Непостижимое обаяние мерзости

Владимир Сорокин

Все начиналось с «нормального» кинопроекта, истории советского физика Ландау на фоне декораций ХХ века. Фигура была вполне знаковая для века и кинематографичная, поэтому Илья и обратил на нее внимание. Мне было интересно. Забавно, что в институте нам читал физику ученик Ландау, который пытался по-своему копировать гротескную манеру поведения своего учителя. Увы, он был еще и алкоголиком, приходил иногда совершенно пьяный на лекции. Потом его выгнали. Я написал, на мой взгляд, вполне приличный сценарий про гениального физика-фрика Дау и окружающий его сумасшедший ХХ век. Даже пришлось кое-что вспомнить из курса физики. Но Илья уже тогда уходил от кинематографа в социальную антропологию, это началась со второй части нашего фильма «4», когда старухи из деревни Шутилово забрались к нему в душу. Он стал просить что-то переделывать в сценарии, это было несколько раз, но на каком-то этапе я перестал понимать, что он, собственно, хочет. Спросил: Илья, объясните, что вы хотите? Он ответил: я хочу, чтобы там было вот, ну это, как бы… вообще ВСЁ! Тогда я сказал: Илья, это не ко мне. ВСЁ — я не могу. На том и расстались.

Илья стал сам работать над сценарием, потом кого-то еще привлек. Затем он нашел деньги, запустился с проектом, построил институт в Харькове, как-то позвонил, рассказал о грандиозности замысла, перечислил известных людей, готовых у него сняться, предлагал и мне в этом поучаствовать. Я честно ответил, что наряжаться в одежду сталинских времен и играть в Совок не буду, я пожил в нем и описал его, этого достаточно. Иногда мы виделись где-то, Илья рассказывал, что творится в «институте». Собственно, его интересовала только человеческая ситуация там: кто из известных людей приехал, как там живут, пьют и едят, какой внутренний распорядок, кто ушел со скандалом, кто впал в истерику, у кого с кем роман, и т. д. О кино речь как бы не очень шла.

Книжный критик, руководит отделом культуры в журнале «Русский репортер», главный редактор проекта «Горький»

Константин Мильчин

посмотрел фильмы проекта «Дау» в Париже и уже несколько дней может думать и разговаривать только об этом

Жена меня огорошила: «Поехали в Париж на "Дау"». Ну мы и поехали.
Проект занимает три здания: можно пойти направо, в Театр дю Шатле, можно налево, в Театр де ла Вилль, можно пройти пять минут и попасть в Центр Помпиду.

Для начала тебя обыскивают и заставляют сдать телефон в камеру хранения, что, впрочем, сделали далеко не все. Рассказывали, что внутри царит садизм, сталинизм и бихевиоризм, что разлучают семьи и отнимают жен на глазах у плачущих мужей, что как отвечали на вопросы, так и будешь ходить по концертным и выставочным залам. Что ваш маршрут будет определяться показаниями дауфона. Ложь. Ходи куда хочешь и с кем хочешь, а дауфоны (аудиогиды с индивидуальной программой посещения) вообще оказались дефицитными и нам не достались.

Внутри театры выпотрошили каким-то мифическим образом так, чтобы от них остались только лестницы и коридоры. Иногда, правда, встречается скудный магазин с ватниками и неаппетитными латвийскими консервами. Или столовая с отвратительным чаем, ненастоящим оливье и плохо пахнущим вегетарианским борщом. Зато специально из 1973 года выписали грузинских теток с лицами «вас много, а я одна». Есть еще бары — один, оформленный как секс-шоп, в подвале, один почти на крыше с потрясающим видом на город и столами в виде членов. Как стол может быть в виде члена? Оказывается, ничего сложного, у них и винные шкафы в виде пенисов. Вино и водку разливают круглосуточно в дешевые алюминиевые кружки.
Тут нужно понимать, что «Дау» — это не один фильм, а примерно полтора десятка картин, которые рассказывают историю от создания Института до убийства всех его сотрудников Тесаком с корешами и сожжения всего комплекса. Убивали вроде бы не по-настоящему, а вот сжигали по-настоящему.
в недрах театров, в переплетении лестниц и коридоров, за дверями и за охранниками запрятаны кинозалы: есть на 150 человек, а есть на 18. В стратегических точках висят табло, как в аэропорту: на них время, номер кинофильма, название кинозала, продолжительность фильма. Ну то есть вот вы увидели, что условное DAU-3 начинается в кинозале под многообещающим названием «Подчинение» через полчаса, и вы бросаетесь туда бежать, потому что это вообще не театр дю Шатле, где вы сейчас, а соседний Театр де ла Вилль, то есть вам нужно выйти, пройти проверку на металлоискателе, перебежать через площадь, показать паспорт и визу, вас снова проверят на металлоискателе, вы долго будете искать нужный зал, а когда найдете, то обнаружите, что или время поменяли, или зал заполнен и туда никого не пускают. Опытный Дау-маньяк знает, что часть зрителей сбежит после первой сцены секса или насилия над личностью, а сцена эта будет скоро, то есть можно не расстраиваться, а тихо ждать под дверью. В любом случае, тут сделано все, чтобы зритель большую часть времени ждал, нервничал, напивался в баре, снова ждал и снова нервничал.
Инсталляция — хорошо, бессмысленное собеседование — тоже хорошо, вино из вредных для здоровья алюминиевых кружек — еще лучше, состояние нервного ожидания — тоже ничего, но все-таки кино будет? Фильмы идут с разной частотой. Некоторые регулярно, некоторые редко. Например, фильм DAU-1 вроде как вообще никогда не показывался тут в Париже, но якобы существует, DAU-13-2, где горы трупов, показывают, но редко. Верные фанаты не спят, жертвуют едой и здоровьем, чтобы собрать полную коллекцию всех просмотренных лент.
Ладно, смотрим кино.
DAU-08. «Саша, Валера»
Институт работает как старинные часы: тут не люди, тут автоматы — по расписанию по верхнему ярусу проходит красноармеец, по нижнему проезжает «газик», дворники ходят туда-сюда с граблями и ровняют гравий. Дворники начинают бухать, Саша облизывает Валеру длинным, как у змеи, языком; дворники рассуждают о любви, философский разговор переходит в потасовку, мучительную. Более молодой и горячий Саша постоянно бьет старшего и вальяжного Валеру; бьет сильно и страшно. Кажется, что пьянка вот-вот закончится убийством, но дворники мирятся, Саша пытается ножом открыть бутылку пойла, нож соскальзывает, Саша режет пальцы, все это больно, мерзко и не оторваться. Наконец, пьянка и драка завершаются бурным анальным сексом. Голые дворники лежат счастливые в обнимку на койке, а зритель пребывает в каком-то инфернальном ужасе, спрашивая себя:
а) нормально ли, что мы тут это все смотрим?
б) что я вообще здесь делаю?
в) как такое можно вообще снимать?
г) а если бы Саша начал убивать Валеру, оператор бы вмешался?
д) а если бы Саша случайно ранил себя ножом в живот, оператор бы вмешался?
е) нормально ли, что мы тут это все смотрим?
И тебе особенно мерзко от того, что ты читал: в реальной жизни Саша и Валера — бомжи. То есть только что перед тобой посадили в клетку бомжей и заставили их спариваться. И французы смотрят на то, как два русских мужика (ну или украинских, но, в реальности, это слабое утешение), дегуманизированных до уровня обезьян, спариваются.
Поехали дальше. DAU-11 «Эдип»
Звезда поп-музыки Николай Воронов (сын Дау), его мать (не в жизни, но по сценарию), актриса, игравшая помощницу Верки Сердючки в СВ-шоу, и их юная и миловидная домработница Аня занимаются сексом. Сперва домработница делает минет Воронову, но, судя по всему, не очень удачно, потом за дело берется мать, и у нее все получается; персонажи, похрюкивая, спариваются, иногда разговаривая и обсуждая житейские проблемы; потом Воронов вновь берется за домработницу, и в этот раз все получается. Это почти порно. Ну если не считать того, что у Воронова и у актрисы, играющей мать, тела нормальных людей, а не олимпийских богов, и еще эякуляция не демонстрируется крупным планом. На самом деле это психологически даже тяжелее, чем похождения Саши и Валеры. Зритель снова непрерывно спрашивает себя:
а) нормально ли, что мы тут это все смотрим?
б) что я вообще здесь делаю?
в) как такое можно вообще снимать?
г) нормально ли снимать Воронова, человека явно не такого, как все остальные?
д) а актеры-то знали, что их снимают?
Но зато в зале триумф русского духа. Французские зрители приходят и уходят, а русские сидят от начала и до конца. Все как и во время Второй мировой. Легкомысленные галлы сдаются, для русских кинозал как новый Сталинград. Только этим и утешаешься.
DAU-02 «Отважные люди»
Сталинизм мечты — стоит какому-нибудь ученому усомниться в теории товарища Ньютона, как к нему приезжает кровавая гэбня, обыскивает, арестовывает и увозит из кадра. Одна из жертв террора — ныне покойный уфолог Вадим Чернобров. Следующий эпизод — два гэбэшника поймали еврея-физика и требуют, чтобы он стал доносчиком. Боже, это нечеловечески круто снято. Чекисты переходят от осуждения к прямым угрозам, ставят к стенке, собираются ударить. Это пытка для актера и пытка для зрителей.
Мы провели там день, посмотрели три фильма, встретили множество знакомых, обежали несколько раз оба комплекса и несколько раз заблудились. С тех пор прошло пять дней, и я могу думать и разговаривать только о «Дау». Это яд. Как он работает — я лично не знаю.

Я, Станислав Белковский,

написал для вас продолжение святочного рассказа «Брейгель». Оно называется «Ландау».
Ежедневно теперь обсуждается кинематографический проект «Дау.
Снимался фильм подряд 14 лет. Сначала за счет российского федерального бюджета. Когда бюджет проели, ничего не сделав, Министерство культуры РФ пошло в суд и постепенно отобрало назад выделенные средства. Подключив для их выбивания равнинных чеченцев из московского «Президент-отеля». Которые берутся за суммы от 2 миллионов долларов с комиссией 30 процентов.
Тогда творцы «Дау», нимало не разочаровавшись в своей идее, взяли 150 миллионов евро у известного магната г-на Ноздреватова (имеется в виду миллиардер Сергей Адоньев - ВЛ) и довели все-таки дело до некоего логического конца.
Действие занимает 30 лет — с конца 30-х по глубокие 60-е XX века. Снималось это добро, главным образом, в Харькове, где за изоморфные ресурсы г-на Ноздреватова (если прикинуть бегло, получается 5 миллионов евро за каждый прототипический день), полученные им от сомнительных операций с имуществом русского народа, построили, а потом уничтожили точную копию так называемого Института физических проблем в натуральную величину.
За 25 евро можно посмотреть любые четыре часа записанной пленки. А за 125 евро — 20 часов в любой последовательности и комплектации. Чтобы клиенты выдерживали зрелище и не скатывались в скандал, им постоянно подливают прямо в разверстые рты водку из жестяных кружек. Впрочем, и это небесплатно: водочный абонемент продается из расчета 15 евро за час выпивания.
1. «Дау» — концентрированное изображение советской цивилизации, Большого Совка, Красной Атлантиды. Цивилизация некогда расцветала,
но потом, как это иногда с ними происходит, погибла. Ее средоточие, воплощение и мегасимвол — искусственно сооруженный на руинах Харькова Институт физических проблем, никогда в действительно
не существовавший. Иными словами, и Большой Совок, и транслирующий его истинное содержание Институт — нечто ирреальное и вместе
с тем вполне верифицируемое. Вроде града Китежа периода созревающего тоталитаризма.

2. «Дау» — это не фильм и вообще не факт кинематографа. А новая отрасль искусства. Передовой синкретический жанр, диалектически преодолевающий противоречия между художественным кино, документальным кино и реалити-шоу. За таким жанром
(условно его можно назвать посткино или сверхкино) — будущее.
Старый кинематограф скоро отомрет. Кругом будет только нечто дауподобное.

3. Главная фишка посткино (сверхкино): стирание границы между экранным и внеэкранным мирами. Ни в какой момент времени нельзя точно сказать, сюжет идет «в жизни» или «в картине». Четвертая киностена исчезает, «жизнь» и «картина» существуют нераздельно и неслиянно, не поглощая друг друга. Как божественная и человеческая природы Иисуса Христа.
Предводитель сверхкино — не режиссер ветхого замеса, но мистагог.
Его задача — создать поле священного экстаза, в котором творится эта новая отрасль. «Дау», вообще-то, не может быть объектом классической кинокритики — профессиональной ли, любительской ли. Ибо критика пока не располагает аппаратом/инструментарием для оценки этого нового вида искусства.
«Дау» действительно не кино, а огромная пиар-акция на ровном месте, свежем воздухе, растительном масле и гигантском бабле.
Сексуальные сцены занимают полфильма. По существу, в «Дау» все трахаются со всеми. А мешает этому параду пансексуальности советское белье, которое так сконструировано, что его хрен снимешь в требуемой/предъявляемой ситуации. Надо подумать, это крутая метафора все той же тоталитарной власти, которая страшится сексуального раскрепощения подданных. Как самой опасной формы нутряного русского бунта.
К 125-му часу саги про Дауньку ваш рецензент начал понимать нечто древесно-чугунное. А именно: основная протоинтенция творящегося перед нами — самоотождествление режиссера (его имя не называем, чтобы не посягать на чистоту доктрины посткино) с двумя центральными фигурами сразу. Гением Дау и его волнующейся, как ноябрьское море, хозяйкой-жертвой.
Такова русско-советская власть, дозволяющая широкий спектр пакостей и непотребств в обмен на тотальное политическое подчинение и отказ человека от статуса гражданина.
Очищенный от рецензионной патоки «Дау» — это действительно не кино.
Но никакая и не новая отрасль искусств/ремесел. А банальная большая презентация на тему «как отбиться от рук». Такие были популярны у нас в 1990-е годы. Приходишь, скажем, в парадный зал гостиницы «Советская», а там — прием в честь открытия русской версии журнала «Пентхаус». С (буквально) помойными ведрами черной икры и дорожками кокаина на специально отведенных стойбищах.
И проститутки любых полов, открыто предлагающие незамедлительные услуги. Жри — не хочу / не могу.
Вот «Дау» — это современная разновидность Пентхаус-приема четвертьвековой давности. С расширенным на три порядка ассортиментом прибабахов, и все.
И важно, конечно, что Penthouse Party происходит в «Советской», ибо сексуальная энергия порока рождается из разности потенциалов между пафосным имперским интерьером и его ситуативной начинкой из гипертрофированного разврата.
В картине системы «Дау» (а сколько таких на нас свалится, и прямо-таки в темпоральной обозримости!) действительно важны не режиссер, размазывающий по экрану детские сомнения в своей неотрицаемой гениальности, и не сценарист, и не актеры, и даже не оператор, фиксирующий гибридную вакханалию. А продюсер. Который сколько бабла найдет — настолько роскошной презентация, именуемая теперь «сверхфильмом», и будет. Роскошь ее тождественна художественной легитимности. «Шикарно» отныне и есть «гениально», и ни шага в сторону.
Кино переходит под финально-тотальную, страшнее сталинской, власть денег.
P. S. Вас интересует, как же я посмотрел «Дау», если в Париже в этом году вовсе не был? Отвечаю: на специальном диске производства корпорации Fujitsu.

Виктория Лысенко, ДФН, индолог

Институт философии РАН

Я попала на ДАУ и пропала. На три дня. С головой и потрохами. Для начала большого странствия нужен был проводник. Мне повезло – лучшего, чем Наташа Исаева трудно было придумать. В этой вселенной, которую представляет собой проект ДАУ, можно оказаться в разных мирах и жить в каждом из них сколь угодно долго, ничего не зная о других – как повезет. Например, поселиться в семье Дау, наблюдая с очень близкого расстояния его жену, Нору, ее отношения с матерью, сыном, любовницами мужа, или погрузиться в отношения персонала – буфетчиц, прислуги, рабочих, или следить за научными баталиями, спорами, разговорами и разговорчиками ученых, их отношениями с женами, соседями, любовницами… Наконец, самое страшное, но неотвратимое – попасть в мир, который своими щупальцами прорастает все прочие, отравляя своими испарениями все человеческие отношения и каждое в отдельности – вездесущее КГБ режимного предприятия и его «труженики», «просто выполняющие свою работу» вербовки, надзора и манипуляции. Я видела далеко не все. Могу сказать только об эпизодах вербовки буфетчиц Вики и особенно Наташи. С последней происходили удивительные трансформации. Следователь подверг ее ужасным, чудовищным унижениям, уничтожающим ее человеческое достоинство, и после этого заставил писать донос под его диктовку. Текст изобличал Дау и его окружение как «извращенцев». И что удивительно – чем дольше она писала, тем больше соглашалась с тем, что он ей диктовал, с его оценками людей и явлений, которые она сама плохо понимала в силу их слишком большой сложности и неоднозначности. Он покорил ее своей мужской уверенностью, ясным и прозрачным взглядом на мир, где зло – это не зло, а естественное состояние вещей, необходимость, вызванная высокими целями. Она влюбилась в этого усталого, честного человека, просто выполняющего свою работу (стокгольмский синдром). Выпив водочки и закусив, они расстались в наилучших отношениях. Однако через некоторое время ее настигло отчаянье – она поняла, что сделала что-то очень плохое - предала близких ей людей. Встретив Нору, она попыталась «облегчить душу», но у той - свои тараканы, она стала агрессивно допрашивать несчастную, и в конченом итоге, они просто по-бабски поссорились, с криками и площадной бранью и тем «облегчили душу», обе. Следователь был для таких, как Наташа, спасением от слишком большой сложности окружающего мира, оправданием собственной слабости и предательства: «у меня нет другого выхода: я должен служить родине и партии, изобличая врагов-капиталистов». Антикапиталистическая риторика следователя неожиданно срезонировала у меня с маршем желтых жилетов с их выкриками «Долой капитализм!».

Важно понимать, что в фильмах этого проекта нет актерской игры (даже если некоторые его участники – актеры). Там не играют, там живут и страдают по настоящему, и самые сильные фильмы – это про то, что происходило между действующими лицами спонтанно, без всякого сценария и заранее подготовленных диалогов. Людям предлагают жить в определенных обстоятельствах довольно долгое время, и это снимается на пленку. Главное, что каждый привносит в свою роль себя, свою историю. У самых важных персонажей есть имена по роли, но время от времени кто-то называет их настоящими именами, и это выглядит абсолютно естественно, ведь они сами продолжают оставаться собой со всеми иерархическими и прочими отношениями, которые у них существуют с другими участниками проекта. То есть, играя других, они играют других не как других, а прежде всего других как себя.

Попав в толщу человеческих страстей с их физиологичностью (да, это была не просто психология, а именно физиология), зритель начинает сопереживать не только умом, но и чувствовать все собственными «потрохами», что моментами просто невыносимо, поэтому многие не выдерживали, уходили. Но только не я – для меня соблазн пережить чужую жизнь в собственном теле всегда обладал неотразимым притяжением. Оттого я люблю медленные, медитативные фильмы «в режиме реального течения событий», когда ты переживаешь каждое мгновение экранной жизни персонажа как свое собственное, целиком присутствуешь в каждом моменте – полном или пустом.

Особо хочется сказать о фильме Васильева о встрече его героя, Крупицы (Капицы), с Дау (Теодором Курентисом). Это был гвоздь программы. Я ждала какого-то противостояния. Но получился, скорее,всепобеждающий монолог Анатолия Васильева с «оттеняющими», «обрамляющими» репликами Теодора Курентиса. Монолог государственника о любви-ненависти к государству. О том, что человеку нужно что-то, что выше его, что его превосходит, и чему он может служить и посвятить свою жизнь. Государство, по Васильеву, – это пирамида. Оно укоренено в страстях и чаяниях простых людей, оно их высшее воплощение, кровь и плоть тела народного. Против этого мистического государственничества, робкие реплики Дау: «зачем убивать ангелов?», выглядели, право же, наивными и беспомощными. Дау (Курентис) был побит по всем фронтам, начиная с игры в «городки», в которой не нанес ни единого верного удара, тогда как Васильев ни разу не промахнулся.

Дау-Курентис расцветал в фильмах с женщинами, с ними он был царь и бог, его удивительное обаяние «облегчало» восприятие даже самых тяжелых и отталкивающих сцен. Но я, опять-таки, не видела всех фильмов с ним, поэтому сужу только о виденном. Хотела бы посмотреть и про научные споры с Дау, но не пришлось, не успелось… Захватила кусочек фильма про эксперименты с ауаяской и лекцией какого-то профессора, в которой упоминался буддизм… Никто не смог сказать, какие еще фильмы про «научную линию» можно посмотреть. Заботы об ориентации зрителей во бесконечном многообразии фильмов, создатели явно не проявили, предлагая положиться на «авось», и это тоже была часть их замысла. Не скажу, что мне это понравилось. Был большой риск, не увидеть самого интересного…

Не могу не упомянуть и знаменитый фильм «Саша, Валера». Это фильм о мужской любви – не той эстетской, платонической страсти, которая возникает между возвышенными душами – а о страсти, вспыхивающей как смерч между простыми мужиками, малообразованными рабочими-уборщиками. Страсти, которая выражается в основном через мат и тумаки. Страсти самой, казалось бы низменной, но нет же – неожиданно один из героев произносит потрясающий монолог, обращенный к Богу, с мольбой простить всех и любить всех, включая компартию и СССР. Последнее было особенно значимо для меня. Так вот оно какое – основание пирамиды, о которой говорил Васильев! Народная стихия страдания, любви, ненависти, насилия и всепрощения.

Васильев задал Дау вопрос: «Как называется наш институт?» И сам на него ответил, хитро прищурившись, – «Институт гинекологии». И это правда! Секс в разных его формах и физиологических проявлениях занимает большое место в жизни института и, соответственно, в фильме. И это понятно! В условиях замкнутого коллектива, находящегося под сильным прессом (ГБ ли, режиссера ли) люди ищут лазейки, и секс становится их единственной территорией свободы, способом ускользнут внутрь от всевидящего ока , их личным пространством, в котором они могут погружаться в собственные ощущения, «под собою не чуя страны»…

В последние два дня было очень много народу – русских и французов. Бросалось в глаза, что большинство людей уходило с фильмов. Думаю, что это были французы, у которых просто не было опыта, с которым можно было бы все это соотнести. Многое было для них полной дичью – бесконечная пьянка и выяснения отношений, трах-тарарах, фрагменты какой-то непонятной деятельности, совсем как коммунальная квартира на четвертом этаже театра, которую можно было быстро пройти насквозь, ничего не понимая и нигде не останавливаясь и не задерживаясь. Некоторый интерес вызывали алтайские шаманы, приглашенные для особых случаев – вдруг у кого-то из посетителей есть «серьезные проблемы», требующие неотлагательной помощи именно шаманов (так мне объяснил русский гид по коммуналке).

Два французских подростка стояли в конце очереди к шаманам. Слыша, что я говорю по-французски, они попросили меня объяснить, что такое шаманы. Ни одно слово, которое я упоминала («транс», «целитель» и т.п.), не было из их лексикона. Мне приглянулась экзотическая чеченская комната с двумя бородатыми чеченцами, игравшими в шахматы, и женщиной в черном платке, склоненной над шитьем.

На коммунальной кухне готовили салат-оливье. Стоял запах селедки и еще чего-то очень коммунального. Пройти по коридору этой коммуналки и оживать в памяти мою собственную жизнь в подобных пространствах - было даже трогательно, но вот остаться и жить в этом состоянии, хоть какой-то срок – ни за что и никогда!!!
• Композицию по материалам:
  Владимир Сорокин: «Перформанс «Дау» удался, Постсовок вставил Совку. Но я предпочитаю кино» https://theins.ru/opinions/141187
  Константин Мильчин «Нормально ли, что мы тут это все смотрим?»
  https://snob.ru/entry/172491
  Станислав Белковский Ландау - продолжение Брейгеля https://snob.ru/society/stanislav-belkovskij-landau-prodolzhenie-brejgelya-samaya-otkrovennaya-recenziya-na-knigu-i-proekt/    https://www.bbc.com/ukrainian/features-russian-47271741  https://www.facebook.com/lysenko.victoria/posts/2151252764910566
• подготовил В. Лебедевcм. также
  
  Валерий Лебедев Путинский проект "Дау"

  и

  

  Насилие инфернального Дау