрет его уникальности, почему, стоит, например, какой-либо эстрадной «звезде» пару месяцев не засветиться на телеящике – и «звезду» уже перестают узнавать на улице, а Высоцкого десятилетиями вообще не показывают нигде – а он «вечно живой»?

Давайте посмотрим по нескольким параметрам, возможно, есть что-то, что мы не принимаем во внимание, а оно-то и является решающим. Что сделало Высоцкого – Высоцким?

Может быть – протестный пафос? Высоцкий – диссидент, антисоветчик, борец с режимом? Есть же такие фигуры в культуре ХХ века: профессиональные воины. Кто помнит, что Андрей Сахаров был одним из ведущих советских физиков-ядерщиков, причастных к созданию мощнейших видов оружия массового поражения. Помнят Сахарова-политика, Сахарова-антисоветчика. Кто знает битвы генерала Григоренко, кто посылает любимой девушке стихи Василя Стуса? Александр Солженицын жизнь положил на алтарь русской словесности, борясь с Советской властью – а есть ли, кроме двух исследователей его творчества, одного в России, второго – в Украине, кто-нибудь, кто осилил его эпопею «Красное колесо»? Вряд ли… Да что далеко ходить, практически на том же поле битвы был еще один боец, гораздо более яростный и горестный, павший на этом поле, не выпуская из рук знамени борьбы – Александр Галич. Да, был. И в литературном плане, возможно, даже более изысканный и совершенный. Но помнят об этом практически только историки литературы.

Но вот в чём проблема: не был Высоцкий борцом против Советской власти. Ни в театре, ни в кино, ни в песнях. Аргументов можно привести множество – приведу одни. Дядя Высоцкого, Алексей Владимирович Высоцкий, был довольно успешным литератором-документалистом, участником войны. И была у него документальная повесть «Горный цветок» о борьбе советских пограничников в послевоенные годы с бандеровским подпольем. Сейчас говорят: и слава богу, что ничего из этого не получилось, но Владимир Высоцкий был настолько увлечен текстом Алексея Высоцкого, что намеревался снять по нему фильм и самому сыграть главного героя. Пограничника советского, естественно, а не бандеровца. А что, типичный персонаж песен Высоцкого: мужественный, отважный, готовый к самопожертовованию. Думаю, случись этот фильм – вошел бы он в число лучших ролей Высоцкого-актёра. Конечно, репутация его в условиях нынешней Украины стала бы более двусмысленной, но тут уж ничего не поделаешь.

То есть, отнюдь не ореол выдающегося борца с рухнувшей Советской властью освещает и освящает лик Владимира Высоцкого.

Тогда, возможно, продолжая эту тему, сам облик поэта и актёра даёт основания помнить его и чтить? Есть же в славянских культурах традиция, христианская преимущественно, почитания праведников. Поэт-пророк, поэт-мученик, поэт-праведник… Как было бы хорошо! Но увы! Ни количество жён и любовниц, ни пристрастие к алкоголю, ни смерть от наркотиков – ничто из этого не позволяет вылепить из Высоцкого икону высокоморальной личности. Впрочем, всё это, как ни странно, не снижает уровня пиетета к Высоцкому. А может, даже и повышает…

Возможно, тогда сам факт совмещения нескольких творческих ипостасей сделало фигуру Высоцкого столь запоминающейся? Актёр, музыкант, поэт, исполнитель. Вот где его уникальность.

Ан нет, и здесь Высоцкий далеко не одинок. Василий Шукшин сам писал рассказы, повести и романы, сам их ставил как режиссёр, сам играл главные роли. Неистовостью своей Высоцкому не уступал. Трагичностью биографии даже превышал. До сих пор ходят упорные слухи, что Шукшину таки помогли уйти из жизни.

Юрий Визбор – журналист, актёр (Борман в «Семнадцати мгновениях весны»), автор и исполнитель множества культовых бардовских песен, одну из которых – «Милая моя, солнышко лесное» – знает на постсоветском пространстве каждый выпускник детского садика.

Я уже не говорю о всяких разных Жаке Бреле, Шарле Азнавуре и так далее и так далее, актёрах, певцах, авторах собственных песен. В общем, мода такая была в средине ХХ века: и жнец, и швец, и на дуде игрец. И Высоцкий здесь был где-то между Бобом Диланом и Ивом Монтаном. В общем, образ одинокой гармони, то бишь – гитары, не получается.

Тогда, значит, внутри самого этого жанра – авторской песни, бардовской песни – Высоцкий является лучшим из лучших, чем и заслужил славу свою?

Давайте посмотрим. Качество литературного текста, разумеется, вещь очень тонкая и литературоведами однозначно не установленная. И тем не менее. В сравнении с ажурными и глубокими психологически и философски текстами Булата Окуджавы, Александра Галича, Юлия Кима, Александра Дольского песни Владимира Высоцкого не то что не выдерживают конкуренции, они вообще из другой Вселенной. Если, условно говоря, «Окуджава» – это литература, то «Высоцкий» – это фольклор. Высоцкий, казалось бы, преднамеренно не «писал» свои песни. Ну выпелось в одной песне: «Целовался на кухне с обоими», нехорошо, неправильно грамматически, надо – «с обеими». А не получается: рифма-то – «стены с обоями». Что делать?

А ничего не делать. Поменять «кухню» на «куфню» – и вся недолга. А с «куфни» и взятки гладки. Окуджава бы пришел в ужас, Галич бы застрелился, Ким сделал бы себе харакири, а Дольский на полгода ушёл бы в запой. Высоцкому – хоть бы хны. Вопрос, так сказать, писательского мастерства у него вообще не стоял на повестке дня:

И мне давали добрые советы,

Чуть свысока похлопав по плечу,

Мои друзья - известные поэты:

Не стоит рифмовать «кричу - торчу».

«Мой чёрный человек в костюме сером»

Не берусь судить, каков Высоцкий в чисто музыкальном смысле, однако хорошо известно, что большинство песен его даже начинающие гитаристы легко воспроизводят. Что свидетельствует, само собой, о демократизме как жанра вообще, так и песен Высоцкого в частности. Народные такие песни. И кстати, Владимир Семенович категорически не соотносил себя с определением «бард». И не «тусовался» среди таковых, и не участвовал в слётах, фестивалях. Ну и как прикажете оценивать явление, если оно само не желает быть оценённым в категориях, присущих всем или большинству таковых явлений?

То есть, Высоцкий – это не бард, и потому определять, хороший он бард или плохой – бессмысленно.

И вот мы практически у входа в тупик. Потому что Владимир Семенович Высоцкий как литератор не уникален: анализ параметров свидетельствует, что очевидных признаков его неповторимости вроде как бы и нет.

И остаётся одно: еще раз послушать Высоцкого. И в очередной раз убедиться, что суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет.

Высоцкий наверное слаб как версификатор, неуклюж как мелодист, не исключителен как синтетическое явление культуры – и в то же время он неповторим как ВЫСОЦКИЙ. Берём любую его песню, слушаем её, именно слушаем, а не читаем, и убеждаемся, что любой отстранённый анализ текста как такового мало что даст. Но и говорить об исполнении, о произнесении звуков, об артикуляции Высоцкого – как? Существует ли вообще методика анализа звучащего слова?

Попробуем сделать ПАРТИТУРУ, самопальную, разумеется, какой-нибудь песни Владимира Высоцкого. А вдруг повезёт – и мы увидим, что делает Высоцкого Высоцким.

На самой первой пластинке-гиганте песен Высоцкого была песня «Ноль семь». Исполнялась она под аккомпанемент профессионального оркестра под управлением Гараняна. Гитары Высоцкого здесь нет, есть только его голос. Вот её и возьмём.

И тут же оказывается, что песня, написанная в 1967 году, может быть совершенно непонятной для современного слушателя. Требуется комментарий. И ничего удивительного. Уже в 1877 году вышел в свет комментарий Вольского к роману Пушкина «Евгений Онегин», написанному в 1831-м. А потом были комментарии Набокова, Бродского, Лотмана, Бонди. И без комментария, без объяснения уже было непонятно, на что Пушкин намекал, говоря «Мой дядя самых честных правил». А он таки намекал.

Вот и песня Высоцкого. Герой рвёт страсть в клочья, энергия прямо пылает, еще немного – и вулкан вырвется наружу. А что, собственно, происходит? Да по нынешним меркам – ничего особенного. Герой песни хочет позвонить любимой по телефону. Выйдите на улицу: три четверти населения, на ходу, сидя, стоя, лёжа – да как угодно, разговаривает по телефону. Разговаривает на улице, в трамвае, в поезде, дома, на работе. Разговаривает когда можно и особенно – когда нельзя: садясь в общественный транспорт, например. Разговаривает часами, не видя и не слыша вокруг ничего. Не обращая внимания на окружающих, громко крича, а временами – с употреблением обсценной лексики. В общем, настолько обычная процедура, что современный человек иногда не идентифицирует: это он сейчас по телефону говорит или живьем.

А герой песни Высоцкого из последних сил добивается вот этого самого, простого как дыхание и мычание, права: поговорить по телефону. Может, у его телефона села батарейка? Нет. Может, деньги на счету кончились? Тоже нет. Так в чём же дело?

А вот в чём: 1967 год. Чтобы позвонить по телефону в другой город или в другую, не приведи Господь, страну, надо не просто набрать номер, а связаться с телефонной станцией, которая тебя соединит (или не соединит) с желаемым абонентом. Для нынешнего молодого человека это такая же древность, как Куликовская битва.

Набрать «07» – и оказываешься в компании телефонной барышни, которая принимает у тебя заказ на разговор. Барышня эта разговор, разумеется, прослушивает, в любой момент в него может вмешаться, прервать. В общем – полная дичь и средневековье. Разведчик и писатель Виктор Суворов в одной из своих книжек очень выразительно описывает, как товарищ Сталин, в своё время осознав, что разговоры могут подслушивать, выписал из Америки автоматическую телефонную аппаратуру, позволяющую обходиться без услуг телефонных барышень. И внутренняя связь в Советском Союзе стала автоматической. Но не междугородняя. И не международная.

Помните Женю Лукашина из «Иронии судьбы»? Он, бедняга, тоже заказывал разговор с Москвой и ждал вызова.

В общем, герой Высоцкого борется за право поговорить с любимой. И в борьбе этой прибегает ко всем возможным способам достижения цели. Вот эта гамма (или палитра) способов и представлена в исполнении Высоцкого.

А вот дальше передо мной стоит задача практически невыполнимая: описывать ИНТОНАЦИИ Высоцкого. Это ведь не НОТЫ, и даже не знаки, которыми пользуются профессиональные чтецы: паузы, логические ударения и тому подобное. Тут надо именно определить, обозначить, а потом – описать именно ту эмоцию, во-первых, которую передаёт Высоцкий, и именно те интонационные средства, с помощью которых он эту эмоцию передаёт. Заранее оговариваюсь, что я ещё нигде и ни у кого такого описания не встречал. Изобретаю велосипед. Будьте осторожны.

Итак:

Для меня эта ночь вне закона.

Я пишу – по ночам больше тем.

Я хватаюсь за диск телефона

И набираю вечное 07.

Первая строка звучит жёстко («вне закона»), тут Высоцкий, скорее всего, пошёл на поводу у собственного текста. Словосочетание «ночь вне закона» явно звучит криминально, вот и произносится как преддверие убийства.

Во второй строке – резкий перепад интонации. Интимно-доверительно герой выдает свой секрет: он пишет песни. И пытается тут же объяснить, почему он это делает в такое неудобное время: «больше тем».

Вторая половина куплета (или строфы): герой переходит от интродукции к главной теме – попытка поговорить. Слова подобраны такие, что сразу становится ясно: его это всё окончательно истерзало («хватаюсь за диск», «вечное 07»). Голос летит вверх, он весь в предчувствии грядущих мучений и мытарств. И процесс пошёл:

Девушка, здравствуйте!

Как вас звать? Тома.

Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая!

Быть не может, повторите, я уверен – дома!

А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, – это я!

Общеизвестная версия происхождения этой песни: история взаимоотношений Высоцкого и Марины Влади. Сама Марина описала в своей книге, как ее искали по всей Европе советские телефонистки, песня «Ноль семь» снабжена посвящением некоей Людмиле Орловой, знакомой телефонистке Высоцкого. А между тем всё это происходило один в один задолго до Марины. Первую жену Высоцкого Изу Мешкову (Жукову-Высоцкую) отправили по распределению в Киев, куда Владимир систематически и названивал. И в трубке раздавался его голос: Ну, здравствуй, – это я!

Интонации же этого куплета совершенно очевидны. Герою нужно добиться успеха, и он с первых слов стремится «противника» обезоружить. Противник – женщина (телефонная барышня), он – мужчина. Женщина, как известно, любит ушами. И вот павлин распускает хвост, и павиан начинает утробно урчать и допытываться, а как же звать «девушку». И (о счастье!) оказывается, что её зовут ТОМА. И это имя произносится именно ТОМНО. Но имя – это для избранных. А вообще-то она – «семьдесят вторая». Порядковый номер, кликуха, погоняло… В общем, реалия советского образа жизни.

Но герой не делает из этого драмы. «Семьдесят вторая» так «Семьдесят вторая». Он тоже из этой же жизни, и потому «Семьдесят вторая» звучит у него как «Джульетта»: «Жду, дыханье затая!».

Напряжение пульсирует, голос прерывается, надежда вот-вот рухнет – и невероятное облегчение: ответили!

Но за этой ночью придёт следующая и принесёт очередную схватку, еще один всплеск адреналина. И герой уже не помнит свою роль опытного ловеласа, его голос вибрирует:

Эта ночь для меня вне закона.

Я не сплю, я кричу - поскорей!

Почему мне в кредит, по талону

Предлагают любимых людей?

Ну действительно – полный идиотизм: любимых людей в кредит. И герой не просто возмущён, он вопиет, он саркастичен и пафосен в этом месте. Он полон благородного гнева.

Девушка! Слушайте!

Семьдесят вторая!

Не могу дождаться, и часы мои стоят.

К дьяволу все линии, я завтра улетаю!

А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, – это я!

А вот тут – попытка по-человечески договориться. Дескать, войдите в положение: часы стоят, улетаю завтра – ну будьте ж людьми. Усталый, измочаленный, на грани срыва…

Телефон для меня, как икона,

Телефонная книга – триптих,

Стала телефонистка мадонной,

Расстоянья на миг сократив.

Перепады от ненависти до любви и обожания. Герой Высоцкого – заложник телефонной линии, которой правит по прихоти своей телефонистка. Впору действительно обожествить это существо, от которой зависит счастье твоё и горе. И потому слова эти – «телефон», «телефонная книга», «телефонистка» – герой произносит трепетно, чуть ли не по слогам, боясь вымолвить, чтобы не обидеть.

Девушка, милая!

Я прошу, продлите!

Вы теперь, как ангел, – не сходите ж с алтаря!

Самое главное – впереди, поймите,

Вот уже ответили... Ну, здравствуй, – это я!

А вот и молитвы время приспело. А о чём молит-то несчастный? «Продлите!». Что продлить: жизнь, любовь, счастье? Да нет – всего лишь время разговора. Но в нём – и жизнь, и любовь, и счастье. И потому грубый, хриплый, брутальный голос Высоцкого здесь трепещет и стонет.

Но долго так не будет. Если его загнать в угол, он может и озвереть. И вот тут звучит настоящий Высоцкий: яростный и неистовый:

Что, опять поврежденье на трассе?

Что, реле там с ячейкой шалят?

Все равно, буду ждать, я согласен

Начинать каждый вечер с нуля!

За подрагивающей интонацией первых двух строк стоит герой, рвущий на себе рубаху, готовый ко всему, вплоть до бешеной истерики, до преступления. У раннего Высоцкого было много таких персонажей, он их хорошо прочувствовал: «За восемь бед один ответ, В тюрьме есть тоже лазарет». Но отличие этого героя от блатных парней его юности в том, что он может на полуслове сам себя остановить: «я согласен начинать каждый вечер с нуля».

И дальше – несколько искусственная, литературная такая поэтическая придумка: Начинать с нуля – Ноль семь!

07, здравствуйте! Повторите снова.

Не могу дождаться, жду дыханье затая!

Да, меня. Конечно, я. Да, я, конечно, дома!

– Вызываю. Отвечайте. – Здравствуй, это я!

И под занавес – диалог на два голоса. Отозвалась наконец «Семьдесят вторая» – и Высоцкий ей таки отомстил. Писклявый и гундосый голосок «мадонны» упал в вечность, оставшись там теперь навсегда.

Вот и что из всего этого следует, спросите вы. А я отвечу: не знаю. Не хотелось быть банальным и правильным в ситуации, когда правильного ответа не существует вообще. Единственное, что я не знаю, но чувствую: голос Высоцкого никогда не обманывал. Его голосу верил народ и верит до сих пор. Певец может быть уникальным вокалистом – и ничего не сказать душе и сердцу. Хриплый вокал Высоцкого мог выразить всё. Вот в этом, видимо, и ответ.