Увы, он счастия не ищет …
15-04-2016
Мгновенье,
Прекрасно ты — продлись, постой!
(Иоганн Вольфганг Гёте)
О, если б навеки так было!
(Мирза Шафи Вазех)
Два очень разных поэта с двух разных (говорят даже — несовместимых) краев света, и — такое вот полное совпадение желаний!
Но это не совсем так. Совсем даже не так.
Дело в том, что цитата из «Фауста» на этом месте обычно обрывается. Перелицовывается даже в радостный призыв: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».
На самом же деле смысл восклицания другой — доктор Фауст знает, что прекрасное это мгновение не остановится, не продлится:
«Когда воскликну я 'Мгновенье,
Прекрасно ты, продлись, постой!' —
Тогда готовь мне цепь плененья,
Земля разверзнись подо мной!».
То есть, по договору с Мефистофелем, как только мгновение это настанет, герою поэмы тут же надлежит расстаться с жизнью («zu grunde gehen»).
Тут и проявляется извечное восточно-западное несходство-несовместимость взглядов на мир и на жизнь. Восток и Запад видят этот мир как бы с противоположных сторон: Востоку он открыт лицевой своей стороной, Западу видна его изнанка.
Человек Запада не ищет счастья — не верит в счастливую жизнь: он мечется в поисках лишь некоего прекрасного мгновения. И даже за этот единый миг, готов он на любые преступления — обман, предательство, убийство, на сделку с нечистой силой!
Восточный же его собрат нисколько всем этим не затрудняется: он уже счастлив и мечтает лишь продлить своё счастье в вечность.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………..
Должен признаться, что всё дальнейшее писалось под звуки и под прямым влиянием текста и музыки одного подзабытого сегодня романса — чудной «Персидской песни» А. Рубинштейна:
«Клубится волною кипучею Кур, восходит дневное светило.
О, как весело сердцу, душе моей легко.
О, если б навеки так было! О, если б навеки так было!..»
Глядя очами восточного поэта на восходящее светило и на завораживающий, «клубящийся волною» ток речных вод, вспомнилось, как весело бывает в такие минуты сердцу, как легко становится душе!..
Почему б в такую минуту и не пожелать — глядя на восход, не пожелать себе и другим: «О, если б навеки так было!».
ЛЮДИ ЗАХОДА И ЛЮДИ РАССВЕТА
Но таким — волнительно-желанным — виделся наш мир и тогда уже не везде и не всем, теперь же подобные сантименты вообще выглядят старомодными.
На Западе, по крайней мере, человек видит смысл своего существования не в мире и согласии с этим миром, а в борьбе, в противостоянии ему: в отличие от Человека Востока, он чувствует себя не любимым сыном, а обиженным пасынком природы.
И — удивительное дело! — людям Запада (то есть — вечера, заката!) кажется — всё ещё кажется! — что именно в предзакатных этих сумерках и видится мир правильно. Что именно здесь и начинается его прекрасное будущее!
И, напротив — что там (там, где восходит солнце!) — там и по сию пору влачат своё мрачное существование некие недоумки-недолюди. В чём-то, может, и схожие ещё с нами, но безнадёжно отставшие уже от нас в продвижении по пути прогресса. По пути к процветанию, удовлетворению растущих потребностей и ещё, и ещё там к чему-то.
Наверное, лишь на землях, расположенных на полпути к Востоку и догадывались о том, что Восток-Восход — не просто географическое место и астрономическое явление — он уже самим наименованием своим обещает наступление радостного дня, пробуждает светлые надежды на будущее.
Именно эта полузападная страна — полуденная Россия, раньше других опамятовалась, очнулись ото сна: да, не одним комфортом и сытостью жив человек! Есть на свете что-то и кроме — что-то забываемое нами в спешке, в сумятице, в гонке за мечтой о сытом благополучии.
То, упускаемое нами из виду нечто, о котором и возвещает ежеутренне Рассвет-Восток всему остальному миру.
Те самые (счастливые!) переживания, о которых и напомнили нашему автору слова восточного поэта.
Долгое время обитают на планете два этих непохожих друг на друга мира. Долгое время разделяют их, кроме разных взглядов на жизнь, ещё и моря-океаны да земли необычного государства-полуконтинента (ещё одного мира!) — огромные пространства нашей родины.
Издавна — через необъятное степное Поле и высокогорный Кавказ — просачивалась, проливалась светлыми лучами-струями на Русь древняя культура Востока.
Проникало иногда что-то и дальше, западнее — догадывались уже о чём-то и там.
Но хмурый, заспанный Запад светлые лучики Восхода тогда не пробудили.
Теперь же и вовсе — измотанный бесконечной суматохой пресловутого прогресса (сумасбродной гонки за всевозможные и всеневозможные пределы) не верит он — как тот доктор Фауст — в возможность счастливой жизни на земле.
Не веселит уже Западного Человека восход солнца, не ослепляет блеск женских очей — его очи волнует лишь блеск драгоценных металлов да вид накрытого стола.
Ему, напуганному тем, что сам он здесь натворил, не терпится теперь умчаться отсюда куда-нибудь подальше: куда угодно — хоть в холодное и безвоздушное пространство космоса.
А ОН, МЯТЕЖНЫЙ, ПРОСИТ БУРИ
Надо сказать, что и сам автор трагедии, с юности увлечённый идеей «бури и натиска» на этот несовершенный мир, он — подобно своему герою — также мечется всю жизнь в поисках верного пути. В самом начале поэмы (в начале своей жизни) он заявляет его устами: «Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться!». И в самом конце поэмы (в самом конце своей жизни!) утверждает вместе с ним, что счастье надо (у кого-то там) отвоёвывать («жизни и свободы» достоин тот лишь, кто «каждый день за них идёт на бой»).
Но вот — с появлением в Европе первых переводов восточных поэтов — тот же автор неожиданно заявляет: «… интерес к Востоку захватил все способности моей души».
Признаётся вдруг, что, читая эти стихи, он «вдыхал свежий воздух Востока».
Что без общения с восточной поэзией «никогда не сумел бы найти дороги в этот рай». И, наконец, что этот период способствовал «нарастанию состояния счастья».
Так в чём оно, это счастье — в покое или действии, в мире или борьбе?
Если помните, в первой части поэмы автор евангельскому «В начале было Слово» противопоставляет своё «В начале было Дело» (отказывая в первенстве даже Мысли: сначала — дело!).
Несерьёзно предполагать, что Восток («ленивый, медлительный» Восток) предпочитает делу безделье — противопоставляет активному действию спокойное созерцание. И, конечно же, не отвергает он «благодатность труда».
Он лишь предваряет всякое дело — словом (мыслью, размышлением).
Он считает, что поэтическое состояние, поэтическое слово, это тоже — дело. Что созерцание — это не бездействие: оно — подготовка к действию, настрой на действие и важный его элемент: выбор направления действия. Не только притом обдумываемый, но (очень важно!) сердцем и душой принимаемый выбор этого направления.
Западу некогда думать над направлением его стремительного бега — он «мчится со всё большей скоростью ко всё менее ясным целям» (Эйнштейн).
Да, созерцание — это и отдых, но отдых — это немаловажная часть жизни: отдых так же необходим, как вдох перед выдохом.
Избыточная, судорожная активность Запада сбивает правильное дыхание — нарушает нормальный ритм жизни. С каждым «недовдохом» истощается духовность, а с ней лишается моральной основы сама жизнь человека. Излишняя торопливость (сначала действие, потом его осмысление) делает действие неосмысленным.
Делает его бессмысленным.
Обращение маститого маэстро к Востоку не означает, конечно, полной перемены его мировоззрения.
Там же, в финале — в заключение своей философской мистерии автор простил ведь (от имени Небес, разумеется, но собственным всё же произволением) — простил своим героям все их прегрешения, то есть — благословил их путь. Решил, видимо, что в условиях отчаянной борьбы за существование земная жизнь без греха и ошибок невозможна.
Учёный победил в нём поэта.
Но — означает ли это, что Человек Захода победил в нём Человека Рассвета?
ПОЭЗИЯ ИЛИ ПРАВДА?
Истинный Человек Запада, это всё же не сам олимпиец-автор, а его беспокойный герой.
Это он, Фауст, берётся переустроить мир по своему разумению. Но он не поэт, он учёный и борец — он не слушает музыку мира, и потому не замечает, что превращает его гармонию в какофонию.
В самом финале он — «червь слепой» (и в самом деле уже ослепший) — не догадывается даже, что вместо строительства нового мира, роет себе могилу.
Когда Гёте употребляет словосочетание «Поэзия и правда», в нём тоже говорит ещё учёный: он опирается на свой разум и знания.
Восточный поэт не отвергает учёность, просто он, в отличие от западного коллеги знает, что поэзия, это тоже правда. Правда — равновеликая научному знанию, правда — превосходящая научное знание. Поэт Востока доверяет сердцу, он верит, что подсознание мудрее знания: оно знает больше, чем знание.
Знание — свет, но мудрость сердца ярче знания, оно — частица небесного света.
Вспомните: Фауст, залюбовавшийся, было, рассветом, тут же и отвернулся от него:
«Вот солнце показалось! Я не смею
Поднять глаза из страха ослепленья»
«Что это? Жар любви? Жар неприязни?
«Я отвернусь: не вынести сиянья.
К тебе я, солнце, обращусь спиною».
Фауст боится небесного сияния — Человек Запада боится солнца!
Восток же повёрнут к рассвету лицом — он доверяет восходящему светилу. Отвернувшийся в сторону заката Запад так по сию пору и плутает в его сумерках.
А Гёте тем и велик, что, оставаясь на Западе, обратил своё лицо к Востоку.
Учёный победил, но не убил в нём поэта.
Автор «Западно-Восточного дивана» смотрел дальше и увидел больше, чем автор «Баллады о Востоке и Западе»: в отличие от Киплинга, решившего, что «вместе им не сойтись», Гёте понял, что Восток и Запад уже нерасторжимы (“Orient and Occident sind nicht meer zu trennen”).
…………………………………………………………………………………..
Ещё раз признаюсь: писалось всё выше написанное, хоть и в Стране Полудня, но под сильным влиянием «свежего воздуха Востока» — под звуки чудной «Персидской песни» Антона Рубинштейна.
Может быть, этот гимн восходящему Светилу — общему нашему восточно-западному златокудро-златоглавому божеству — кого-то ещё склонит залюбоваться рассветами, порадоваться его восходам?
Может быть, кому-то захочется после этого так же трогательно, так же завораживающе красиво излить свою любовь в душу любимой?
Может быть, эта музыка что-то пробудит — как запахом емшана — напомнит что-то былое, что-то родное, настоящее?
И если захочется кому-то пережить очарование этим — не самым популярным сочинением не самого великого сочинителя на слова не ахти какого стихотворца (перевёл с немецкого стихи восточного поэта П.И. Чайковский), то — вот его адрес: https://www.youtube.com/watch?v=Ij-co9EkbE0&nohtml5=False
Рейтинг комментария: