Побег из лагеря

23-06-2019

 Screenshot_11

  • Нет, лагерь этот не был военным или концентрационным, но было это во время войны. Той самой — Великой отечественной.Было мне тогда лет одиннадцать, двенадцать…

    Мать успела вывезти нас с сестрёнкой из Ленинграда: мы избежали блокады, не знали бомбёжек, не слышали выстрелов. Но война есть война — она догоняла по-своему каждого.

    Выехали мы тогда, по обыкновению, на лето  к родным матери, на Волгу, но в  Ленинград вернуться уже не смогли. А когда немец подступил к Сталинграду, перебрались ещё дальше — в Среднюю Азию, в Душанбе. Там начиналась когда-то совместная жизнь отца с матерью, там появился потом и я.

    В этих мирных краях война ощущалась лишь постоянным чувством голода и запомнилась мне, голоногому пацану, бесконечными очередями за пайком и хлебом.

    А ещё — постоянной тревогой за отца, защищавшего Ленинград: почтальоншу ждали всегда с надеждой на очередной фронтовой  треугольничек, но приносила она и похоронки.

    Нас, детей — всех поголовно — отправляли тогда на всё лето в пионерские лагеря.

    Этот был километрах в двадцати от Душанбе (тогда ещё — Сталинабада) — высоко в горах.

    Деревянный клуб-столовая и фанерные спаленки-навесы стояли прямо в небольшой рощице вдоль прыгающего по камушкам большого горного ручья — чистого и холодного.

    В спаленках мы спали — ночью и после обеда. А ручей этот  днём перегораживали каменными запрудами, в которых целыми днями потом бултыхались и возились — других развлечений не было.

    Разве что — кино? Да нет, не было и кино.

    Но мы не скучали: чёрные от загара, мы обезьянками  лазили по окрестным деревьям и скалам, скакали вдоль и поперёк нашего ручейка по гладким, округлым камушкам — порезвиться там было где.

    Мы и резвились, как могли — радовались жизни.

    И всё бы ничего, но вскоре почувствовалось что-то неладное.

    За играми и походами по горам мы не сразу разобрались, в чём дело, но беготня как-то поутихла, дальние экскурсии сократились, а потом и вовсе ограничились прогулками вокруг столовой.

    После завтрака, состоявшего из размазанной по алюминиевой плошке манной каши и стакана мутноватого чая с кусочком хлеба и двумя кусочками рафинада, — сразу после такого лёгкого завтрака мы устраивались где-нибудь тут же, поблизости — в ожидании сигнала на полдник.

     

    Полдник — компот из сухофруктов. Без ничего.

    Обед тоже большого облегчения не приносил: пустой суп без мяса, пустая перловая каша без масла, компот из сушёного урюка, и — никаких добавок.

    В поисках дополнительного пропитания мы облазили вседеревья, но и там, кроме недозрелой алчи, ничего не обнаружили.

    От кислой ягоды сводило скулы, зубы ныли от оскомины, а желудки наши…  О том, что происходило при этом с нашими желудками, лучше не вспоминать.

    В городе, проголодавшись, можно было кое-как  обойтись ещё вкусными урючными косточками, подобранными на рынке (персиковые труднее кололись и сильно горчили), у алчи же они и у спелой-то маленькие да горькие, у этой же вообще были несъедобными.

    Народ небалованный, к недоеданию привыкший, мы почуяли: что-то тут не так, что-то неладно.

    Прекратились и смех, и беготня — мы собирались кучками по углам спален и перешёптывались, не решаясь на большее: взрослые — народ серьёзный и  всякий ропот пресекали в самом зародыше.

    Дело дошло до того, что ни о чём, кроме еды, мы уже и не думали: и спать ложились с мыслями о еде, и утром просыпались с теми же голодными мыслями.

    Начались побеги.

    На утренней линейке дежурные при поверке каждый раз кого-то недосчитывались.

    Вскоре стали бежать уже группами — по двое, по трое. Из оставшихся лагерное начальство назначало дозоры, караулившие беглецов у лагерных ворот, но сбегали и сами дозорные.

    Когда очередь караулить лагерь дошла до нашей палаты, мы, трое дозорных, назначенных на завтрашнее дежурство, тоже приготовились к побегу: от ужина и завтрака выкроили по ломтику хлеба и по паре кусочков пилёного сахара.

    Назавтра, дождавшись, когда разводящие ушли, мы, прихватив спрятанные припасы, тут же бросились за ворота.

    Добежав до ближайшего поворота и убедившись, что погони нет, перешли, часто оглядываясь, на скорый шаг.

    Стояла ещё утренняя прохлада, дорога шла под уклон, идти было легко — мы повеселели, и первое время ноги сами переходили на лёгкий бег.

    Быстрая, бурная речка Варзобка бежала рядом с нами в том же направлении и с той же скоростью. Мы спускались иногда к ней, чтобы  напиться (хлеб и сахар пока не трогали — берегли «до обеда»).

    Солнце, однако, забравшись в зенит, начало нещадно поливать оттуда огнём неприкрытые наши головы и обнажённые плечи. Укрыться от него было негде: слева — голые скалы, справа быстрая речка, и — ни деревца, ни кустика!

    Часа через два не выдержали — остановились на привал. Спрятавшись в тени за валуном, пососали, макая кусочки в воду, наш рафинад и сжевали весь хлеб.

    Река рядом: очень тянуло искупаться, но не решались — очень уж бурная. Смочили только майки и головы да пополоскали ноги.

    Почти не отдыхали: дорога ещё — ох, какая дальняя!

    А горы кругом — загляденье (столько раз потом  —  после войны уже, окончив и школу, и институт — бродил я по мраморному этому ущелью!).

    Но тот раз было не до красот: сверху нещадно палило солнце, снизу дышал жаром раскалённый гравий, майки наши быстро высыхали и тут же снова промокали — уже от пота.

    Всё чаще спускались к реке освежиться.

    Вода чистая, холодная, вкусная — не оторваться. Напьёшься всласть, а минут через пять-десять снова хочется пить …

     

    Дорога безлюдна: ни пеших, ни конных, ни машин.

    Догнали лишь небольшое стадо тощих овец в сопровождении такой же тощей овчарки и пропыленного насквозь таджичонка  в пёстрых лохмотьях и с длинной палкой в руках.

    Там, где ущелье наше резко сужалось — мы знали уже — выход на широкую равнину. Значит, полпути позади.

    Появились и первые грузовики: каждый раз приходилось пережидать на обочине, пока осядет туча поднятой ими пыли.

    Ноги гудели, во рту слиплось. Река ушла теперь от нас далеко вправо — до неё уже не добраться.

    Началась самая нудная часть пути:  ни попить, ни присесть — кругом по щиколотку пыль да покрытые серой пылью колючки.

    И — никакой уже красоты: рыжие от выжженной солнцем травы холмы да мягкая от глубокой пыли дорога.

    Но вот, наконец, и Мёртвая Петля — длинный зигзаг с долгим спуском к Серному ручью и таким же долгим подъёмом  наверх.  Ручей вытекает из Серного озера, вода в нём мутная, тёплая и противная (сероводородная) — отдаёт тухлым яйцом: смочили головы, прополоскали рты и выплюнули.

    Почти уже и пришли: дорога превратилась в улицу Ленина — появились первые дома, первые собаки и первые прохожие.

    Долго-долго брели ещё и по городу,  проминая сандалиями размякший на жаре асфальт.

    Где и как потом разошлись, не помню.

    Помню только, что очутился, наконец, возле родных зелёных ворот с калиткой и развесистым тутовником у входа.  Поворот за угол, крыльцо…

    Дверь на кухню открыта — там, спиной ко входу согнулась над корытом мать…

    — Мамочка!..

    Мать, однако, скорее испугалась, чем обрадовалась:

    — Откуда ж это ты?!

    — Из лагеря… убежали…

    Она была явно растеряна и расстроена:

    — Да как же, сыночка… Там же карточки твои все на два месяца — и хлебные, и на паёк!..

    Этого обстоятельства я, конечно, не учёл.  Продовольствие нам выдавали тогда по карточкам: нет карточек — нет еды.

    Отделавшись от первого испуга, мать захлопотала, заставила вымыться, покормила чем-то, хотела даже уложить в постель.

    — Да как же вы добирались-то? — спросила она, наконец, уяснив причину нашего побега.

    — Пешко-ом?..  от самого от лагеря? — не поверила она, — и никто вас за всю дорогу не подвёз?

    Я всё возвращал разговор к тому, что совсем перестали кормить, что все почти поразбежались — и половины лагеря уже не осталось…  а шли пешком, конечно же — кто ж стал бы нас подвозить!..

    Мать слушала меня и внимательно, и сочувственно, но вывод в конце сделала неожиданный:

    — Вот, что сделаем. Ты сейчас отдохни, как следует, а вечерком мы с тобой пойдём обратно. Сегодня выходной — вместе пойдём, там разберёмся.

    Идти обратно в лагерь мне совершенно не хотелось. Не только из-за усталости, а не верилось просто, что удастся матери в чём-нибудь разобраться: не пришлось бы потом удирать оттуда ещё раз.

    Делать, однако, нечего.  Поболтался немного по опустевшему двору: приятели тоже распиханы все по лагерям. Поскучал, повозился с сестрёнкой. А часам к семи мать управилась со всеми воскресными делами, пристроила сестрёнку к соседям, и мы тронулись потихоньку в обратный путь.

    — Дорогу хорошо помнишь?

    — Ещё бы! — ночью найду, — (не подозревал ещё, что ночью-то и придётся вскоре нащупывать её своими ногами).

    Транспорт городской тогда не ходил — так от самого дома и потопали опять пешочком через полгорода.

    Когда миновали Мёртвую Петлю, солнце цеплялось уже за вершины окружных гор.

    Дневная жара спала,  и пить не хотелось, но ноги не отошли ещё от утренней пробежки, да и шагать в гору было тяжелее, чем спускаться.

    Мать непрерывно что-то рассказывала, стараясь отвлечь меня от невесёлых мыслей, мы часто поначалу присаживались на отдых. Заметив, однако, как быстро темнеет, заторопились: и полпути ещё не прошли!

    Дорога была пустыннее ещё, чем днём: редко-редко встретится какой-нибудь седобородый бабай верхом на ишачке.  Долго с недоумением оглядывается на нас, и снова потом принимается понукать своего длинноухого

    Когда миновали мы узкое горло Варзобского ущелья, совсем уже стемнело.

    Мать всё боялась сбиться с пути, а я всё успокаивал её — места знакомые, да и как тут собьёшься: и дорога одна, и речка одна — шумит вон где-то там внизу, слева.

    Из полного мрака протопали навстречу три всадника. Заметив нас, они перекинулись по-своему о чём-то между собой гортанными криками и тут же снова исчезли в темноте.

    Дорога забирала всё круче и круче, а тьма такая, что не видно уже, куда и ногу ставить.

    Совсем стало скверно, когда на одной сандалии у меня оборвался хлястик, а у другой отстала подошва — пришлось их снять.

    Мало того, что не было уже сил идти, стало ещё и больно ступать босыми ногами по острому щебню.

    Скоро я в кровь разбил обе ноги и последние километры шёл, откровенно подвывая от боли.

    Мать, чтобы как-то отвлечь, спрашивала всё про дорогу, а я и сам уже не уверен был, что мы не пропустили в темноте знакомый поворот.

    Выручила луна — ещё невидимая из-за горы — она вовремя высветила нам знакомые белые ворота лагеря.

    Разбуженные дежурные растолкали какое-то начальство — те уверили мать, что всё будет теперь в полном порядке.

    Меня уложили спать. Уговаривали и её остаться на ночь, но мать,  даже не присев передохнуть, отправилась назад.

    Как она, только что проделавшая такой путь, добралась тогда до дома, что она, бедная, передумала и перечувствовала по дороге (одна, ночью, в горах) — неведомо!

    Ей же надо было ещё выйти завтра с утра на работу: время было серьёзное — не то что пропустить день — на час опоздать было нельзя.

    Я же, добравшись до постели, забылся до утра мёртвым сном.

    Вот, собственно, и всё приключение.

    Ноги мои скоро зажили, а в лагере действительно навели порядок: кого-то выгнали, кого-то посадили — появилась и тушёнка на обед, и даже (пару раз)  шоколадки на полдник.

    Когда война окончилась (отец прошёл её от Ленинграда до Берлина), мы вернулись, наконец, домой.

    Нас миновала страшная блокада, мы не попадали под бомбёжки и обстрелы. Но война прошлась, конечно, и по тем, кто не попал прямо  под её колёса. Запомнилась и проголодью и постоянным чувством детской тревоги за родителя, за дом, за Ленинград.

    А сорок горных километров за день — это и до сих пор высшее моё спортивное достижение.

     

     

     

     

Комментарии
  • Greg Tsar - 24.06.2019 в 02:53:
    Всего комментариев: 378
    Это как бы и мои воспоминания, большое спасибо.
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • michaelmalakhin@gmail.com - 24.06.2019 в 19:51:
    Всего комментариев: 48
    Просто и хорошо. Спасибо.
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0
  • Витя - 24.06.2019 в 23:45:
    Всего комментариев: 116
    Спасибо! Честно и просто.
    Рейтинг комментария: Thumb up 1 Thumb down 0
  • Леонид Сапожников - 29.06.2019 в 07:01:
    Всего комментариев: 36
    А я бежал из пионерлагеря после войны, в 1951 году. До Киева, где жила наша семья, было около 50 км, и пригородный поезд ходил редко. На станции Буча меня случайно Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 2 Thumb down 0

Добавить изображение