Прощение генетики

08-06-2017

Светлой памяти моей жены Нины Ильиничны Яковлевой-Сойфер — свидетеля всех описанных в статье событий.

1

Валерий Николаевич и Нина Ильинична. 5 октября 2016 г.                  Фото  В. Лебедева

В 1930 г. Иосиф Сталин объявил, что он отрицает правоту взглядов А.
Вейсмана на роль наследственности в эволюции и признает правильными
воззрения Ламарка на роль приспособления организмов к окружающей
среде. Постепенно сталинские воззрения относительно наследования
благоприобретенных признаков приобрели доминирующее значение в
мышлении «вождя народов», к этому приспособили свою риторику Лысенко и окружавшие его приспешники, и закономерным был доклад Лысенко на Августовской сессии Академии сельхознаук имени Ленина (ВАСХНИЛ) в 1948 г. Текст доклада Сталин лично редактировал, внес в него много поправок (в частности, еще раз подчеркнул негативную роль взглядов Августа Вейсмана, после чего Лысенко дописал еще несколько абзацев о тлетворной роли не только менделизма и морганизма, но и вейсманизма).
Генетка в СССР была полностью запрещена.
Сталинские воззрения разделял Н. С. Хрущев, предоставивший (несмотря
на возражения ученых и даже детей самого Хрущева) государственную поддержку Лысенко, победно утверждавшего, что на смену тлетворному влиянию Запада и прежде всего США в Советском Союзе развита новая наука – агробиология, отвергающая гены и их значение для наследственности.

Советская агробиология отбросила биологические науки в СССР на много десятилетий назад, и до сих пор российская наука сталкивается все более ощутимо с последствиями этого идеологического крена. Отголосков лысенковщины нет нигде в мировой науке, но в России они не редки.

Неожиданно к Л. И. Брежневу пришло понимание, что агробиологический крен неверен, что советская наука упускает многие возможности для понимания основ жизненных процессов, что одновременно с этим страдают не только теоретические разделы науки, но и практика сельского хозяйства, медицины и промышленности. В соотетствии с этим изменением в понимании того, как коммунистическая страна должна отнестись к развитию теоретических основ науки пришло сначала осторожное разрешение на открытие новых институтов в области радиационной, молекулярно-биологической и генетической отраслей (хотя каждый раз они возникали с трудом и с преодолением мощных препон, создаваемых людьми типа М. А. Суслова). Достаточно напомнить об учреждении в составе Академии наук СССР Радиобиологического отдела Института атомной энергии им. И. В. Курчатова (сейчас Институт молекулярной генетики РАН), Института радиационной и физико-химической биологии (сейчас Институт молекулярной биологии РАН), кафедры биофизики на физфаке МГУ и некоторых других).

В 1973 г. настала пора для решительного пересмотра отношения к
комплексу биологических, агрономических и медицинских проблем науки.Вместо агробиологии в ЦК партии начали прорабатывать возможности широкого развития молекулярно-биологических и молекулярно-генетических подходов. Я принял некоторое участие в этой работе, что и дает мне право поделиться аоспоминаниями на этот счет.

Начну с того, что в декабре 1957 г. физик академик Игорь Евгеньевич
Тамм (будущий Нобелевский лауреат) инициировал мой переход с 4-го
курса Тимирязевской с-х Академии на 1-й курс физического факультета
МГУ на кафедру биофизики, которую Тамм создавал. Произошло это при
следеющих обстоятельствах.
Агрономическое образование я звершил заочно, и в том же 1961 году во
время весенней экзаменационной сессии мы познакомились в библиотеке с Ниной Яковлевой, с которой решили пожениться. Когда я привел Нину к Игорю Евгеньевичу домой, он спросил: «А на какие шиши вы жить-то собираетесь?» и продолжил: «Раз ты успел закончить обучение в с-х
вузе и получил диплом о высшем образовании, то можешь поступать в
аспирантуру с 4-го курса физфака. Я напишу тебе завтра рекомендацию, и
тебя примут в Институт атомной энергии им. Курчатова. Там аспирантская стипендия приличная». В 1964 году я завершил аспирантуру на полгода раньше назначенного срока, защитив кандидатскую, и начал работать исследователем. Защита прошла в Минском университете, одним изоппонентов был академик АН БССР Н. В. Турбин. Позже он несколько раз приглашал меня перебраться к нему в Минск, но я оставался в Москве.

Там в Институте общей генетики АН СССР (сокращенно ИОГЕН) я создал
группу изучения мутагенеза.
Особенно успешным тогда в моей жизни был 1969 год, когда в
Издательстве АН СССР вышла моя большая монография «Молекулярные
механизмы мутагенеза», переведенная на английский и немецкий языки.

Начну с того, что в декабре 1957 г. физик академик Игорь Евгеньевич Тамм (будущий Нобелевский лауреат) инициировал мой переход с 4-гокурса Тимирязевской с-х Академии на 1-й курс физического факультета МГУ на кафедру биофизики, которую Тамм создавал. Затем в 1961 г. во время весенней экзаменационной сессии мы познакомились в библиотеке с Ниной Яковлевой, заканчивавшей тогда 1-й Московский мединститут, и на пятый день знакомства решили пожениться. Когда я привел Нину к Игорю Евгеньевичу домой, он спросил: «А на какие шиши вы жить-то собираетесь?» и продолжил: «Раз ты успел закончить обучение в с-х музеи получил диплом о высшем образовании, то можешь поступать в аспирантуру с 4-го курса физфака. Я напишу тебе завтра рекомендацию, и тебя примут в Институт атомной энергии им. Курчатова. Там аспирантская стипендия приличная». В 1964 году я завершил аспирантуру на полгода раньше назначенного срока, защитив кандидатскую, и начал работать исследователем. Защита прошла в Минском университете, одним из оппонентов был академик АН БССР Н. В. Турбин. Позже он несколько раз приглашал меня перебраться к нему в Минск, но я оставался в Москве.  Там в Институте общей генетики АН СССР (сокращенно ИОГЕН) я создал группу изучения мутагенеза.

Особенно успешным тогда в моей жизни был 1969 год, когда в Издательстве АН СССР вышла моя большая монография «Молекулярные механизмы мутагенеза», переведенная на английский и немецкий языки. В том же году в Детгизе опубликовали одну из первых в СССР популярных книг о генетике под названием «Арифметика наследственности» (была издана тиражом более 100 тысяч экз. и была переведена на эстонский и частично на вьетнамский языки); На следующий год (1970) в Издательстве АН СССР вышла моя вторая монография «Очерки истории молекулярной генетики» и несколько экспериментальных работ.

Осенью 1970 года Турбина перевели в Москву академиком-секретарем отделения растениеводства и селекции сельхозакадемии (ВАСХНИЛ). Он приехал ко мне в ИОГЕН и рассказал, что президент ВАСХНИЛ Павел Павлович Лобанов прислушался к турбинскому совету и вместе они загорелись идеей создать в ВАСХНИЛ что-то молекулярно-генетическое. Турбин пригласил меня прийти к Лобанову на прием. В первую же встречу с президентом ВАСХНИЛ я услышал предложение перебраться вместе с моей группой в сельхозакадемию, создать при Президиуме Совет по молекулярной биологии и генетике и перевести моих сотрудников в его ведомство. Со свойственной ему энергичностью, услышав мое осторожное согласие подумать над предложением, Лобанов упомянул, что они с Турбиным подумывают над вопросом создании в ВАСХНИЛ отдельного института молекулярного направления, поднял трубку кремлевского телефона, позвонил заведующему сектором науки сельхозотдела ЦК партии Ю. В. Седых и договорился о времени моего прихода к нему в ЦК. Так я оказался на приеме у важного начальника. Мы проговорили более часа, я показал Юрию Васильевичу свои книги и статьи, рассказал о том, чем занимаемся, в каких направлениях можно было бы попытаться применить молекулярные подходы к практике и получил заверение, что вопрос о нашем переходе из АН в ВАСХНИЛ будет положительно разрешен. Было также обещано, что для оснащения новой лаборатории будет получено разрешение о трате нужного количества «золотых» рублей (все эти обещания были вскоре выполнены; Юрий Васильевич оказался человеком дела). 29 декабря 1970 г. Лобанов издал приказ №529-К об учреждении в ВАСХНИЛ сначала Группы молекулярной генетики под моим руководством, вскоре преобразованной в Лабораторию молекулярной биологии и генетики.

Я был назначен заведующим этой лаборатории (к слову сказать, в размещенном сегодня на Web-сайте института с-х. биотехнологии сказано, что Турбин был научным руководителем моей лаборатории, чего никогда не было). На заседании Президиума ВАСХНИЛ 16 апреля 1971 г. было принято решение о создании при Президиуме Научного Совета по молекулярной биологии и генетике, председателем которого был утвержден Н. В.Турбин, а я был назначен ученым секретарем.

Конечно, с момента перехода в ВАСХНИЛ встречи с Турбиным стали почти ежедневными. Он иногда приезжал даже на семинары нашей лаборатории, мы публиковали с ним научные работы и часто он ставил свою подпись под различными документами, написанными совместно.

Хочу также отметить, что постепенно наши отношения с Лобановым приобрели также форму вполне деловую и даже дружескую. Он много рассказывал мне историй про разные разности, а в жизни он поработал на весьма высоких постах (еще молодым человеком стал завкафедрой Института землеустройства, в 32 года был назначен Сталиным наркомом зерновых совхозов, потом был председателем Совета Союза парламента СССР, зампредседателя Совета Министров СССР, министром и пр.), имел крутой нрав, но был отходчив и зла не помнил, зато высоко ценил порядочность и храбрость в отстаивании собственных взглядов.

В 1970-е годы стали постоянными и наши встречи с Ю .В. Седых. Однажды он попросил меня написать на нескольких страницах обзор основных направлений исследований в мире, посвященных применению идей молекулярной биологии и генетики в сельском хозяйстве. Этот обзор был передан им секретарю ЦК КПСС Ф. Д. Кулакову, с которым мы позже встретились в ЦК. Потом запросы на освещение прогресса науки на Западе в нашей области повторялись примерно два-три раза в году, я видел некоторые из моих страниц с пометами Кулакова на полях, надо было освещать проблемы, интересовавшие его, и постепенно я стал внештатным консультантом Кулакова, а позже и ставшего министром сельского хозяйства Д.С.Полянского (этому способствовал замечательный помощник Полянского по Политбюро Иван Федорович Глотов – человек исключительных человеческих и деловых качеств, с которым у нас установились доверительные отношения).

Затем 15 августа 1973 г. произошло знаковое событие в подходе КПСС к генетике. Тогдашний партийный вождь Л. И. Брежнев отступил от безоговорочного обругивания «продажной девки империализма» - генетики. Поговаривали, что подобно Хрущеву, сделавшему в конце его руководства компартией СССР крен в сторону химии и химизации «всей страны»,Брежневу понравилось демонстрировать, что он всецело за развитие в СССР молекулярно-биологических проблем в науке, особенно тех направлений, которые несут пользу медицине (например, лечению рака), сельскому хозяйству (с которым у вождей страны традиционно ничего после коллективизации не получалось) и промышленности.

В тот момент в круг людей, приближенных к Брежневу, был введен блистательный советский журналист Анатолий Абрамович Аграновский, Именно он принял участие в появлении на свет немедленно ставшей знаменитой трилогии Брежнева (включала книги “Возрождение”, “Малая земля” и “Целина”), за которую в апреле 1980 г. вождю вручили Ленинскую премию по литературе.

Считается, что Аграновский целиком написал книгу “Возрождение”. В народе пошли гулять стишки от якобы Брежнева: «Что-то странное со мной стало: то, что было не со мной – помню». С Аграновским мы много лет дружили, ходили друг к другу в гости. Именно он порекомендовал меня как автора “Арифметики наследственности”, опубликованной в Детгизе в 1969 г., ко мне в лабораторию отправили на дипломную практику одного из сыновей Аграновских, и неудивительно, что Анатолий Абрамович рассказывал мне кое-что о работе в окружении близких к Брежневу сотрудников. Эта работа стала важной частью его тогдашней жизни.

Однажды Аграновскому сказали, что Брежнев согласился вставить в свою очередную речь одну-две фразы о необходимости развития современных молекулярной биологии и генетики. Как водится, всё делалось в последнюю минуту. Аграновский позвонил мне с госдачи, где он вместе с помощником Брежнева А. М. Александровым-Агентовым готовил текст будущей речь генсека, и попросил сформулировать абзац о роли этих наук. Не кладя телефонной трубки, я набросал на листке краткий текст о достижениях биохимии, биофизики и генетики и о необходимости их развития в СССР на пользу медицине и сельскому хозяйству. Анатолий Абрамович записал продиктованный мной абзац и сказал, чтобы я приготовился прочесть написанное мной послезавтра в "Правде".

Я в тот же день приехал в Президиум ВАСХНИЛ, переписал этот абзац на листочке и отдал Турбину.
На следующее утро Турбин, читавший с утра вместо молитвы очередной номер “Правды”, пришел в невероятное возбуждение, позвонил мне испросил, как я мог узнать слова из речи Брежнева до того, как он их произнесет. Турбин буквально потребовал, чтобы я привел его в квартиру Аграновского, что я и сделал на следующий день.

А еще через пару месяцев наступил очередной разворот  партийной политики. «Наверху» решили принять всеобъемлющее постановление партии и правительства о развитии молекулярной биологии и молекулярной генетики. Для этого в ЦК создали специальную комиссию по подготовке постановления. От Академии наук, министерства сельского хозяйства, Академии меднаук и еще двух ведомств были введены в ее состав по одному человеку, и министр с-х Д.С.Полянский распорядился, чтобы таким человеком в комиссии от его ведомства был назначен я.

Так мы начали готовить постановление. В течение более чем двух месяцев мы собирались ежедневно в одном из зданий ЦК партии, вызывали туда министров и их замов, записывали предложения всех ведомств, нам было сказано, что на начальном этапе мы не должны считать потребные для грандиозных планов расходы, а составлять перечень всех нужд. Мы составили списки всех вузов, готовивших кадры по данным дисциплинам, определили число аспирантов по восьми направлениям науки, задания по количеству аспирантов для 8 министерств и вузов, подготовили предложения о создании новых институтов, строительстве заводов для выпуска приборов и реактивов, издании новых журналов и книг и других инициатив.

Разумеется, я информировал регулярно Ю.В.Седых о подготовке постановления. Его роль в этом вопросе была исключительно важной, так как в это время он становился все более ценимым Кулаковым и взаимодействовал с ним напрямую. Именно Седых предложил дать новому институту название ВНИИ прикладной молекулярной биологии и генетики.

Вопрос о новом институте в Москве был отнюдь не банальным. Задолго до тех лет Политбюро приняло решение не создавать в Москве новых исследовательских институтов гражданского профиля, и принятие решения о нарушении табу было возможно только при молчаливом одобрении большинством членов Политбюро. Такое большинство могло возникнуть только при условии, что Кулаков, Полянский и ряд других членов высшего ареопага партии встанут на защиту этого предложения. Именно поэтому название должно было звучать весомо и деятельность нового исследовательского центра должна была не вызвать сомнений у других членов Политбюро.

В качестве еще одного важного (если не решающего) фактора, способствовавшего принятию решения о создании в Москве нового НИИ всесоюзного уровня было то, что в представленном в Политбюро проекте после слов о названии института было сказано: “на базе существующей в Москве Лаборатории молекулярной биологии и генетики ВАСХНИЛ” (повторю, заведующим этой лаборатории был я). Это подчеркивало преемственность предлагаемой инициативы и уже существующей научной структуры.

Во время подготовки Постановления Минсельхоза по развитию молбиологии и молгенетики я много общался с заведующим управлением науки Минсельхоза СССР академиком Н. И. Володарским, и он однажды предложил мне занять кресло его заместителя, но я от лестного предложения отказался. Я хотел оставаться ученым, а не превращаться в стопроцентного чиновника.

Когда проект Постановления ЦК был подготовлен полностью и представлен для утверждения членами Политбюро, министр с-х и еще пока член Политбюро Д.С.Полянский вызвал к себе П.П.Лобанова и меня. Павел Павлович позвонил мне в лабораторию и сказал, что посылает за мной свою машину. Я предложил ему взять с нами для разговора с министром Осю Атабекова, с которым у нас еще со времени учебы в Тимирязевке установились дружеские отношения. Я годом раньше пригласил Осю как-то на прием к Седыху, уговорил последнего поддержать избрание Оси членом-корреспондентом ВАСХНИЛ (это было крайне важно для его укрепления в МГУ). Кандидатура Атабекова была одобрена в ЦК, и Седых попросил меня передать лично в руки Лобанову страничку с фразой о том, что кандидатура Атабекова прошла утверждение в соответствующем отделе ЦК, что я немедленно выполнил, посетив Лобанова. Когда предварительный подсчет голосов на общем собрании членов ВАСХНИЛ показал, что “выдвиженец партии” Атабеков не добрал двух нужных голосов на выборах, добросовестно выполнявший партийные решения Лобанов срочно потребовал к себе трех членов академии, отсутствовавших в зале в момент голосования. За тремя академиками срочно послали машины, и когда их привезли в здание Президиума и провели в кабинет Президента, Лобанов потребовал, чтобы они в его присутствии проголосовали “за” это избрание. Объявление результатов голосования задержали больше, чем на час, а я слышал своими ушами, как президент Лобанов накричал на этих“случайно отсутствовавших” и потребовал поставить нужные “за” в бюллетени для голосования. Так Атабеков стал членом-корреспондентом.

В момент приглашения к Полянскому Лобанов согласился на то, чтобы Атабеков примкнул к нам, и когда мы втроем появились у министра в кабинете и сели за стол, Дмитрий Степанович сказал: “Познакомьтесь с проектом нового постановления. Сойфер его хорошо знает, так как по нашему решению принимал участие в его подготовке, а от Вас я жду замечаний, если таковые имеются. Сегодня в 3 часа дня его примут на заседании Политбюро”. Замечаний у Лобанова и Атабекова не оказалось.
На следующий день, 19 апреля 1074 г. постановление № 304 появилось в“Правде” и в других центральных газетах. Новый институт мог начать свою деятельность.
Сначала пункты постановления №304 были перечислены и детализированы в огромном постановлении Госкомитета по науке и технике Совета Министров СССР, затем в аналогичном, но более коротком постановлении Министерства сельского хозяйства СССР. Одновременно в ЦК КПСС прорабатывали кадровые вопросы, и соответствующие отделы ЦК утверждали персон, кои были бы назначены на новые должности в подведомственных ведомствах. Шла такая работа и в сельхозотделе ЦК. Меня вызвали туда и провели нужную беседу. Наконец, 7 июня 1974 г. Лобанов получил указания об утвержденных персоналиях, и им был издан приказ № 197-К,содержащий два параграфа. В первом было сказано: “Возложить временное исполнение обязанностей директора Всесоюзного научно-исследовательского института прикладной молекулярной биологии и генетики на академика-секретаря Отделения растениеводства и селекции академика ТУРБИНА Николая Васильевича”, а второй параграф был таким: “Назначить заместителем директора по научной работе Всесоюзного научно-исследовательского института прикладной молекулярной биологии и генетики кандидата биологических наук СОЙФЕРА Валерия Николаевича”.

Вслед за тем, по почте мне пришло письмо из Комитета по науке и технике СМ СССР, адресованное “Заведующему лабораторией биологии и генетики ВАСХНИЛ” (это название было неверным), в котором было сказано, что “Постановлением Государственного Комитета по науке и техники СССР и Президиума Академии наук СССР от 17 июня 1974 г.№360/33 Вы утверждены членом Междуведомственного научно-технического  совета по проблемам молекулярной биологии и молекулярной генетики при Государственном Комитете по науке технике Совета Министров СССР и Президиуме Академии наук СССР”. Турбину, как мне передал Атабеков, это назначение членом правительственного совета не понравилось, и он якобы считал, что я занял принадлежавшее ему по праву место.

Короткое время после создания ВНИИ ПМБиГ Атабеков сохранял со мной дружеские отношения, но затем его планы изменились, и из моего лучшего друга он превратился вдруг в явного недруга. Он постарался “втереться в доверие” к Турбину и начал планомерную работу по привлечение на начальственные должности в институте родственников и свойственников из ВНИИ генетики и селекции промышленных микроорганизмов С. И. Алиханяна (их в алиханяновском институте было немало). Двоюродный брат Атабекова
А. Майсурян занял кресло заведующего одной из лабораторий, ближайший их друг О. Мелик-Саркисов стал заместителем директора по строительству экспериментальной базы института в Обнинске Калужской области и заведующим другой лаборатории в Москве; причем вместо строительства базы в Обнинске, которое даже не было начато, он стал осваивать хозяйственным способом (то есть, привлекая научных сотрудников для работы неквалифицированными рабочими по ремонту полуразвалившегося сарая на территории Тимирязевской академии), еще одна их подруга Н.Мадатова также перешла от Алиханяна к Турбину, став начальником отдела
кадров, одновременно начальником первого отдела и секретарем парторганизации института.

Я не обращал внимания на эти интриги, полагая, что Турбин за четыре года совместной работы мог прекрасно узнать мои человеческие и деловые качества. Я также понимал, что в те годы в СССР, не будучи членом партии КПСС, я не мог претендовать на сколько-нибудь высокое административное продвижение. Возможности для вступления в компартию у меня, как мне кажется, были, более того Лобанов сказал мне однажды, что он готов подписать для меня поручительство для вступления в партию, а сотрудник сектора сельхознауки ЦК КПСС Л.И.Бабенко как-то попенял мне, пока мы шли в коридоре в здании в ЦК на обед “Что ты, Валерий Николаевич, не вступаешь в партию и как собачонка каждый день сначала бежишь на Старую площадь за пропуском, а потом с пропуском мчишься на улицу Куйбышева, чтобы пройти в шестой подъезд. Был бы членом партии, показал бы партбилет в проходной на Куйбышева и через две минуты был бы уже на нашем этаже”. Я отшучивался и отбрыкивался от таких предложений, поскольку для меня организационная работа не была плацдармом по продвижению наверх, а лишь способствовала более планомерному развитию научной деятельности.

Но Турбин на закулисные разговоры стал отвечать с пониманием. Пока я старательно добывал из разных ведомств первую категорию оплаты сотрудников института, проговаривал с руководителями Мосстроя Посохиным и другими планы строительства здания института, выколачивал из Совмина новые и новые средства на дорогостоящее оборудование, потом составлял списки оборудования и в обход всяких полузаконных препон добывал с помощью заведующей отделом оборудования Минсельхоза Л. И. Перекатновой и заведующими соответствующими отделами Госкомитете по науке и технике Новиковым и Министерства внешней торговли Толпыгиным срочное получение всех приборов, закулисная работа по моему опорочиванию в глазах Турбина шла полным ходом.
Кончилось всё тем, что через полтора года после создания института мне позвонил вечером домой Лобанов и пригласил утром приехать к нему. Он сказал мне: “Вчера ко мне пришла вся эта бригада из Вашего института, возглавляемая Турбиным и Атабековым, и сотрудник ЦК партии Капустян, пришедший с ними, потребовал Вашего увольнения с поста замдиректора.

Я прошу Вас написать письмо об уходе по собственному желанию с позавчерашнего дня. Звоните мне домой, если они и дальше будут Вас гнобить.

Я написал требуемое заявление, Лобанов начертал на его углу “В приказ”.

В тот год, возможно от расстройства, я два месяца валялся в постели с воспалением легких. Вдруг у меня дома раздался телефонный звонок, и я услышал голос Ю. В. Седыха. Он приободрил меня и сказал, что они вызовут Атабекова в ЦК и напомнят ему о совести и о том, кто всячески пробивал вопрос о его избрании членом-корреспондентом ВАСХНИЛ. Это был последний звонок в мою защиту.
Турбину не удалось удержаться на посту директора созданного нами ВНИИ ПМБиГ. В 1979 г. ему пришлось покинуть этот пост, место занял старый приятель Атабекова Г. С. Муромцев, с которым в начале своей карьеры Атабеков работал в Голицыно под Москвой в секретном институте сельскохозяйственной фитопатологии, занятом биологическим оружием.

После удаления Турбина с поста директора института сам институт перестал быть молекулярно-генетическим, а был переориентирован Муромцевым на прикладную биотехнологию. Всесоюзный НИИ ПМБиГ прекратил свое существование (один из шутников в институте пустил в ход такое название “ВНИИ Паша-Маша-Боря-Глаша”), но, несмотря на все шутки, и в названии, и в первоначальных планах, сформулированных при создании нашего института, научные программы будущих исследований были неизмеримо более важными и для науки и для страны. Нездоровая административная суетня похоронила радужные и высокие надежды, закономерно переведя всё на прикладные рельсы.

 

Комментарии
  • валентин - 10.06.2017 в 08:09:
    Всего комментариев: 58
    В 1957 году нас, студентов, направили в сентябре в колхоз в Псковской области "на картошку". Тамошний агроном говаривал так: "У нас кукуруза по плечо....если встать на Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 2 Thumb down 0
  • nstrelch - 18.06.2017 в 01:10:
    Всего комментариев: 50
    А что Вы, Батенька, мутагенез забросили в ИОГен, я так понимаю из за Ник Пета, с удовольствием читаю Ваши исторические заметки по генетике. А с историей генетики Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0

Добавить изображение