Три функции анекдота

14-04-2019

Bykov Dmitry

  • Анекдоты имеют функцию троякую. Первая – парольная, потому что вы рассказали друг другу анекдот, и вы поняли, что вы одинаково фрондерских взглядов держитесь на реальность советскую. Вторая функция – это, понятное дело, сублимация страха, это попытка перевести страшное в комическое. Ну это тоже довольно естественная история, и на протяжении всей человеческой жизни, на протяжении всей истории человечества смешное пытались противопоставить ужасному, сублимируя таким образом страх. У Кинга, обратите внимание, очень часто комическое, особенно в последнем романе, в «Изгое» герои все время неуместно шутят в критической ситуации. Ну и третья, третья функция – самая неприятная. Это такое одомашнивание, приручение ужаса. Ведь герои анекдота – ручные. Там не страшный Ленин, не страшный Хрущев, свойский абсолютно советский режим, «савейский», свойский. И это не мучительная экзистенциальная сатира, скажем, Высоцкого.Я понимаю, почему Жванецкий терпеть не может анекдоты. Не потому что он не любит конкурентов, а потому что анекдоты – это одомашнивание того, к чему он пытается, наоборот, вызвать ужас, что он пытается остранить. У него не всегда это получается, потому что иногда он тоже как бы служит объектом потехи для тех, кого высмеивает. Но у него есть и настоящие прорывы в боли и ненависти. Анекдот этого прорыва не допускает. Мне очень нравится анекдот, который, кстати говоря, служит нагляднейшей иллюстрацией природы жанра. В курилке, в НИИ, разговаривают двое. Один другого спрашивает: «Знаешь, чем Брежнев отличается от Карпова? Брежнев ходит едва-едва, а Карпов – е2-е4». Другой говорит: «А знаешь, чем ты отличаешься от трамвая? Трамвай пойдет в парк, а ты со мной». Первый говорит: «А знаешь, чем ты отличаешься от меня?». Потом достает красную книжечку: «А ничем».

    Вот это очень точно, потому что эти анекдоты рассказывают друг другу люди с красным книжечками. Они сами персонажи, сами распространители и сами дознаватели. Русский анекдот, как правильно совершенно написал Перцов… Вот Михаил Мельниченко в своей «Антологии анекдота» цитирует единственную статью 20-х годов, единственную фундаментальную советскую статью об анекдотах. Владимир Перцов, соратник Маяковского, гораздо более известный позже как его биограф и интерпретатор, пишет: «Мы не должны отнимать у буржуазии право фрондировать в кулак». И действительно – это выражение уже Дениса Горелова: фрондирующая в кулак интеллигенция, – функция анекдота, пишет Перцов, – функция самоудовлетворения, функция онаническая. И проигравшая буржуазия должна рассказывать анекдоты, потому что это имитация и субституция борьбы. То, что анекдот – это субститут, невзирая на то, что Перцов вообще-то был ученым довольно невысокого полета, как мне кажется, но эта мысль, хотя и неприятная, но верная.

    В этом смысле мне очень нравится, что сегодня в России практически нет анекдотов. Вот Путин – не герой анекдотов, потому что сегодня власть воспринимается принципиально как чужая, инопланетная. У этих людей не может быть человеческих чувств, человеческих эмоций. Они находятся на другой планете. И попыток их одомашнивания нет. Есть демотиваторы, есть сетевые картинки, которые, в общем, от анекдота довольно резко отличаются, потому что они все-таки – информационный жанр. А анекдот – это не фельетон, это не разоблачительный жанр, это жанр одомашнивающий. И обратите внимание, какие персонажи воспринимались как свои. Вот Ленин народом воспринимался как домашний, как свой. Не потому, что так мифология культурная сложилась, не потому что выходили эти все книги, все эти рассказы о Ленине, «Ленин и дети». Не потому, что нам лепили образ умилительного вождя, который детскую распашонку, любуясь, рассматривает в фильме, нет! А потому что Ленин рассматривался народом – не важно, правильное ли это восприятие было или нет, но оно таково было, на то были причины – как человек, вышедший из этого народа, говорящий на его языке и раскрепощающий в нем, как тогда казалось, его социальное творчество, позволяющее ему заново творить свою жизнь. Конечно, это было не так. Но изначальный посыл, имидж был таков, и он этому имиджу умудрялся не противоречить. В нем было нечто свойское, но в нем совершенно не было вождизма, не было плехановской барственности, не было сложной речи. Он был действительно во многих отношениях, начиная от кепочки и кончая лексиконом, для огромной части пролетариата (тоже довольно тонкой прослойки, но много определявшей) он был свойским. А Сталин не был.

    Потому что Сталин – это был вождь, находящийся на пьедестале и не желавший с этого пьедестала сходить. Все его «народные» речения простоватые в этом смысле никого не обманывали. И сколько бы Фейхтвангер не писал о том, что речь Сталина – это речь мудрого крестьянина со всеми ее повторами, – ох, не крестьянина! Это речь проповедника, дидакта, и никаким образом нет в Сталине ленинской простоты – пусть искусственной, пусть сдуваемой, но там простота не входила даже в задачу. Он не желал показаться своим. Он с пьедестала не сходил. И поэтому Сталин анекдотами не одомашнен.

    Хрущев всегда воспринимался свойски, и обратите внимание, что анекдотов больше всего на две темы: на тему главного провала и главного прорыва. О кукурузе и космосе. Больше того, в некоторых анекдотах эти две темы сведены воедино, потому что и то, и другое (народ это гениальным своим чутьем понимает) – отклонения от нормы, и то, и другое – патология. Помните, классический анекдот: американцы высаживаются на Луне, выходит лунянин, маленький, голубой, и говорит: «А чего вы флаг тут ставите? Уже прилетал тут один лысый и всю нашу площадь отдал под кукурузу». То, что это сопряжено в одном сюжете, очень точно характеризует отклонение от хрущевской генеральной линии и вниз, и вверх.

    Брежнев был самый свой, он был вообще родной. И это, кстати, подтверждает главную интенцию его облика: Брежнев не производил впечатления злодея. Скажу вам больше: он был хитрым интриганом, он был, конечно, политически весьма кровожаден, он всех, кто привел его к власти, сумел перетопить (перетопить – не в смысле переплавить, а в смысле по очереди утопить), но народом он воспринимался не как злонамеренный. При том, что при нем сажали диссидентов. При том, что обстановка при нем была тухлейшая. При том, что именно он не позволил Бродскому прибыть на похороны родителей, а родителей при жизни не отпустил к нему. То есть свой садизм там был, и Андропова тоже возвысил он, а ни кто-нибудь, сколько там ни говори о кровожадности ГБ, но эта кровожадность была санкционирована. Но при этом – удивительное дело, – Брежнев не воспринимался как злонамеренный, не воспринимался как враг и как существо из другого мира. Пожалуй, опять точнее всех сформулировала Розанова: «От них хоть было понятно, чего ожидать. А у этих совершенно нет берегов». В Брежневе была определенная предсказуемость, инерционность и, я бы сказал, уютность. И все-таки эпоху надо судить по плодам. Эпоха была, конечно, рекордной по суицидам и пьянству, но и по искусству она тоже была довольно-таки рекордной. Все-таки уж людям совсем нечего было делать, кроме как совершенствоваться в искусстве. А вот ни Горбачев, ни Ельцин (в особенности это странно применительно к Ельцину, потому что он как раз народный герой, казалось бы), но в Ельцине эту чужесть очень чувствовали. Поэтому даже пьянство не сделало его героем анекдотов; сильно преувеличенное фольклорной прессой, но оно темой анекдотов не сделалось.

    Понятно, что иссякала интеллигенция, исчезала прослойка, которая была главным автором и хранителем городского фольклора и, конечно, с ее исчезновением исчезал и анекдот. Но дело еще и в том, что Ельцин был действительно как раз принципиально чуждым, и в том числе совсем не царистская, совсем не царская его особенность – его нежелание ограничивать свободу прессы. Прикармливать – да, ограничивать – нет. Он не воспринимался как свойский, и он изначально был чужой. И в этом была его обреченность. Про Горбачева нечего и говорить. А Путин первое время казался своим парнем, но все понимали организацию, из которой он происходит, и понимали, что этой организации анекдот враждебен априори.

    Помните: «Наша радиостанция интересуется тем, кто рассказывает политические анекдоты. Этим же интересуются наши читатели Иванов из Саратова, Сидоров из Петербурга, Андропов из Москвы». Вот это довольно распространенный и верный, в общем, принцип: эта организация не анекдотизируется, не одомашнивается, не приручается. Инстинктом мы это понимаем. Анекдот погиб не потому, что исчезло лицемерие, ведь анекдот всегда высмеивает лицемерие, а сегодняшняя российская власть поразительно откровенна. Беда не в том, что она откровенна. Беда прежде всего в том, что она антропологически чужда, что она существует в другом мире и управляется другими законами. И это внушает определенные надежды. Если нельзя рассказать анекдот, значит, нельзя и одомашнить. Значит, нельзя и приручить. Значит, надо что-то менять.

     

Комментарии
  • Игорь Сагарадзе - 14.04.2019 в 20:05:
    Всего комментариев: 218
    Уф-ф! Ну, все, как всегда. Дмитрий Львович умница, образованнейший человек, но как начнет теоретизировать... "...Сталин анекдотами не одомашнен". Хоть стой, хоть падай. Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 4
  • Эдуард Бернгард - 27.05.2019 в 22:26:
    Всего комментариев: 370
    Быков сильно противоречит себе: от утверждения, будто именно "люди с красными книжечками" (чекисты, осведомители) увлекались анекдотами и распространяли их, до Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 38 Thumb down 0
  • Greg Tsar - 24.12.2019 в 09:10:
    Всего комментариев: 378
    Ах, опозорился Быков, да при этом в чистейшем стиле редактора нашего АЛ. Сначала вот так: "И сколько бы Фейхтвангер не писал о том, что..." Каково, Фейхтвангер НЕ писал! Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0

Добавить изображение