Очищение огнем
14-08-2017Историческая справка
Великий пожар Рима (лат. Magnum Incendium Romae) — пожар, опустошивший одиннадцать из четырнадцати кварталов Рима при императоре Нероне, в июле 64 года.
Светоний говорит о том, что инициатором пожара был сам Нерон, и что во дворах видели поджигателей с факелами. Согласно легендам, когда императору донесли о пожаре, он выехал в сторону Рима и наблюдал за огнём с безопасного расстояния. При этом Нерон был одет в театральный костюм, играл на лире и декламировал СВОЮ поэму о гибели Трои.
Пожар бушевал пять или шесть дней . После его окончания оказалось, что полностью выгорело четыре из четырнадцати районов города, а ещё семь весьма значительно пострадали.
Однако современные историки более склонны полагаться на описание событий, данное Тацитом, пережившим пожар в детском возрасте. По его свидетельству, Нерон немедля отправился в Рим и за свой счёт организовал спасательные команды для спасения города и людей. Также, ещё во время пожара, он разработал новый план строительства города. Нерон открыл для оставшихся без крова людей свои дворцы, а также предпринял всё необходимое, чтобы обеспечить снабжение города продовольствием и избежать голодных смертей среди выживших.
Несмотря на оказанную властями помощь, среди народа упорно ходили слухи о преднамеренном поджоге города по приказу императора. Нашлись свидетели, утверждавшие, что, когда в первый день загорелся Большой Цирк, его запретили спасать, а из толпы кто-то кричал: «Смерть спасающим!». Видели также людей: они бегали по улицам и площадям и бросали в дома горящие факелы. Слухи порождали недовольство, а недовольство могло вылиться в восстание против Нерона.
Больше всего этого опасались его приближенные, ибо все безумства и злодеяния императора приписывали их влиянию. Чтобы отвести от себя обвинения, монарх и царедворцы стали искать возможную жертву. Во время одного из совещаний Нерон предложил выдать кого-нибудь на расправу и тем успокоить народ. Однако Тигеллин и жена Нерона Поппея посоветовали все свалить на христиан. Но как заставить римлян поверить в то, что выгоду от поджога могли иметь именно христиане? С помощью одного грека, знакомого немного с этим учением, была сочинена легенда. Христос будто бы обещал своим приверженцам, что, как только Рим будет уничтожен огнем он, явится на землю во второй раз и отдаст им власть над миром. Поэтому на своих собраниях христиане изрыгают проклятия Риму и его населению. Следовательно, они - враги рода человеческого, города и императора. В христианском предании Нерон считается первым государственным организатором гонений на христиан и казней апостолов Петра и Павла.
Тысячи христиан приняли мученический конец во время многодневных Игр, устроенных Нероном и Тигеллином... Не будем, однако, вдаваться в ужасные подробности. Скажем только, что Нерон очень скоро сполна расплатился за свои преступления.
Тацит описывает эти события так:
И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощрённейшим казням тех, кто своими мерзостями навлёк на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается всё наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличённых не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах, или обречённых на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения.
— Анналы XV. 44
Историческую справку и подборку иллюстраций подготовил В. Лебедев
От автора. В 2012 году после двенадцати лет работы я завершил свой главный труд, историческую трилогию по мотивам трудов Иосифа Флавия, Филона Александрийского, Корнелия Тацита и др. Это романы "Галилейская поэма", "Камни Иудеи" и повесть "Погребальные игры этрусков", связанные общей тематикой Иудейской войны.
Ниже небольшой фрагмент этого труда.
(Из главы "Крушение Трои")
Рим 20 число месяца элул 3825 год (сентябрь 64г)
В большом смятении покидал он Рим. Произошедшие здесь страшные события ещё больше добавили в душу Иосифа беспокойства и горечи, и заставили поторопиться с отъездом. То, что увидели его глаза изрядно перевернуло сознание, оставляя незыблемым понимание того, что под пятой могущественного Рима падут и рассыпятся в прах ещё многие царства.
Накануне Иосиф долго работал, поздно лёг и сразу же провалился в сон, но как ему показалось, тотчас был разбужен от сильной тряски за плечи. Увидел при необычно освещённой комнате переполненные ужасом глаза Ханоха и его охватил страх. Он рывком соскочил на пол, отчего юная, пятнадцатилетняя служанка, разделявшая с ним постель в этом доме, взвизгнула с перепугу, но быстро затихла. Полуодетые, босые, все трое бросились к открытому окну.
Страшная, неземная картина открылась им с высоты холма, глаза отказывались верить. То горел, задыхаясь в дыму, Вечный Город. Заставляющий повиноваться куда более сильных врагов и приводящий в трепет чужие народы, в эту ночь надменный Urbs [Город - эпитет Рима] сам оказался бессилен перед гневом своих бесчисленных богов. Сдавалось, сам могущественный властитель неба обрушил на его жителей справедливое и неотвратимое возмездие. Горело всюду, куда бы ни обращался их взор. Разноцветные языки пламени вздымались к чёрному провалу небес, ожигая пробудившийся город багровыми сполохами огней, осыпая пеплом и раскалёнными головнями.
Люди толпами разбегались во все доступные ворота города, ища спасение за внешними стенами. Неуспевающие, немощные и больные, матери с маленькими детьми на руках в отчаянии прятались на ближайших кладбищах среди бронзовых и каменных надгробий и свежих могил. Заползали в гробницы, тесно набивались в ямы вырытые для погребения. Не исключено, что в эту ночь сами мёртвые, во искупление грехов, сжалились, спасая живых.
Очистительным огнём скорого на расправу божества завоёвывались виллы именитых и лачуги бедовавших, блюдущих истину и попирающих человеческие законы. Опустошались дома выдающихся полководцев, теряли основу и рушились форумы, падали триумфальные арки, немые свидетели пунических и галльских войн. Уходили в вечность библиотеки с творениями художников и поэтов, астрологов и писателей, невосполнимо утрачивались рукописи древних философов и служителей науки.
Пытаясь склонить к милосердию грозного Юпитера, в уцелевших храмах авгуры спешно проводили очистительные жертвы. Но неподкупными и бессердечными оставались их молчаливые боги, похоже, задавшиеся целью навсегда уничтожить, стереть великое прошлое Рима, а заодно и его обитателей, погрязших во всех мыслимых и немыслимых грехах.
Поздним утром к невыспавшемуся Иосифу явился доверенный раб из дома Алитура, который привёл с собой незнакомую женщину. Собственно, и разглядеть её не представлялось возможным. Широкая длинная палла, наброшенная на голову, почти полностью скрывала лицо, оставляя видимой лишь линию глаз, наполненную нестерпимым страхом. Иосиф с трудом узнал в ней младшую, недавно вышедшую замуж дочь Алитура:
— Что случилось, Миръям?! Тебя прислал отец? Не молчи, говори скорее, ты здесь в полной безопасности.
— Не обессудь, dominus [господин, хозяин], но молодая хозяйка очень напугана, — подал голос сопровождающий, — позволь ей присесть, она очень устала, ведь мы выбрались из дома ещё затемно.
— Да-да, конечно, сейчас тебя отведут в отдельную комнату. Минор! — он окликнул служанку, — Отведи гостью в свою половину и побудь с Миръям, успокой как можешь. Да, покорми её, а Фаустусу принесёшь поесть в большую комнату. Рассказывай скорее, что случилось, — он повернулся к рабу.
— Плохи наши дела, господин - моей хозяйке и её молодому мужу грозит неминуемая смерть даже в доме самого Алитура. Ему донесли, что с сегодняшнего дня может начаться охота на людей, ну… тех, что отрицают и якобы насмехаются над римскими богами. Он умоляет тебя спасти обоих. Что передать ему, господин? Но чтоб ты знал, нам больше некуда идти, многие знают их в лицо.
— Постой, ты говоришь о двоих, так Ифреам здесь?
— Молодой хозяин дожидается в саду и передаёт, что не хотел бы оказаться лишним в твоём доме, он будет безмерно благодарен тебе даже если спасёшь одну Миръям.
— Какой глупец! — Иосиф с силой развернул Фаустуса к выходу, — Немедленно тащи безумца, ведь с любой таберны его могут заметить! О Предвечный!
Он хорошо помнил, как присутствовал в авентинской синагоге на полуденной молитве в день предшествующий обряду бракосочетания, а ближе к вечеру - в просторном доме друга, где звучала без умолку громоподобная музыка. К счастью самого хозяина, его царствующий покровитель по какой-то прихоти не почтил присутствием дом своего любимца. Вероятно, именно поэтому был необычайно весел и остроумен актёр, выдававший замуж свою младшую дочь. Его настроения не мог испортить даже многоликий оркестр из сотни бродячих музыкантов и такого же хора, присланных Нероном, надо полагать, в качестве шутливого свадебного подарка. Перекаты, звон и разноголосица музыкальных инструментов явно преобладала над талантом насильно согнанных людей со всех концов города и затмевала своим немыслимым грохотом торжественные речи и тосты гостей. Это продолжалось до тех пор, пока один из друзей Алитура, молодой актёр Каленус, изображающий Диониса, не догадался опоить музыкантов неразбавленным вином. Постепенно шум затих и лишь многострунная кифара под руками другого, более талантливого исполнителя, всю ночь наполняла просторный атриум[открытое пространство внутри здания] сладкоголосым звучанием.
Иосифу понравился высокий черноволосый жених и он не замедлил поведать об этом своему другу, добавив, что его будущие внуки обязательно соединят в себе лучшие качества обоих супругов. На что, озабочено вздохнув, Алитур ответил, что его угнетают некоторые обстоятельства, о которых вслух лучше не распространяться. Вместе с тем несколько случайно обронённых фраз вполне хватило, чтобы догадаться о причинах его беспокойства. В ту пору Иосиф не придал этому особое значение, успокоив соплеменника тем, что даже если его дочь и решилась разделить со своим мужем чуждую для Рима религию, то это ещё не причина расстраиваться. Кому, как не евреям хорошо известно, что христианство давно уже существует, в том числе и в Эрец-Исраэль, но их там не сживают со света, так с чего бы тревожиться здесь, в просвещённом Риме?
Тогда Алитур завёл его во внутреннюю комнату и вкратце рассказал об истинных причинах своего волнения, о том о чём Иосиф и не догадывался. Ещё в прошлом году, будучи очевидцем многих застолий в числе других актёров, развлекающих бесчисленных гостей принцепса, Алитуру приходилось бывать свидетелем разговоров и пьяных перебранок. Однажды в его присутствии один из приглашённых, жрец Вописк, фламин храма Чести и Доблести, с возмущением рассказывал своему собеседнику, консулу Праксителес из рода Эмилиев, что к его великому сожалению, правители недостаточно решительно применяют "законы XII таблиц" в отношении безмерно расплодившихся исповедников иностранных религий. По его сведениям христиане тайно собираются по ночам во всех уголках Рима и его окрестностях и проводят запрещённые службы. Мало того, глава этих безбожников некий Paulus, даже находясь здесь в тюрьме, продолжает рассылать свои грязные письма. На что консул, разомлевший от обильного пития и жирной пищи, лениво отвечал, что не стоит так беспокоиться и кое-что уже предпринимается, так как, отказываясь чтить изображения великих императоров курениями и возлияниями, христиане открыто оскорбляют и сотрясают основу государства. Этих бунтовщиков "вырвут со всеми корнями", а когда, это лишь вопрос недолгого времени и консул принялся что-то нашёптывать на ухо жрецу.
Однако последние события, вкупе с неразумным решением дочери, заставили актёра припомнить случайно подслушанный разговор и взглянуть на всё по-иному. Буквально накануне свадьбы он узнал от бывшей служанки Октавии, что заручившись поддержкой ставленника Нерона Тигеллина, понтифик от имени принцепса отдал распоряжение префекту города о розыске и уничтожению всех книг вероотступников. А через неделю многие наблюдали, как в ночное время преторианцы на территории своего лагеря что-то ретиво сжигали на кострах.
Тогда Иосиф напомнил другу, что и в отношении евреев Рим не слишком благоволит, и никогда не упускает возможность оскорбить, унизить, а то и применить свою силу, но чтобы открыто без видимых причин выступить против "иудейской секты", такого ещё не случалось.
Пятую ночь в городе бушевали пожары. К вечеру направление ветра изменилось и потому в доме никто не мог уснуть. Во все щели проникал въедливый запах гари, а от мелких частиц пепла нещадно першило в горле. Жители не в состоянии были укоротить огонь и он пожирал уже отдалённые строения. Причина, по которой префектура бездействовала, никого не интересовала, люди бросали нажитое и спасали свои жизни.
От дыма у Иосифа нещадно разболелась голова и Минор в который раз меняла ему прохладную повязку, смоченную в водном растворе винного уксуса и тминной настойки. Ханох, ночевавший в этой комнате по причине занятости беглецами его собственной, притаился у полуоткрытого окна и со страхом прислушивался к тому, что творилось внизу. С пепелищ раздавались тоскливые стенания. Неожиданно их заглушили громкие крики. В багровых отсветах тлеющих головней он заметил, как откуда-то набежавшая группа людей похватала нескольких бедолаг и с руганью потащила в темень. И там, уже из сумрака, донеслись пронзительные, душераздирающие вопли.
— Вы слышали?! - не отрывая взгляда, воскликнул Ханох, — Внизу происходит нечто ужасное. О, несчастные! Вас-то за что? За что… — он резко отпрянул от окна, — О, Шамаим! Только не это! Иосиф, с утра я срочно отправляюсь за Тибр искать Гийора. Я должен вызволить его из этой беды. Думаю, и семья его не иначе как бежала в сады Агриппины. От их жилья это недалеко, да и идти им больше некуда.
— Это ты о своём друге?
Иосиф и сам видел, что большинство горожан искало спасение, как в общественных садах так и за городскими стенами. Он внимательно прислушался. Его слух улавливал обрывки человеческих криков, так могут кричать лишь те, кому грозит смертельная опасность. Впервые ему стало не по себе, захотелось наглухо закрыться в доме, ничего не видеть и не слышать. Только сейчас по-настоящему до него стала доходить причина беспокойства Алитура и его, как казались тогда, глупые страхи. А собственные гости?! Разве это не является ещё одним подтверждением? Но что он может сделать в чужой стране, когда на нём и так лежит ответственность за Ханоха, а теперь ещё и за близких Алитура? Голову раскалывало.
— Минор! — подозвал сжавшуюся в углу комнаты служанку, — Прошу тебя, собери в доме всё, что есть из съестного, следует позаботиться о наших соплеменниках. Так ты считаешь, они у Тибра?
— Да, но еда не самое главное, я опасаюсь за их жизни. Прости, Иосиф, я, должно быть, виноват перед тобой, когда не всё рассказал тебе о Гийоре. Однажды уже ближе к вечеру, когда мы сидели с ним в одной из аргилетских книжных лавок, явился его старший брат Рэхавъам и на греческом объявил ему о ночном ekklesia [собрание греч.]. После его ухода Гийора заторопился, как я понял, на это непонятное сходбище. Он вернул хозяину рукопись и убежал, едва попрощавшись со мной. Уже позже, когда я познакомился с его семьёй, то как-то поинтересовался, почему близкие ему люди при встрече в первую очередь обращаются друг к другу не как принято на еврейском, "Шалом алейха", а сперва на латыни, fidelis?
Верный? Верный… Кажется, я уже слышал это в доме Алитура, правда, не от него самого, а от дочери, может от зятя…
— Ты сказал fidelis?! — в замешательстве переспросил он.
— Да, но он взял с меня клятвенное заверение, прежде чем поведал о подлинной сути такого обращения.
— Вот оно что… выходит, ты узнал многое гораздо раньше, — Иосиф сбросил повязку со лба, сел на кровать — В одном уверен, тебе не следует одному выходить из дома, кто знает насколько далеко всё зашло? Завтра мы пойдём вместе, возьмём с собой Фаустуса, хотя нет, кто же будет охранять беглецов? Я подумаю, как помочь твоему другу. А теперь давайте спать, а то, похоже, я не доживу до утра.
С рассветом Фаустус вышел из дома. Вскоре вернувшись, он сообщил, что двое вооружённых ветерана уже дожидаются во дворе. Бывшие стражники из ночного пожарного патруля отлично знают город и обещают защиту. Рассчитавшись ровно наполовину от договорной суммы, Иосиф распределил поровну с Ханохом корзины с едой и все четверо тронулись в путь. Было раннее утро и с высоты холма сквозь мглистый воздух проглядывались разбросанные повсюду зловещие пятна мертвенно-серых пепелищ. Чудилось, будто недоступные взору vandali, стиснули город со всех сторон и задыхающийся Рим доживает свои последние мгновения.
Сам же спуск теперь вызывал затруднение. Если нижестоящую инсулу огонь не затронул, то последующие ужасали грудами головней. Среди чернеющих развалин копошились люди. Пытаясь спасти всё то малое не уничтоженное огнём, они с громкими проклятиями разгребали обугленные перекрытия, закопчённые камни, полусгоревшую мебель. То тут, то там раздавались жалобные стоны и причитания. Для многих внезапно возникший пожар обернулся полным разорением, нищетой и голодной смертью. Все эти многоэтажные инсулы с тесными, неудобными комнатами и так небезопасными прежде, неплохо обогащали их владельцев и служили жильём для торговцев, ремесленников, отпущенников и прочего небогатого люда. Но "поднимавшийся вверх Рим" рухнул в одночасье, многих лишив надежд на всякое будущее. От едких клубов дыма, исходящих от догорающих развалин, слезились глаза и у Иосифа вновь неприятно застучало в висках.
Стражники отворачивались, не в силах видеть всё это, негодование читалось на их лицах. У одного из них, назвавшемся Секстусом, вырвалось имя принцепса. Второй пытался его остановить, но это мало чем помогло. Он с подозрением обернулся к Иосифу:
— Мой товарищ также потерял своё жилище, всё что заслужил за многие годы службы, а теперь его семья вынуждена ютиться в моём доме, который и для одной-то семьи мал. Но я полагаю, что и тебя это имя приводит в бешенство? Ведь ты слышал, я знаю! — ветеран с силой сжал рукоять меча, — Так поверь, Секстус глубоко ошибается, хотя Нерона и обвиняют в двуличности. Да, он труслив и расточителен, не спорю, но не безумец же и никогда бы не зачал пожара, не рискуя хотя бы собственным богатством, скопленном в его "проходном дворце". Те из немногих, которые привыкли жить своим умом, догадываются об истинных виновниках и эти злосчастные "ослопоклонники", как здесь многие кличут христиан, совершенно ни при чём.
— Извини, amicus [друг], я запамятовал твоё имя, но мой разум не в состоянии постичь случившееся.
— Моё имя Волисус, — угрюмо представился стражник, — Я двадцать пять лет патрулировал Город, многое видел и знаю, оттого никто не переубедит меня в обратном. Не хотел говорить, но раз уж мы одни и нет свидетелей, — он всё ещё недоверчиво поглядывал на Иосифа, — скажу что думаю. Прикинь сам, пожар начался в самой толчее лавок, что громоздились у Большого цирка, а затем и весь город заполыхал, причём сразу со всех сторон. Как такое может случиться?! Даже младенец в это не поверит. Так мало того, с чьей-то подачи преторианцы угрожали людям, воспрещая бороться с огнём.
— Это те, из городских когорт?! — изумился Иосиф, — Разве не они призваны охранять порядок в городе?
— Эти сторожевые псы за щедрые подачки готовы исполнить любой приказ и никто не смеет им воспрепятствовать. Зачем всё это, я пока не знаю, знаю одно, что в любом случае кто-то теперь ответит за это злодеяние. Им что, в первый раз сваливать на других чужие грехи? О боги! Неужели и они этого не видят?! Секстус, подойди к нам, — он окликнул впереди идущего товарища, — не бойся, расскажи этому писателю или философу, что ты видел собственными глазами. Я не ошибся? — впервые за утро у ветерана смягчилось выражение лица.
— В общем-то, нет, ты почти угадал, но мои знания неполны, а об остальном пока не думал, слишком рано для литературных начинаний, — с грустью улыбнулся Иосиф.
Повернувшись в полуоборот, Секстус устало кивнул в сторону западного склона Оппия:
— Хотя ты и не из наших мест, в любом случае не мог не обратить внимания на высокую многогранную постройку у подножия. Видишь, что осталось от неё?! А ведь там многие годы хранили для народа зерно. В ночь начатия пожара её почти полностью разрушили "бараном", а ближе к утру подожгли оставшееся. Наши друзья рассказали, преторианцы с факелами бегали той ночью по всему Риму и поджигали всё, что попадалось под руки, им наплевать, ведь среди них нет ни одного жителя Рима.
Впереди раздались крики и из-за обломков рухнувшей постройки вывалила небольшая толпа. Она волокла за собой вопящих от ужаса людей, хотя многие из них пытались встать и идти самостоятельно. Таких вновь сбивали с ног и продолжали тащить по камням и головёшкам. Среди несчастных были молодые женщины и мужчины, попадались и старики. Их дети и внуки с плачем бежали следом. Другие же, вооружённые палками и крюками с металлическими наконечниками, рыскали среди развалин. С воем носились они среди искрящихся углей и вытаскивали из дымовых труб, погребов и ям забившихся туда в страхе людей. Затем без промедления волокли свою "добычу" в сторону наскоро расчищенной дороги, где у открытых повозок их поджидали преторианцы. По мере заполнения, мулы равнодушно трогались с места и везли куда-то свой скорбный груз, полнящийся страданием и болью. Среди всеобщего шума громко раздавались яростные призывы:
— "…Смерть!
— Смерть поджигателям!"
Но то, что случилось в последующие мгновения, потрясло и видавших виды ветеранов. Один из детей, сумевший догнать, очевидно, своего родителя, вцепился в отцовскую ногу и с криком стал вырывать её из рук толпы. Сзади малыша неожиданно подхватили двое преследователей и, видно сговорившись заранее, одновременно рванули ребёнка за ноги в разные стороны. Содержимое внутренностей брызнуло вверх, орошая и самих убийц и тех, кто находился рядом. Это настолько взбудоражило толпу, что многие незамедлительно последовали их примеру и набросились на взрослых. Люди словно лишились рассудка, они хватали женщин за волосы и вырывали их с обрывками кожи, разбивали о камни головы взрослых, детей и подростков.
Секстус с проклятиями выхватил меч и кинулся было в сторону черни. Волисус едва удержал своего товарища; если бы тот успел опередить и броситься на толпу, то вряд ли бы ему помогла даже поддержка друга. Обезумевшие от крови и собственной безнаказанности, граждане "золотого" Рима поступили бы с ними равным образом.
Какое-то время все молча пробирались по кривым переулкам, уступая дорогу траурным повозкам с обугленными трупами и телами полуобгоревших, кричащих от боли людей. Низинная часть города пострадала значительно сильнее. От убогих покосившихся хижин, служивших приютом для многих поколений plebejus [простой народ], ничего не осталось, лишь кое-где торчали почерневшие груды подпорок, закопчённые верхушки жаровен, да прогоревшие остовы ткацких станков.
Спасительными островами среди всего этого зловонного чистилища оставались небольшие городские сады, вобравшие в себя тысячи погорельцев. Ветераны знали свой город и уверенно направлялись к одному из таких насаждений, потому как оттуда по прямой пробраться к Тибру было намного безопаснее. До зеленеющего островка под южным отрогом Квиринала оставалось совсем немного, когда Волисус дал знак остановиться:
— Секстус не успел сообщить, что и вам следует поостеречься. В молодости он несколько лет прослужил в Кесарии и уверен, что вы оба родом из тех краёв, для него это также просто, как отличить дака от сармата, — он повернулся к товарищу, — Скажи им сам, пусть знают, прежде чем сунутся в этот змеюшник. Но если передумаете, мы отведём обратно.
— Нет! — воскликнул Ханох, - Я должен найти Гийора.
Секстус взглянул на Иосифа. Тот сожалеюще развёл руками:
— Я не могу его одного отпустить.
— Дело ваше, — мотнул головой ветеран, — но вчера чернь растерзала арестованных из иудейской секты, когда преторианцы вели их к Капитолийской каменоломне, — он выжидающе смотрел на обоих, — Хорошо, но мы честно предупреждаем, вдвоём вас не сможем отбить, а ввязываться в драку дело безнадёжное. Теперь не суйтесь вперёд и держитесь за нами. Пошли, — он локтём отпихнул Ханоха назад.
На небольшом клочке земли под сенью каштановой рощи группу избитых и окровавленных людей окружала взбудораженная толпа. Крепкого телосложения македонец с весёлым выражением лица звучно оглашал, указывая на арестованных:
— Свободные граждане Рима! Перед вами преступники, решившиеся на мерзкое и постыдное дело. Враги, огнём и ненавистью испепелившие чудесный город! Заговорщики, переступившие черту, отделяющую человека от животного! Отступники, мечтающие не хлебом, так кровью и бедами накормить народ! Они недостойны даже изгнания…
Последние слова умелого трибуна потонули в оглушительных выкриках:
— "Смерть иноверцам!"
— "Оскорбителям богов место во мраке!"
— "…Ко львам поджигателей, христиан ко львам!"
Обречённые, до этого смиренно ожидающие своей участи, неожиданно для всех дружно попадали на колени. Вначале у Иосифа, как и у многих, мелькнула мысль, что этим самым "иудействующие" хотят вызвать человеческую жалость, но всё оказалось намного сложнее. Удивительно, на пороге неизбежной смерти верующие стали громко во весь голос распевать на арамейском свою божественную песнь, в которой зазвучала имя Христа.
Преторианец жестом приказал освободить себе дорогу и подал знак, который доведённая до исступления толпа приняла однозначно.
Волисус заметил выглянувшую из-под его локтя плачущую физиономию Ханоха и с рычанием развернул его голову, прижав носом к своему боку. Иосиф с ужасом наблюдал избиение беззащитных соплеменников, с непоколебимой обречённостью отдававших себя во власть обезумевшей толпы. Откуда-то подспудно, независимо от его воли, перед глазами явилась такая же яркая картина давностного избиения египетских евреев, о которой он почерпнул в трактатах Филона Александрийского. Словно живая, наложилась она на нынешнюю драму, заставляя потомка Хасмонеев до боли сомкнуть веки и громко взмолиться:
"О, Творец! …Разве человеческой жестокостью не переполнена
чаша Твоя?! Да видишь ли Ты их желание страдать?!"
Рейтинг комментария: 0 0