Пустынная Россия и Запад

28-08-2018
  • Окончание. Начало. Русь самобытная - Византия и Киев, Москва и Европаvasiliev-bereginia
  • Европа и не Европа: культура
  • Распространено мнение,  что когда-то, во времена оны, Россия была не хуже Европы, шла с ней в ногу, и только затем что-то застопорилось. Вину за отставание России уже в XIX веке возложили на три столетия Ордынского ига. C тех пор считается, что татары остановили поступательное развитие Руси, погрузили ее в пучину разорения и неволи, образовали пропасть между нею и остальным цивилизованным миром, которую затем титаническим прыжком попытался преодолеть Петр Великий, но все равно чуть-чуть не допрыгнул. В свою очередь коммунисты изображали упырей вроде Ленина и Сталина очередными «европейскими модернизаторами» лапотной Руси и скрупулезно высчитывали, сколько электроплугов с молотилками произвела Страна Советов к уровню 1913 года. Электроплугов с молотилками мы произвели действительно много, но до Европы снова не допрыгнули, а плюхнулись мордой в грязь еще похлеще. Путин прыгать вовсе запретил и объявил местную грязь «уникальной цивилизацией» и «русским миром», который во все времена был величественно прекрасен, хоть всякий раз и по-разному. По мысли придворных идеологов, наша грязь не просто ничего общего с Европой не имеет, она является грязью живительной, так сказать, бальнеологической, ни много ни мало духовной и нравственной альтернативой загнивающей Европе.Правда, свободный полет русского ума остановить трудно, особенно в той части общества, которую Ключевский назвал «тонким, вечно подвижным и тревожным слоем». Не все согласны считать грязь «уникальной цивилизацией». Вот и наш новый Карамзин — Борис Акунин — полагает, что до всякой грязи Русь была настоящей Европой. Он так и озаглавил свой первый том «Истории российского государства», посвященный Киевской Руси, — «Часть Европы». Это потом в связи с Ордынским игом ее сменило государство-метис — Евразия или Азиопа, кому как больше нравится.Вообще говоря, Киевская Русь еще в русском фольклоре превратилась в «золотой век» нашей истории. В народной памяти, пожалуй, ни один период не вспоминался с такой теплотой и лаской. Прошла тысяча лет, сгинули и татары, и ляхи, и коммунисты, Киев уже давно не «Русская земля», а все еще жива наша древняя поговорка «Язык до Киева доведет»: дескать, всякий встречный укажет путь в Киев. Это как «Все дороги ведут в Рим». Киев — наш мифологический Рим. Там вечно будет пировать князь Владимир Красно Солнышко — «веселие на Руси есть пити», — а богатырь Илья Муромец будет снова и снова побеждать Соловья Разбойника и богатыря Жидовина.

    vasiliev-sviatogor

    Не удивительно, что эта золотая легенда повлияла и на нашу историографию, причем Киевская Русь была «хорошей» и для западников, и для славянофилов. Все прочие периоды русской истории вызывали у них диаметрально противоположные оценки. Для западника Акунина государство, основанное норманнами, воспринявшее религию из Восточного Рима, связанное брачными узами своих князей и княгинь с королевскими и императорскими домами Европы, — это европейское государство. Для славянофилов в оценке Киевской Руси важно примерно то же. Нет, они, конечно, решительно опровергнут рассказ летописи о призвании варяжских князей и будут виться мошкой вокруг лампы, чтобы доказать, что «русь» — это не варяжский род Рюрика, а древнее самоназвание славянского племени. Ведь не может же быть так, чтобы наше великое государство основали какие-то западные варвары, да еще и дали ему свое имя. А раз не может, то и не было этого, чего бы там темный монах ни набрехал в своей «Повести временных лет».

    В остальном разница между западником Акуниным и славянофилами почти не прослеживается. Киев был не хуже, а иногда даже лучше Европы, чаще, конечно, лучше. Анна Ярославна умела писать, а ее муж, французский король, — нет. Из этого обстоятельства поколения российских и советских историков делали далеко идущие выводы о едва ли не поголовной грамотности древней Руси, упуская из виду, например, такой простой факт. От эпохи Каролингов — на ее исходе и  возникает Киевская Русь — сохранилось около 8000 оригинальных рукописей. От всего периода Киевской Руси до нас дошло 498 русских рукописей, а ведь по размерам Русь была чуть ли не больше Каролингской империи — «географические фанфоронады» у нас всегда популярны.

    В этом неудобном месте обычно принято вспоминать о татарском нашествии, якобы уничтожившим всё и вся, будто в Западной Европе не было ни войн, ни варварских нашествий, ни пожаров, ни революций, ни крыс с мышами, весьма, надо сказать, охочих до пергамента, а была вечная Швейцария с коровами, незабудками и тысячей сортов сыра. Ограничусь тут одним примером. В знаменитой битве при Вальми в 1792 году солдаты революционной Франции набивали ружья каролингскими грамотами, на которых в том числе покоился ненавистный им Старый порядок. И теперь он с порохом и свинцом  летел в контрреволюционных интервентов-пруссаков, лишая историков будущего ценного источниковедческого материала. Но сколько ни стреляли революционные солдаты, всё не расстреляли. К тому же ружья они набивали по преимуществу документами, которые не включают в список из 8000 рукописей, хотя, как знать, кто тогда разбирался: грамота это, хроника или трактат Аристотеля. Отечество в опасности. Какое уж тут источниковедение? Итак, 8000 против 498, если говорить об оригиналах. А сколько рукописей восходят в основе своей к каролингским, не сохранившимся по разным причинам, подсчитать не представляется возможным.  Сам шрифт каролингских рукописей — каролингский минускул — стал с изобретением книгопечатания господствующей латинской гарнитурой, которая известна пользователям компьютера как Times New Roman. Дело в том, что боготворившие античность интеллектуалы эпохи Возрождения знакомились с античной литературой преимущественно по каролингским рукописям и сочли их стиль письма образцовым, подлинно «римским», «античным».

    Расцвет Каролингской империи к моменту возникновения у нас государства с центром в Киеве был уже позади. И тем не менее до XIV века  насчитывают всего 960 русских рукописей, то есть за шесть веков на Руси было создано в 25 раз меньше рукописей, чем за два века эпохи Каролингов. Кстати, в XIV веке Европа уже была покрыта густой сетью университетов. В Московии на тот момент нам не известно ни одной школы, хотя они наверняка и существовали. При монастырях по крайней мере.

    Так было ли «отставание»? Нет, был сравнительно поздний старт. Эт-то раз (как сказал бы всеми нами любимый герой Бориса Акунина). Славяне просто поздно вышли из лесов — так в свое время заметил Монтескьё. Многим европейским странам к моменту появления Древнерусского государства исполнилось уже тысяча лет минимум, если начинать их историю с завоеваний Юлия Цезаря в I веке до н. э., хотя европейская культура, конечно, гораздо древнее. Ее корни уходят в Египет,  возникший в III тысячелетии до н. э. Собственно, первая европейская культура — древнегреческая — стала формироваться уже на рубеже III–II тысячелетий до н. э. Славяне были замечены европейцами не ранее конца V–VI вв. н. э., то есть три с половиной тысячелетия спустя. А еще через триста лет, во второй половине IX века, наконец, появилось Древнерусское государство. К фразе Монтескьё я бы только добавил, что славяне — предки русских — не просто поздно вышли из лесов,  они не туда вышли. И в конечном итоге не туда ушли. Эт-то два (слава Эрасту Петровичу!). Норманны ведь тоже вышли из лесов или, точнее, из фьордов всего лишь на столетие раньше нас, но Швеция или наша бывшая Финляндия, вообще кровнородственная с русским народом, никак на Россию не похожи, а скорее похожи на Германию или Англию. Эт-то три.

    vasiliev-volga

    Итак, правильнее говорить не об отставании России от Европы, а о стремлении догнать Европу. Это стремление вовсе не сопутствовало истории нашей страны с момента ее возникновения. Многие столетия русские жили себе не тужили, не особо интересуюсь тем, как устроены соседние страны. Почему Русь не была Европой, хотя ее образовали европейцы-норманны, ее вера пришла из Восточного Рима (закатывающейся, но все еще блистательной империи), ее алфавит, наконец, был создан на базе греческого, одного из древнейших языков европейской культуры? Когда и зачем русские осознали потребность в европеизации? Для ответа на все эти вопросы надо прояснить, что собственно такое была Европа.

    Европа и не-Европа: география

    Еще Геродот отказывался понимать, отчего люди стали называть одни земли Европой, другие — Азией, третьи — Ливией (так древние греки именовали Африку). Тогда эти понятия действительно были условностями. Их наполнили содержанием, раскрасили красками, тысячелетия истории и культура обитавших там народов.

    Считается, что границу между Европой и Азией образуют Уральские горы. Якобы именно здесь столкнулись дрейфующие в мировом океане материки «Европа» и «Азия», отчего буквально вздыбилась земля и появились горы. Произошло это сотни миллионов лет назад, когда разве что дух Божий носился над водами. На протяжении умопостижимой человеческой истории граница между Европой и Азией не имела такого отвлеченного научно-кабинетного характера. Ее пролагали не геологи, а кривая азиатская сабля и прямой европейский меч.

    На среднем Дунае острым клином в самый живот Европы вонзается огромный, тянущийся от северного Китая степной коридор, по которому на протяжении тысячелетий проносились волны миграций и завоеваний. Когда-то этой дорогой в Европу пришли и индоевропейцы, предки всех современных народов континента. Этот степной коридор сильно моложе Уральских гор и является дном огромного моря, от которого сегодня остались Черное, Азовское и Каспийские моря.  Усыхание древнего моря началось 6-5 миллионов лет назад, но не исключено, что оно закончилось уже на памяти людей, во всяком случае глухие упоминания морского пути через Каспий в северную Европу встречаем и у Гомера, и у Геродота. Важно, что будущая Южная Русь вовсе не была конечной точкой этого грандиозного степного пути, пролегавшего по дну моря. Запомним это  обстоятельство, чтобы вернуться к нему позже.

    Западная оконечность древнего моря находилась в Паннонии, на месте нынешних Венгрии и Румынии. Паннонское море сначала обособилось от «Южнорусского» Карпатскими горами на Востоке, а затем, около 2 миллионов лет назад, ушло вовсе, образовав Среднедунайскую низменность. Его реликтом считают озеро Балатон. Западнее Cреднедунайской низменности мы уже не встретим степей или хоть сколько-нибудь обширных равнин. Географическая Азия упирается здесь в Альпы на западе и Татры на севере. Когда-то они были скалистыми берегами моря. Не удивительно, что именно Паннония столетиями была плацдармом для вторжений в Европу, которые, словно волны доисторического моря, то разбивались о скалистый берег, обагряя его брызгами крови, то переваливали через него и неслись мощными потоками в Норик, Рецию, Галлию, на Средний Рейн, Италию, Испанию и даже в Африку. Там, оказавшись в совершенно других природно-климатических и цивилизационных условиях, завоеватели постепенно забывали привычки своего прежнего образа жизни и растворялись в других народах. Точку в этой бесконечной кровавой схватке Азии с Европой, начавшейся с расселения индоевропейцев в Европе в V–IV тысячелетии до н. э., поставила Венская битва 1683 года, в которой польский король Ян Собесский разбил войска османского визиря Кары-Мустафы.

    Правда, помимо бесчисленных бедствий через евразийский степной коридор в Западную Европу пришла лошадь, седло с передней лукой и, наконец, довольно поздно подковы (римляне обували лошадей в подобие сандалий) и железные стремена, которые сделали возможным в частности кавалерийский бой. Рим его практически не знал, зато в Средние века именно конные воины составили социальную и политическую элиту Западной Европы (от латинского caballum — «лошадь» — происходят шевалье, кавалер, кабальеро; от германского глагола reiten — «ездить верхом» — Ritter, рейтер или, по-русски, рыцарь).

    Итак, если мы мысленно взглянем с высоких берегов древнего Паннонского моря на запад и на восток, то увидим два совершенно разных ландшафта. На западе нашему взору откроется невероятное разнообразие природных форм, не наблюдаемое более нигде в мире: горные хребты, плоскогорья, равнины сменяют друг друга стремительно, даже на очень небольших пространствах. Обернувшись на восток, туда, где потом возникнет Русь, мы вслед за Гоголем только и сможем посетовать: «открыто-пустынно и ровно все в тебе», «не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы», «не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы». Плоскость и однообразие ландшафта, где бесконечная лесная равнина сменяется бесконечной же степью, — отличительная черта России, роднящая ее с Азией. Достаточно сказать, что огромное Иранское плоскогорье почти вдвое меньше Русской равнины.

    Другой важный компонент азиатского ландшафта — удаленность от моря. Среднее соотношение единиц площади материкового пространства и побережья в Европе составляет 30 к 1, в Азии — 100 к 1. Даже Российская империя, обосновавшаяся на морях и океанах, добилась промежуточного соотношения: 41 к 1, хотя по этому критерию, очевидно, она уже была больше Европой, чем Азией. Но у самых своих истоков географически Россия была не-Европой. Как повлияли эти исходные условия на судьбу нашего народа?

    Битва моря и суши

    Киевская Русь вела довольно оживленную морскую торговлю с Византией, но так и не сумела установить надежный контроль над Причерноморьем и в конечном итоге была поглощена кочевой степью. Первый тревожный сигнал прозвучал для Киева на самой заре этого государства, в 972 году, когда второго по счету великого князя Киевского Святослава Игоревича убили печенеги. Он возвращался из Болгарии и встретил свою смерть у днепровских порогов, где суда по естественной причине вынуждены были идти очень медленно. Из черепа Святослава печенежский хан Куря, по древнему, известному со скифских времен обычаю, велел сделать чашу: «Оковавше лоб его, и пъяху из него». Уже во второй половине XII века торговые пути в Византию были окончательно расстроены набегами новых степных пришельцев — половцев. Вес серебряной гривны кун, при Ярославе Мудром и Владимире Мономахе содержащий в себе около полуфунта серебра, с половины XII века уменьшился вдвое — до одной четверти фунта. Некогда полноводный поток византийского и арабского серебра постепенно иссякает. Примерно тогда же черноморскую торговлю, упущенную киевскими князьями, монополизируют сначала генуэзцы, потом венецианцы и снова генуэзцы, обосновавшиеся в Крыму, а также по восточному побережью Черного моря, пока их фактории не захватили в во второй половине XV века турки. Одним из основных товаров здесь вплоть до конца XVII века являются рабы, пригоняемые степняками из Польши, Литвы и, конечно, Руси в таких количествах, что один поздний очевидец недоумевал, остались ли в тех странах еще люди. Правда, академик Карпов считает, что в лучшие годы, в самом начале XV века, из главной генузской фактории в Крыму, Каффы, вывозили в среднем 113 рабов в месяц. При турках эта цифра должна была сильно возрасти. Считается, что в Крыму за два столетия было продано более трех миллионов рабов.

    С XIII по самый конец XVI века, когда в Европе формировался торговый капитализм, начали чеканить золотой флорин, появились крупные акционерные и страховые компании, банки и биржи, русские земли были почти полностью отрезаны от морей. Первым торговым портом в Архангельске Московия обзавелась лишь в 1584 году, когда европейские державы уже успели несколько раз переделить земной шар, а банкиры из рода Медичи, обогатившиеся в том числе на транснациональной торговле, три раза занимали папский престол. Марии Медичи, которой суждено было стать королевой Франции и родить героя всеми нами любимого романа «Три мушкетера», в год основания первого российского порта исполнилось 9 лет.

    Россия уже в XVI–XVII веках вполне ощутила мощь европейского капитализма, располагавшего гибким кредитом, обширным торговым флотом и значительными наличными капиталами. Это позволило европейским купцам почти полностью монополизировать торговлю с Россией. Между тем в транснациональной торговле истинная прибыль, как известно, ожидает купца в конечной точке обмена. Например, килограмм перца, стоивший при производстве в Индии 1-2 грамма серебра, достигал цены 10-14 в Александрии, 14-18 — в Венеции и 20-30 граммов в потребляющих его странах Западной Европы. От подобных прибылей в конечной точке обмена русские были отлучены не только в XVI–XVII веках, но, пожалуй, весь XVIII и значительную часть XIX веков в силу относительной финансовой слабости своего купечества и неразвитости кредита. Пушкин справедливо писал про Петербург: «Все флаги в гости будут к нам». Не было в Петербурге только русского торгового флага. Крупный финансово-промышленный капитал складывается в России уже после отмены крепостного права в 1861 году, примерно через 450 лет после появления первой товарной биржи в Брюгге (на самом деле первые биржи появились в Италии еще в XIV  веке) и через 100 лет после начала английской промышленной революции. Правда, история отвела русской буржуазии чуть более полувека. Октябрьская революция обнулила этот запоздалый, медленный и трудный процесс накопления частных финансово-промышленных богатств. Впрочем, слабость русской буржуазии сама была одной из причин поражения Февральской революции и всех предшествующих ей проектов демократических преобразований.

    Задолго до всякого Путина начинает проступать сырьевое лицо российской экономики, которое приросло к ней, кажется, навсегда. Такова c XVI века ниша России в международном разделении труда — питать ресурсами быстро растущего европейского соседа, который был уже достаточно богат наличностью, чтобы сориентировать российский рынок на обслуживание своих интересов. На Запад из России идет прежде всего пушнина, конопля, лен, смола, корабельный лес и продовольствие. В обратном направлении текут  деньги, столь необходимые для создания Московского царства, затем Российской империи, а с XVIII века устремляются многочисленные предметы роскоши, отвечающие новым вкусам европеизированного дворянства. Это сейчас мы экспортируем нефть в обмен на условный «брегет», а тогда был мех, лес и зерно в обмен на тот же «недремлющий брегет», чтобы было чем по-европейски изысканно прозвонить обед Евгению Онегину и Александру Пушкину.

    Евразийцы и прочие сторонники третьего пути любят рассуждать о том, что всемирная историческая миссия России состояла в том, чтобы быть посредником между Востоком и Западом.  Звучит, конечно, красиво, но это неправда. Россия, как мы видели, исторически была обречена на роль сырьевого придатка Западной Европы. Могла ли она действительно стать посредником между Востоком и Западом? Скорее нет, как в силу существования степного коридора, на многие столетия отрезавшего ее от рынков Китая, Средней Азии и Восточного Средиземноморья, так и по причине той же финансовой слабости собственного купечества. По мере укрепления южных границ России, начавшегося с завоевания Астраханского ханства Грозным, вроде бы складываются благоприятные условия для развития торговли с Азией, но эта торговля вновь отходит к иностранцам, теперь уже к грекам, индусам, армянам, персам, которые буквально наводняли и Астрахань, и Казань, и Москву, и ярмарки Сибири, торгуя даже в Архангельске. В 1722 году русские купцы были изгнаны из Пекина. В 1727 году русско-китайская ярмарка была учреждена южнее Иркутска в Кяхте, и хотя несколько казенных караванов еще какое-то время доходили до Пекина, китайцы держали русских далеко от своего внутреннего рынка, а соответственно от максимальных прибылей транснациональной торговли. Всего с 1689 года, когда был заключен первый договор с Китаем о границе по Амуру, и до 1727 года, когда появилась Кяхтинская приграничная ярмарка, в Пекин проследовало 50 караванов русских купцов, груженных опять-таки сырьем — пушниной. Чтобы замкнуться в Москве, этой цепочке обменов требовалось минимум три года. Каравану предстояло преодолеть 4000 км, в том числе по пустыне Гоби. Морские пути были неизмеримо более быстрыми. Васко да Гама, первооткрыватель морского пути в Индию, в 1497–1498 годах преодолел расстояние от португальского Лиссабона до индийской Калькутты за восемь месяцев. Предприимчивые англичане поначалу, в середине XVI века, пытались было проложить торговый путь от Белого моря до Каспия, чтобы с суши обойти португальцев и голландцев, контролировавших торговлю пряностями в  Индийском океане. Но магистральными оказались все равно морские пути.

    Неторопливая суша проиграла стремительному морю, и тот, кто контролировал море, контролировал мировую торговлю. В 1661 году английский король Карл II получил от португальцев в качестве приданного за Екатериной Браганской Бомбей и Калькутту, а после объединения Англии и Голландии под властью штатгальтера Голландии Вильгельма Оранского в 1688 году Индия окончательно отходит в сферу интересов британской торговли. Британская Ост-Индская компания уже к 1720 году обогнала голландцев по оборотам, и это она скорее может претендовать на роль глобального посредника между Востоком и Западом, Югом и Севером, чем громадная сухопутная Россия, к тому же отрезанная от конечных звеньев цепочки обменов на всех своих главных торговых направлениях. Так работало европейское соотношение материка к морскому побережью в рекордные для мира 30 к 1.

    С раскосыми и жадными очами

    Не менее судьбоносным для истории нашей страны оказалось действие и другого географического фактора не-Европы, а именно наличие гигантских равнинных пространств, занятых либо лесом, либо степью. Я совершенно не склонен выводить из этого обстоятельства широту русской души, будто бы воспитанную гигантскими просторами. И не намереваюсь связывать приписываемую нашему характеру угрюмость, закрытость и подозрительность с теми предками,  которые жили в дремучих бесконечных лесах Северо-Восточной Руси. Изначальная структура русского ландшафта имела иные, гораздо более важные последствия для развития страны. Я бы разделил их на политические и социальные.

    Как я уже писал прежде, судьба будущей Руси во многом была предопределена задолго до появления человека на Земле, а именно 6-5 млн лет назад, когда началось усыхание древнего моря и формирование грандиозных степных пространств, соединяющих Северный Китай через южнорусские степи и Паннонию с Западной Европой. На протяжении столетий этот коридор использовали орды кочевников в поисках новых территорий для выпаса своего скота или грабежа прилегающих к степной полосе оседлых культур, но чаще всего для того и другого. Фернан Бродель назвал степной пояс Евразии «бесконечной длины запальным шнуром. При малейшей искре он воспламенялся и сгорал по всей своей длине. Когда у этих коневодов или верблюдоводов, которые так же суровы к самим себе, как и к прочим, начинаются столкновения, наступает засуха или демографический подъем, это побуждает кочевников покинуть свои пастбища и вторгнуться к соседям. По мере того как проходят годы, последствия этого движения сказываются за тысячи километров». Многие ученые говорят поэтому об «эффекте домино». Достаточно двинуться одному сколько-нибудь крупному племени, как лавиной понесутся все остальные, либо спасаясь бегством от новых пришельцев, либо вливаясь в их орды, тем самым увеличивая убойную массу этой взрывной человеческой стихии. В промежутках между сходом людских лавин с Востока на Запад отдельные кочевые племена, даже стоя на одном месте, продолжали постоянно двигаться в поисках корма и легкой добычи — такова была логика кочевого образа жизни. Поэтому и после того, как около 1400 года сход лавин меняет свое направление на восточное, переориентируясь на Китай и Индию, оставшиеся в междуречье Волги и Днестра кочевники продолжают рвать зубами своих северных оседлых соседей, прежде всего Московию, Польшу и Литву.

    Ближайшим следствием соседства с Великой степью стало не только разорение и в конечном итоге гибель Киевской Руси в середине XIII века под ударами татар, но и масштабные миграции древнерусского населения на северо-запад и северо-восток Русской равнины, где надолго разошлись дороги некогда единого древнерусского этноса. Западнорусские земли стали частью Польско-Литовского королевства — здесь сформировались украинская и белорусская нации, — а северо-восточные были подчинены Золотой орде. Если бы не Золотая орда, то эти земли продолжали бы мельчать при бесконечных семейных разделах и усобицах, пока не достались бы Польше или Господину Великому Новгороду. Тогда бы русская история выглядела совершенно иначе. Даже не понятно, как бы эта история называлась и где бы находился ее центр или центры. Ведь единого государства могло и не сложиться. Но в 1327 году московский князь Иван Данилович Калита во главе татарско-московского войска сжег взбунтовавшуюся против Орды Тверь и в награду получил от хана ярлык на великое княжение Владимирское, хоть являлся младшим в роде и по всем обычаям рассчитывать на него никак не мог. Владения Калиты в этот момент были меньше нынешней Московской области. Но точка невозврата была пройдена: с тех пор московским князьям как наместникам татар предстояло подчинить себе русские земли, а затем вступить во владение и обширным наследством Золотой орды, когда сама Орда во второй половине XV — начале XVI веков распалась на несколько ханств. Так степь возвращала свои долги за столетия кровавых стычек и разорений.

    Громадное пространство, политически разобщенное или вовсе дикое, стало теперь работать на поднимающуюся Московию. То, что прежде едва не поставило русские земли на грань исчезновения — сколько всяких народов растворилось в тех же степях от Паннонии до северного Китая, — теперь открывало перспективы продвижения нашего народа на Юг и Восток сначала для защиты своих границ от грабежей и набегов, а потом и корысти ради. После смерти Тамерлана в 1405 году в разгар его похода на Китай, а затем распада Орды Московия действительно остается единственной потенциально могущественной силой на всем пространстве от Москвы до самых до украин.

    Первоначально украинами именовали земли, граничившие с Великой степью или Диким полем. Граница эта — ее еще называли Берегом — действительно долго проходила по берегу Оки, местами в ближнем Подмосковье (по нынешним меркам). И только к концу XVI — началу XVII века достигла наконец областей по Северному Донцу, то есть дошла до той страны, название которой сохранило собственно память об этой многовековой борьбе Московии с Диким полем. Русскоязычное население Восточной Украины — в значительной степени  потомки тех, кто в XVII веке нес сторожевую службу на южных подступах к Московии.

    Итак, будущая территория России начиная с XV–XVI веков являла собой бесхозную добычу, которая ждала своего завоевателя. Им и стал московский царь. После разгрома Казанского, Астраханского и Сибирского ханства при Иване Грозном лишь упорная борьба с вылазками крымских татар занимает весь XVII век. С начатым при Екатерине Великой освоением Новороссии и покорением Крыма в 1783 году Дикое поле окончательно кануло в Лету, оставив по себе кулинарные воспоминания вроде тартара, шашлыка и пельменей, да великое множество важных русских слов, например, бардак, балаган, деньги и дурак. Стремительность, с которой Россия захватывает всю громаду своей будущей территории, поражает. Вслед за походом Ермака в Сибирь в 1583 году русские  двигаются на Восток со скоростью 100 тысяч квадратных километров в год, и в 1648 году они уже достигают Аляски. Такое ощущение, что страна просто задержала выдох на пару-тройку столетий, а когда выдохнула, то пронеслась цунами по всем бескрайним лесам и степям Сибири, Дальнего Востока и даже Дикого Запада. Проглотив Великую степь, Россия словно обрела скорость ее быстрых низкорослых лошадей, ее вековую жажду войны и добычи, которые за четыре столетия превратили Московию в империю, занимающую 1/6 часть суши.

    Кстати, что-то такое про кровь Дикого поля, текущую в жилах новой империи, почувствовали европейцы.  В эпоху наполеоновских войн их особенно поразило зрелище русской легкой кавалерии, набранной в поволжских степях — «Тартарии». В частности, они называли башкиров  «северными амурами» за скорость передвижения — те летели словно на крыльях — и мастерское использование лука, удивительное в век огнестрельного оружия. Французский генерал барон де Марбо писал: «Потери, вместо того чтобы охладить их исступление, казалось, только его подогрели. И так как они двигались без всякого построения и никакая дорога их не затрудняла, то они носились вокруг наших войск, точно рои ос, прокрадываясь всюду. Настигнуть их было очень трудно!» По дороге в Париж «северные амуры» встретились в Веймаре и с Гёте. 5 января 1814 года он сообщает: «Кто бы еще несколько лет назад мог предвидеть, что в аудитории нашей протестантской гимназии будет совершаться магометанская служба и читаться суры Корана. Но это произошло, и мы присутствовали на башкирской службе, видели их муллу и приветствовали их князя в театре. В виде особой чести мне преподнесли лук и стрелы, которые я, на вечную память, повешу над очагом». (На самом деле они, насколько мы знаем, отправились в чулан.) После похода Батыя на Западную Европу в 1241 году — тогда его отряды стояли в 10 милях от Вены, и в них наверняка были предки башкир — прошло 573 года. И как теперь все переменилось!

    Жуткое чувство пустынности

    Правда, русский простор был не только благословением для страны, хоть и запоздалым, но и ее проклятьем, на этот раз бесконечным. Политически этот простор после столетий колебания на грани исчезновения превратил Россию в одну из величайших стран мира, но в социальном плане оставил ее далеко позади Европы. Обладая обширными территориями уже в эпоху Киевской Руси, наша страна никогда не знала тесноты Западной Европы: «Все что [путник] видит вокруг себя на Западе, — пишет Ключевский, — настойчиво навязывает ему впечатление границы, предела, точной определенности, строгой отчетливости и ежеминутного, повсеместного присутствия человека с внушительными признаками его упорного и продолжительного труда. Внимание путника непрерывно занято, крайне возбуждено». Другое дело в России. Тут «точно одно и то же место движется вместе с ним сотни верст… Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом — и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и пустынности, одиночества, располагающего к беспредметному унылому раздумью без ясной, отчетливой мысли».

    vasiliev-cry

    Отвлекшись от «беспробудного сна и пустынности», попробуем тем не менее предаться предметному раздумью с ясной и отчетливой мыслью. Мы не знаем, сколько людей жило в Киевской Руси и Московии. Некоторые цифры, предлагаемые историками, выглядят просто фантастическими, вроде населения Киева в 50 тысяч человек. Для сравнения: население Кельна — крупнейшего города Германии, который находился на пересечении важнейших торговых путей Западной Европы, составляло в XV веке 20-30 тысяч человек. Средняя численность жителей в западноевропейских городах того времени колебалась от 2 до 10 тысяч человек. Около 20 тысяч жило в Париже шестью столетиями раньше, в эпоху основания Киевской Руси. К XIV веку население Парижа — крупнейшего западноевропейского города в Средние века — достигало только 100 тысяч человек.

    Сельские экономики прошлого производили существенно меньше продовольственных излишков, которые позволяли прокормить только очень небольшие группы населения, не занятые в аграрном секторе. По крайней мере не занятые целиком: по улицам средневековых городов обычно бегают свиньи, гуси и куры, а на площадях пасутся коровы и козы. Отдаленную память об этом, например, сохранило название площадей в Венеции — campo, что значит поле или луг. Пьяцца, то есть собственно площадь в современном смысле этого слова, в Венеции была только одна — Сан-Марко.

    Не погружаясь в сферу эпической арифметики, попытаемся оценить общую численность населения Древней Руси и Московии по косвенным данным. Считается, что предки нашего народа переселились на Русскую равнину со склонов Карпатских гор. В «Повести временных лет» мы не найдем даже намека на завоевание новых для восточных славян территорий. Они просто пришли и «сели», где им больше понравилось. Это свидетельствует о том, что территория от будущего Новгорода до будущего Киева была по преимуществу пустынна, во всяком случае достаточно обширна и малозаселена, чтобы бесконфликтно принять славян-переселенцев. То же происходит и в период миграции южнорусского населения на северо-запад и северо-восток, когда давление Степи с середины XII века становится невыносимым. Мы знаем, что в лесах, расположенных в верховьях Оки и Волги, где позднее сформируется великорусская народность, обитали финно-угорские племена, но у нас опять-таки нет никаких данных об их конфликтах с переселенцами. И это притом, что летописцы были современниками миграции. Ключевский считал, что дело в кротости туземного населения. Действительно, Иордан, писавший в VI веке, называл финнов самым кротким народом Севера, но, думаю, потому что они были отдалены от магистральных путей истории, которую составляют, как известно, войны. Отдельные личности действительно бывают кроткими и миролюбивыми, в народах индивидуальные качества усредняются и решающим становится инстинкт выживания, который является, конечно, доминирующим в любом сообществе людей.

    Те же «кроткие» финны в 1939–1940 годах на глазах у всего мира с несгибаемым упорством били огромную Советскую армию, пытавшуюся захватить их страну. Потери СССР историки оценивают в 70–100 с лишним тысяч человек за один год. Более близкое к описываемым событиям племя венгров, тоже финское, опять-таки не назовешь «кротким». То есть когда-то, в бытность венгров в приуральских степях, они, наверное, считались бы «кроткими», если бы кого-то интересовали. На арене истории их заметили, как всегда случалось, благодаря воинственности. В конце IX века венгры захватывают Паноннию и оттуда совершают отчаянные вылазки на Запад, доходя до Кастилии и Омеядского халифата в Испании, до Бургундии во Франции и Апулии в Южной Италии.

    Сравним ситуацию Русской равнины в VII–XIII веках с эпохой великого переселения народов. Миграции в относительно населенных районах мира превращаются в бесконечную упорную, многовековую войну. Уже к концу II века н. э. Римская империя была обложена крупными союзами варварских племен по всем своим границам в Европе от Черного до Северного морей. Собственно, борьба с Римом их и сформировала.   «Всякий раз, когда варвар одерживает верх, это случается оттого, что он уже больше чем наполовину цивилизовался, — замечает Фернан Бродель. — Он всегда долго пребывал в прихожей и, прежде чем проникнуть в дом, десять раз стучался в двери. Он если и не усвоил в совершенстве цивилизацию соседа, то по меньшей мере всерьез около нее потерся». Это наблюдение сколь точное, столь и добродушное. Германские народы примерно полтысячелетия терлись о цивилизацию соседа своими рогатинами и топорами, топтались в римских прихожих, то совершая дерзкие вылазки в дом, то убивая всех, кто только высовывал нос за дверь. Да и сами они были не раз биты. После многочисленных, почти бесконечных войн варвары наконец одержат верх и в течение V века расселятся по землям империи.

    Появление славян относится к последнему этапу великого переселения народов, когда в VI веке в борьбе с Восточно-Римской империей из разных племенных огрызков на Нижнем Дунае сплачивается праславянский этнос. Примерно столетие греческие авторы только и говорят о жестокостях и коварстве славян, а потом вдруг — со второй четверти VII века — славяне исчезают из византийских источников. Вероятно, около этого времени их согнали с насиженных мест пришедшие по степному коридору авары, о чем помнит еще «Повесть временных лет»: «Те же обры воевали со славянами и покорили дулебов, тоже славян, и притеснили женщин дулебских: собираясь ехать, обрин не давал запрягать ни коня, ни вола, а приказывал заложить в телегу 3, 4, 5 женщин, и они везли его». Так авары, вскоре занявшие Паннонию, вытолкнули славян с хлебного места, каковым без сомнения являлась граница с Восточно-Римской империей, сулившая богатую добычу, в пустоту, неисторическое пространство востока Европы, туда, где обитали разве что «кроткие» народы.

    prostor

    Очевидно, бесконфликтность расселения наших предков по Русской равнине и в VII–VIII и в XII–XIII веках объясняется малочисленностью как пришельцев, так и туземцев при громадности доставшихся им пространств. Племя остготов, которое основало первое государство на территории нашей страны, в Причерноморье, по оценкам историков, насчитывало 200 тысяч человек, племя бургнуднов — 100 тысяч, вандалов — 80 тысяч. Это, конечно, скорее приблизительные ориентиры, а не статистика в современном смысле слова. Полагаю, что и славяне, изгнанные аварами с низовьев Дуная, были не намного многочисленнее. Расселившись по Русской равнине, восточная их ветвь постепенно смешивалась с автохтонным финно-угорским населением. Спокойствие и относительное благополучие на огромных почти пустынных территориях способствовали постоянному приросту популяции этих финно-славян, по крайней мере до татарского нашествия около середины XIII века. Но уже через столетие, к середине XIV века, летописец, оценивая результаты правления Ивана Калиты, пишет, что тот дал Русской земле «тишину велию».

    Площадь Киевской Руси составляла 1,8 миллиона квадратных километров. По прикидкам профессора Урланиса, население Киевской Руси могло составлять от 4,5 до 5,3 миллиона человек. В таком случае плотность населения достигала 2,8 человека на квадратный километр. Согласно еще более патриотическим выкладкам член-корреспондента  Яковлева, население Киевской Руси составляло 7,9 миллиона человек, соответственно его плотность была равна 4,4 на квадратный километр. Я бы отнес даже эти сравнительно небольшие цифры к сфере фантастики.

    Первые статистические данные о населении России относятся к подворной переписи 1646 года. Тогда на территории Московского царства проживало около 6,5–7 миллионов человек при плотности населения в 0,5 человека на квадратный километр (Россия 1646 года не включала украинские и белорусские земли, но уже присоединила Сибирь). Во времена Петра Великого население России перевалит за 15 миллионов человек, примерно столько тогда было необходимо для того, чтобы считаться великой европейской державой, но по плотности населения она будет все равно значительно отставать от западноевропейских стран: 1,1 человека на квадратный километр, в Европейской России чуть лучше — 3,5. Для сравнения: около 1600 года Италия насчитывает 44 человека на квадратный километр, Нидерланды — 40, Франция — 34, Германия — 28, Пиренейский полуостров — 17, Польша и Пруссия — по 14, Швеция, Норвегия и Финляндия — около 1,5 человек на квадратный километр.

    Перенаселенной Европа стала давно. Во всяком случае ее лесной покров был практически полностью уничтожен или, скажем более элегантно, колонизирован человеком уже в XI–XIII веках, что и понятно: относительное перенаселение требовало культивации все больших пространств, чтобы элементарно выжить. В Европейской России еще в 60-е годы XIX века лесом было покрыто до 40% территории. В эпоху Киевской Руси и Московии человеческая жизнь, вероятно, пульсировала только на редких островках, свободных от леса. Так, даже Киев, который сегодня находится практически на границе степной полосы, был, согласно древнейшей летописи, лесным городом: «И бяше около града лес и бор велик». Когда муромскому или ростовскому князю с верхнеокских земель нужно было попасть в Киев, он шел не прямой дорогой, а сильно в объезд, через Смоленск. Былины тоже сохранили воспоминание о непролазных лесах между Муромом и Киевом. Киевские богатыри смеются над Ильей Муромцем, который якобы шел «прямоезжей дорогой»: «Залегла та дорога тридцать лет от того Соловья разбойника». Лесные дебри, давшие имя даже городу Брянску (Дебрянску) на Десне, стали немного прочищаться к середине XII века, во всяком случае Юрий Долгорукий уже водит напрямик из Ростова в Киев внушительные полки.

    Само русское слово «дорога» происходит от глагола «дергать» — дорогу буквально продирали сквозь лес. Так же выдирали у леса и землю под пашню. Участок расчищали, вырубленный лес сжигали, добиваясь таким образом искусственного удобрения небогатой почвы — такие участки назывались палями. Были они, как правило, небольшими, поскольку для земледелия годились только сухие места, а они на постледниковой Русской равнине были очень редки. Едва ли поселение составляло один, много три крестьянских двора. Через шесть-семь лет паль истощалась, и деревне приходилось идти дальше, снова рубить и жечь лес. Такое лесное кочевание охватывает столетия российской истории. И лес все равно стоит. Ключевский говорил: «История России есть история страны, которая колонизуется». Правда, в отличие от Западной Европы, внутренняя колонизация здесь была не следствием относительного перенаселения, а спецификой хозяйственной жизни. Русские не столько расселялись, сколько переселялись, словно стая птиц, с одной пали на другую. Благо громадная пустота Русской равнины это позволяла.

    Перенаселенная Европа в XVI веке отдает излишки своих людских ресурсов Новому Свету — обеим Америкам, что сделает языки главных колониальных империй Европы — испанский и английский — самыми многолюдными в мире. Новый Свет — дитя перенаселенной Европы. Некоторые исследователи называют Сибирь российской Америкой. Но сходство здесь только формальное. В XVII–XVIII веках иммиграция русского населения в Сибирь была смехотворной: самое большее по две тысячи человек в год. К концу XVIII века в Сибири вместе с коренными народами жило около 600 тысяч человек. Незаселенность этих обширных территорий представляла постоянную головную боль для правительства. В 1756 году сибирский губернатор Чичерин, объясняя Петербургу очередную неудачу по привлечению переселенцев, жалуется на их «ленивство», которое «все превозмогло и никакого успеха в том нет». Массовая колонизация Сибири начнется только в 90-е годы XIX — начале XX века, когда в Центральной России, наконец, будет ощущаться относительный избыток населения. Его ежегодный прирост составлял тогда 1,5 миллиона человек. После столыпинской аграрной реформы с 1907 по 1914 годы, то есть за каких-то семь лет, в Сибирь переселилось свыше 2,5 миллиона крестьян. Таким образом, сравнение Сибири для России с Америкой для Старого Света начинает работать только в самом начале XX века. В 1900 году военный министр Куропаткин имел все основания заявить: «Необходимо помнить, что в 2000 году население России достигнет почти 400 миллионов. Надо уже теперь начать подготовлять свободные земли в Сибири, по крайней мере, для четвертой части этой цифры». Революция 1917 года навсегда похоронила эти расчеты.

    Физическая Федора и нравственная дура

    В 1831 году князь Вяземский, комментируя патриотические стихи Пушкина по польскому вопросу, заметил: «Мне так уж надоели эти географические фанфаронады наши: от Перми до Тавриды и прочее. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия — Федора, а нравственная дура». Так один из самых ядовитых умов России, наверное, впервые попытался критически оценить простор страны, который, как я уже писал, был не только ее благом, но и проклятьем.

    Низкая плотность населения в сочетании с огромными пространствами законсервировала экстенсивный тип экономики, в которой решающую роль играют не производительность труда и технические инновации, как в Западной Европе, а неограниченность ресурсов: земли, леса, дичи, рыбы, мехов и, наконец, нефти и газа. Собственно эксплуатация не связанных с земледелием ресурсов исторически и называется в России «промышленностью». «Промышленные люди» освоят Сибирь в XVII веке и Аляску в XVIII–XIX веках, то есть будут прежде всего хищнически истреблять местного пушного зверя. Добычу пушнины тогда и понимали, как правило, под «промышленностью». Первое серебро Сибирь даст почти через 150 лет после своего покорения, в 1704 году, золото — в 1752 году. Националисты напрасно ругают Александра II за то, что он продал американцам Аляску. Александр II был истинно российским царем. Истребив каланов — их мех серебрился еще на Евгении Онегине, — русские просто не знали, зачем им эта земля и что еще с ней можно делать. И даже давали американским сенаторам и газетчикам взятки, чтобы поскорее избавиться от лишней обузы.

    Характерно, что, когда русский человек попадает в средневековую Западную Европу, его поражает «хитрость» тамошней жизни. Вот что пишет анонимный автор из Суздаля, который первым из соотечественников оставил записки о своем путешествии на Запад около середины XV века: «И среди града того [Люнебурга в Германии. — Н. У.] суть столпы устроены, в меди и позолоченные, вельми чудно, трех сажень и выше; и у тех столпов у каждого люди приряжены тоже из меди [то есть медные статуи. — Н. У.]; и истекают из тех людей изо всех воды сладкие и студеные: у одного из уст, а у иного из уха, а у другого из ока, а у иного из локтя, а у иного из ноздри, истекают же вельми прытко, яко из бочек; те люди выглядят как живые, и те бо люди напояют весь град той и скотъ; и все приведение вод тех вельми хытро, истекание их несказанно». А вот Лейпциг: «И таковаго товара и хитра рукоделиа ни в коем граде из описанных не видел». Нюрнберг: «И полаты в нем деланы белым камнем, вельми чудны и хитры; такоже и реки приведены к граду тому великими силами хитро; а иные воды во столпы приведены хитрее всех предписанных градов, и сказати о сем убо не мощно и недомыслено отнюдь». Аугсбург:  «И божници в нем устроены, и с надвориа писано вельми хитро». И наконец, Флоренция: «И есть во градь том божница устроена велика, камень моръморъ бел, да черн; и у божницы той устроен столп и колоколница, тако же белого камня моръмора, а хитрости ея недоуметъ ум наш».

    Европейцы хитры, русские бесхитростны. Умничанье у нас вообще не поощряется. Если вы думаете, что слово «умничать» принадлежит какому-нибудь безымянному прапорщику Советской армии, вы ошибаетесь. Оно довольно часто встречается в грамотах Московии примерно в том же значении, в котором его потом употребит наш коллективный прапорщик.

    Столетия экстенсивной экономики, безусловно, сформировали особый тип личности — «бесхитростный», не «умствующий» или, как бы мы сказали сегодня, неинновационный. Можно было бы назвать его даже паразитическим, если бы жизнь нашего народа не была так трудна и трагична. При всей громадности Россия была страной, в которой суровый климат и бедные почвы обрекали население на скромную жизнь, часто на грани существования. Запад не знает голода с XVIII века, Россия — только со второй половины XX века. «В Европе, — пишет Ключевский, — нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого». Правда, и более склонного к краткому, зато чрезвычайному напряжению сил в миг короткого северного лета, нежели к постоянному размеренному труду в течение всего года. Корабельное слово «аврал» — спешная работа на судне — пришло в наш язык из голландского уже при Петре, но очень точно описывает национальные трудовые привычки.

    Пока у европейцев, стиснутых в своих крошечных долинах, зацепившихся за отвесные горные склоны, вырывающих у океана километры тверди, столетиями вырабатывалось сознание, что этот клочок земли и есть родина, пока все более виртуозными становились техники возделывания земли, все более разнообразными — занятия населяющих ее людей, русский человек везде чувствовал себя гостем, временщиком, кочевником, случайностью. Пару лет — и будет новая паль, будет новая жизнь, затем другая, и слава Богу. Быт «промышленников», преодолевавших в погоне за пушным зверем многие тысячи верст, был, наверное, еще более поверхностным. К чему строиться, обживаться?! Все временно, все понарошку, все тонет в бесконечности этой однообразной земли. И так столетие за столетием, пока мы не пришли к нынешней бесхитростной жизни на нефтедоллары, при которой главное снова не умничать.

    Характерно, что популярные ныне «чемоданные настроения», все эти «пора валить!» — отнюдь не новость для России, не какая-то особенность позднепутинской общественной атмосферы, а проявление все той же русской матрицы с ее неистребимым комплексом временщика, исторической случайности в бесконечном пространстве и бесконечном же времени. Если нам что-то не по нраву, мы не будем стараться изменить существующую реальность в соответствии с собственным мироощущением, нет. Испокон веков нас не принуждали к этому ни теснота, ни укорененность в земле, как это было в Западной Европе, где восстание подданных против тирана-правителя, нарушившего закон и обычай, считалось правом и даже обязанностью истинных граждан, о чем, например, писал не какой-нибудь политический радикал, а наиболее уважаемый богослов католической церкви Фома Аквинский уже в XIII веке. Русские, недовольные своей жизнью, не пытались ее изменить, они просто уходили. В Литву, на Дон, за Урал, в Сибирь, теперь на Запад — русские бежали или, как тогда говорили, «гуляли» всегда.

    Громадность и пустынность русского мира породила беспрецедентное в истории явление — «гулящий человек», беглец из общества, отрекшийся от всякого исконного «товариства», доли (отсюда — обездоленный), вольный удалец, козак или, как теперь пишут, казак. Происхождение этого, по-видимому, тюркского слова туманно. Самое его раннее значение фиксируется в XIII веке и связано с обороной, защитой. Но уже в XIV веке под казаками понимают вольных людей, разбойников, беглых, воров, авантюриcтов, которые, вырвавшись из традиционной общественной среды, живут сами по себе, не утруждаясь связями ни с землей, ни с соседями.

    Степные пространства юга России давали богатые возможности для привольной жизни за счет, с одной стороны, военной службы, с другой — грабежа, а, как правило, за счет того и другого. И хотя поначалу источники знают и казаков-татар, и казаков-черкесов, и даже казаков-армян, с конца XV — в XVI веке среди казаков все чаще встречаются христиане славянского происхождения. Тем не менее вся терминология казакования тюркская: становище зовется кошем, временное жилище — куренем, гусли — кобзой, плетка — нагайкой (от ногаев, тюркских кочевников Поволжья), порты — шароварами, командир — есаулом. Даже казачий оселедец с вислыми усами, очевидно, воспроизводил тюркские моды.  Впрочем, ни кровь, ни вера для людей Поля не играли существенной роли, что подтверждает участие казаков во многих татарских походах на Москву и Казань. И уж совершенно естественно было их участие в польско-литовских военных предприятиях против Московии. В эпоху Смуты они впервые вступают даже на арену большой польско-российской политики, решая, кому достанется шапка Мономаха — ставленнику Кракова или Москвы.

    В конечном итоге казачество сформировало имперский limes — границу России по всему южному степному коридору, от Запорожья до Амура. Правда, limes этот был постоянной головной болью правительства. Интеграция казачества в государство шла крайне медленно и вызывала довольно ожесточенное сопротивление вольных людей. По меньшей мере три крупных бунта были не столько крестьянскими, как заклинала марксистская наука, сколько казачьими — восстания Разина, Булавина и Пугачева. После последнего даже мятежную реку Яик переименовали в Урал. Во второй половине XVIII века казаки наконец были подчинены империи в качестве особого сословия, весьма привилегированного. В 1811 году Александр I запретил запись в казаки. Отныне казаком можно было только родиться. К концу империи в России существовало 11 казачьих войск, которые могли выставить до 200 тысяч человек. Казаки по своей многочисленности — их накануне революции насчитывалось 4,4 миллиона — вполне могли претендовать на статус особого этноса, которым, конечно, не являлись. Впрочем, Гитлер предполагал создать государство «Казакия», ошибочно полагая, что казаки являются потомками остготов Причерноморья.

    Редкость, рассредоточенность населения, огромные просторы для «гуляния» не способствовали формированию горизонтальных гражданских связей. «Чувство локтя», земская солидарность, умение находить компромисс, гармонизировать противоположные точки зрения в общих интересах, столь важные для генезиса европейской идентичности, которая рождалась в густонаселенном мире Европы, в России выражены слабо.

    Русский сам по себе был лучше русского народа в целом, который вообще как общность людей сформировался только благодаря насилию государства. Соответственно, в те редкие моменты нашей истории, когда народ ненадолго осознавал себя самостоятельным, отдельным от государства вершителем собственной судьбы, он отрицал всякую государственную атрибутику как навязанную сверху. Так произошло с имперским флагом и даже торговым триколором в 1917 году, которые стихийно были вытеснены красным знаменем, судя по всему, поначалу не связанным только с большевиками и прочими социалистами. Впервые красный флаг появился во время крестьянского восстания в селе Кандиевка Пензенской губернии в 1861 году, вождь которого, крестьянин Леонтий Егорцев, выдавал себя за великого князя Константина Павловича, а потому едва ли может быть заподозрен в связях с Герценом. Как бы там ни было, красное знамя в 1991 году ждала та же участь. Теперь уже оно воспринималось в качестве символа государственного угнетения. Но очень скоро вернувшийся в 1991 году триколор сам перестал ассоциироваться с народом, обрушившим Советский Союз, и превратился буквально в государственный флаг. Поэтому на Болотной и Сахарова триколоров не было, вместо них присутствовали ветхие символы всех существоваших в России идеологий и хипстеровский креатив. Какой контраст с украинским Майданом, который являлся именно национальным, «жовто-блакитным», протестом не против  государства как такового, а против отдельных его представителей, протестом нации против «тирана»?!

    Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же

    К вопросу о природе русского государства и причинах его отчуждения от народа я вернусь позже, сосредоточившись пока что на других, прежде всего социальных последствиях низкой плотности населения при громадности доставшихся России пространств. Власть рано осознала, что именно это является самой большой проблемой страны, и начала действовать как умела, то есть насильственно ограничивать мобильность населения. Первыми жертвами этой политики стали вовсе не крестьяне, а аристократия.

    В Киевской Руси княжеские дружинники, из которых в конечном итоге сформируется русское боярство — сословие господ, бар (это упрощенная форма слова «боярин»), считали себя слугами не какого-то конкретного князя, но всего рода Рюриковичей, владевшего Русской землей, и легко переходили от одного князя к другому. Дело в том, что отношения князя с дружинниками были договорными, а потому переход в другую землю не рассматривался в качестве измены. Со смерти Ярослава в 1054 году до 1228 года в летописях насчитывается до 150 имен дружинников. Не более шести из этого списка по смерти князя-отца остались на службе у его сына. Судя по всему, Киевская Русь не располагала иными способами мотивации своих дружинников, кроме перераспределения в их пользу части дани, собираемой с покорного населения, и прибылей, полученных от участия в торговле из варяг в греки. Так обычным боярским окладом в XII веке считались 200 гривен кун (около 50 фунтов серебра). Денежное и натуральное довольствие мешало формированию прочных связей дружины с местом ее службы, да и князья, которые скакали с одного стола на другой в силу довольно экзотического способа наследования, в этом были совсем не заинтересованы.

    Сокращение притока денег в Киевскую Русь начиная с середины XII века должно было изменить эти порядки. Нам точно не известно, как именно формировалось боярское землевладение, но очевидно, что русская знать постепенно, особенно после середины XII века, как считал, например, академик Черепнин, становится оседлой, более укорененной в тех или иных областях страны, получая земли и работников, просто потому что иных способов заинтересовать их в службе у князей уже не было.

    Везде в Средние века власть — это не столько земля, сколько люди. Западноевропейские источники долгое время исчисляют мощь того или иного государя количеством его вассалов. Нечто подобное можно сказать и о Руси после монгольского нашествия. Московское княжество уже с конца XIII века становится центром притяжения боярских фамилий, которые сначала просто ищут покойного места, а с превращением Даниловичей в наместников золотоордынского хана почитают здешнюю службу особенно выгодной: перечень старейших московских семей, по меткому выражению Ключевского, «производит впечатление каталога русского этнографического музея». Здесь выходцы из Чернигова, Киева, Волыни, с немецкого запада (как, вероятно, Романовы), из Твери, Литвы, Крыма, Золотой Орды, даже из финнов. Четыре десятка фамилий в XV веке и уже 200 — к концу XVI века. По мере своего усиления московский князь превращался в мощнейший магнит, высасывающий из прочих земель служивую знать, в том числе бывших удельных и великих князей — русских Рюриковичей и литовских Гедиминовичей, которые составляли верхушку российской аристократии вплоть до 1917 года. Впрочем, переход на московскую службу не означал потери «отечества» — наследственных владений боярина, лежавших в других землях, или прерогатив княжеской власти на собственной территории. Случалось, что и московский боярин мог какое-то время послужить другому сюзерену.

    Уйти к сильному князю являлось абсолютной нормой, но московские государи, достигнув царского могущества, собрав отовсюду знать русской земли, отныне считают отходников и перебежчиков изменниками. Так Иван Грозный в 1564 году пишет князю Курбскому, бежавшему в Литву: «Из-за одного какого-то незначительного гневного слова погубил не только свою душу, но и души своих предков, ибо по Божьему изволению Бог отдал их души под власть нашему деду, великому государю, и они, отдав свои души, служили до своей смерти и завещали вам, своим детям, служить детям и внукам нашего деда. А ты все это забыл, собачьей изменой нарушив крестное целование, присоединился к врагам христианства». И главное, что произносит Грозный и что с тех пор является наиболее универсальным выражением смысла русской государственности: «Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их вольны же». Так князь Курбский, Рюрикович, как и Грозный, вместе со всем своим классом высшей аристократии, низводится до положения холопов, рабов московского государя, которым и души их не принадлежат.

    ivan4

    Впрочем, кроме Литвы русским боярам ни отъехать, ни бежать было уже некуда. К тому времени единственный уцелевший удельный князь Владимир Старицкий, двоюродный брат Ивана, обязался договорами не принимать ни князей, ни бояр, ни прочих людей, отъезжавших из Москвы. Так впервые в нашей истории на Россию, пусть и боярскую, опустился железный занавес, превратив иммиграцию в драматический разрыв с родиной, предательство. Соборное уложение 1649 года, официально вводившее «проезжие грамоты» — первые российские паспорта, предусматривало смертную казнь для тех, кто «ездил… самоволством для измены или для иного какова дурна», а если не для измены, то «ему за то учинити наказание, бити кнутом, чтобы на то смотря иным неповадно было таки делати». И здесь уже речь идет не только о знати, но обо всех людях.

    Любопытно, что в Российской империи логика Грозного дожила до середины XIX века, когда в 1849 году император Николай I наложил арест на многомиллионное имущество своего политического оппонента и эмигранта Герцена. Александр Иванович назвал это «казацким коммунизмом» — я бы не отмахивался от этого определения, которое роднит и Грозного, и Николая I c большевиками и даже с Путиным. Неуважение к собственности в России — испокон веков есть и неуважение к личности. И наоборот. Известно, что «первой гильдии купец Николай Романов» в конечном итоге проиграл «императору» Ротшильду, который владел ценными бумагами Герцена. Впервые в русской истории царь был вынужден признать право своего подданного на нелояльность и уплатить причитающиеся по ценным бумагам деньги. В следующем году Герцен ответит решительным отказом вернуться в Россию — император, напуганный размахом революций в Европе, потребовал от всех подданных возвратиться домой. Герцен добивается швейцарской натурализации и пишет в «Былом и думах»: «Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской… Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы». И это пишет дальний родственник Романовых: отец Герцена, Иван Алексеевич Яковлев, происходил из того же рода, что первая жена Ивана Грозного и сам император Николай.

    Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй

    Упомянутое выше Соборное уложение 1649 года завершает закрепощение русского крестьянства. 29 января была, наконец, закончена работа по его составлению и редактированию. А 30 января 1649 года в Лондоне был казнен король Карл I Стюарт, победила английская буржуазная революция. Таков разрыв между жизнью на Западе Европы и в России.

    Советские историки изображали крепостное право проявлением феодальной общественно-экономической формации. Марксистская теория общественно-экономических формаций пыталась втиснуть бесконечно разнообразную историю человечества в прокрустово ложе исторического материализма, который, в частности, был призван оправдать захват власти большевиками и «научную закономерность» их диктатуры. Однако наше крепостное право — качественно иное явление, нежели любая форма феодальной зависимости крестьянства в Западной Европе, и объясняется прежде всего низкой плотностью населения при громадности российских пространств. Фактически речь идет о варианте рабовладения, по крайней мере в XVIII — первой половине XIX века. В 1790 году Радищев (эпиграф к его книге «Путешествие из Петербурга в Москву» я выбрал в качестве названия этой главы) обращался к помещикам с такими словами: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отьемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно».

    Никакое внеэкономическое принуждение, которое реализовывалось в Западной Европе главным образом через отчуждение прерогатив государственной власти в пользу феодалов, не имело таких масштабов и интенсивности. Может быть, поэтому в русском языке само слово «работа» происходит от слова «раб». Даже наши ближайшие братья, украинцы, используют другой термин — «праця», который в русском языке мелькнет лишь однажды в XV веке (по данным Академического словаря русского языка XI–XVII веков).

    Проблема крепостного права в России толком не осмыслена, несмотря на бесконечный и довольно бесплодный спор сторонников «указного» и «безуказного» закрепощения крестьян. Одно изложение аргументов сторон, кажется, отнимает у любого исследователя силы от подлинного понимания проблемы. Безусловным благом стало, наконец, обнаружение профессором Корецким ссылок на указ царя Федора Ивановича о запрещении крестьянского выхода от помещика в 90-х гг. XVI века. Впрочем, и после того спор главным образом вяз в частностях. Взглянем на проблему иначе, чем принято в историографии.

    В России с конца XVI века начинается прикрепление крестьян к земле. Вызвано оно было опасением, что свободное перемещение крестьян по всем громадным пространствам России подорвет военную мощь страны, поскольку тогдашнюю армию главным образом составляли помещики, получавшие земельные пожалования за несение своей службы «конно, хлебно, людно и оружно». Затем, с конца XVII века прикрепление постепенно переходит от земли к личности помещика, чтобы облегчить владельцам крупных хозяйств перераспределение трудовых ресурсов в рамках своих владений. После создания регулярной армии было важно не столько поддерживать военную мощь помещиков, сколько формировать ударную силу новой империи, оплачивая тысячами душ верность, инициативу и азарт всех этих «птенцов гнезда Петрова» и «Екатерининских орлов». Других ресурсов в распоряжении постоянно пустой казны просто не было. Укрепление государственной автономии от имперской аристократии, в том числе создание мощного бюрократического аппарата, позволили всерьез задуматься об отмене крепостного права, уже при Николае I. К тому же демографически Россия, как помним, более могла не опасаться оскудения своих центральных губерний. Впрочем, даже Александр II накануне оглашения Манифеста об освобождении крестьян приказывает привести столичные войска, в том числе артиллерию, в боевую готовность. Говорят, кое-кто во дворце даже держал запряженные экипажи на случай бегства царской семьи из Зимнего. Страх перед собственными подданными — самой блестящей знатью Петербурга — жил в сердцах Романовых даже еще до убийства Павла I.

    После короткого промежутка воли в 1861–1930 годах происходит повторное закрепощение крестьянства в рамках колхозно-совхозного строя, более даже масштабное, чем в царской России. Тогда крепостное право еще не было распространено на Сибирь. В Советской России крепостное состояние становится тотальным. Не стоит забывать, что вплоть до 1974 года паспорта колхозникам не выдавались, а система прописки была создана уже в 1932 году и окончательно отменена только при Борисе Ельцине в 1993 году. Конечно, уходу из колхоза советская власть никогда не препятствовала, но она была заинтересована в притоке в города максимально ограбленного, исключительно нищего деклассированного населения, которое было бы готово жить в самых чудовищных условиях и на крошечные деньги. В 1940 году указом президиума Верховного Совета СССР рабочим было запрещено менять место работы, а опоздание наказывалось трудовыми работами сроком до шести месяцев с удержанием 25% зарплаты. Таким образом, крепостное право при Сталине было распространено и на рабочих. Параллельно, начиная с 1929 года, шло строительство экономики ГУЛАГа, в которой к моменту смерти Сталина работало 2 500 000 человек. Всего через сталинские лагеря прошли 15-18 миллионов человек. Рецидив рабовладения в XX веке, без сомнения, объяснялся несоответствием откровенно безумных задач, которые коммунистическая власть придумала для страны, с ее реальными возможностями. Неудивительно, что следствием такой политики в конечном итоге стал стремительный крах Советского Союза при крайнем истощении человеческих ресурсов.

    Впрочем, незаселенность и депопуляция России толкает и путинское государство к воспроизводству элементов рабовладения путем сознательного деклассирования мигрантов, которое требует держать их на полулегальном положении, в нищете и вечном страхе перед произволом властей и ненавистью автохтонного населения.

По материалам Snob.ru подготовил В. Лебедев. Иллюстрации Константин Васильев

Комментарии
  • Червона Калина - 28.08.2018 в 15:25:
    Всего комментариев: 269
    Мальчиш-плохиш сочиняет сказки. Кто его выдвинул в либерастическую тусовку?- мама. Папеля - психиатр смотаться в США со второй женой. Кстати, среди психиатров Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 6 Thumb down 9
  • Червона Калина - 28.08.2018 в 20:15:
    Всего комментариев: 269
    Интересное чтиво в дополнение к статье. Денис Абсентис: "Средневековая Европа. Штрихи к портрету" - http://www.rulit.me/books/srednevekovaya-evropa-shtrihi-k-portretu-read-193005-1.html «Историю этого Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 7
  • MurKLnT2 - 29.08.2018 в 05:53:
    Всего комментариев: 176
    Лишь одно замечание к интересной статье. Соглашусь с автором, что историческая судьба России во многом предопределена её географическим положением, Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 3 Thumb down 0
  • Ахав - 09.09.2018 в 17:12:
    Всего комментариев: 265
    Автор путается в географии. Донец не "Северный" а Северский. И во вторых - русскоязычное население Восточной Украины - это потомки переселенных при СССР россиян, Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0

Добавить изображение