Голографический портрет академика Ю.Н. Денисюка

07-06-2020
  • DenisukЮрий Николаевич Денисюк известен как автор «трёхмерной» или «глубокой» голографии. Термин «голография» был введён в научную литературу лондонским физиком (венгерского происхождения) Денешем Габором, изучавшим методы исправления аберраций в электронной микроскопии. Габор моделировал свои теоретические построения с помощью волновой оптики и впервые продемонстрировал возможность получения изображения объектов без применения фокусирующей оптики - путём записи на светочувствительном материале картины интерференции света, освещающего объект, и света, рассеянного объектом. Габор опубликовал свои исследования в 1948-1949 годах в двух основательных публикациях, нашедших вскоре отражение в учебниках оптики.

    Юрий Денисюк утверждал, что он не знал работ Габора, когда в 1958 году приступил к собственным экспериментам по голографии, которую он называл волновой фотографией. Он рассказывал, что вдохновился фантастическими произведениями Ивана Ефремова и работами Липмана по созданию цветной фотографии. Я отношусь к этим рассказам Денисюка с полным доверием. Из общения с ним я убедился, что он был человеком, определённо, незаурядным и, одновременно, мало образованным в области теоретической физики. Свои прозрения в отношении волновой фотографии он формулировал в форме откровений, см., например, Ю. Н. Денисюк, В. И. Суханов, УФН, 101 337–338 (1970).

    С работами Габора я познакомился в процессе подготовки к кандидатскому экзамену, на котором мне была задана трудная тема «теория оптической когерентности». В ходе её изучения я погрузился в прекрасную монографию Макса Борна и Эмиля Вольфа «Principles of Оptics» с подзаголовком «Electromagnetic Theory of Propagation, Interference and Diffraction of Light», изданную в 1964 году знаменитым издательством «Пергамон Пресс» и тут же приобретённую библиотекой моего богатого Государственного Оптического Института им. С.И. Вавилова (ГОИ). Как я узнал из этой монографии, Габор в своих экспериментах ориентировался на возможности коммерческих фоточувствительных материалов. Его, прежде всего, интересовала их разрешающая способность, которая обычно не превышала сотни линий на 1 мм. Исходя из этого, Габор выбрал схему записи своих «голограмм». При интерференции плоских «когерентных» волн возникает решётка распределения яркости светового поля, частота которой меняется от нуля до удвоенной обратной длины волны света. Максимальная частота достигается при встречном распространении пучков света, составляя для зелёного света около 4000 линий на 1 мм. Для техники Габора это была совершенно недостижимая разрешающая способность, и потому он выбрал попутную геометрию, при которой интерферируют почти параллельные пучки света. В области наложения пучков помещалась фотопластинка, которая после проявления и становилась голограммой. Такая геометрия обладает принципиальным дефектом: при восстановлении изображения (путём освещения интерферограммы параллельным пучком света) возникают два световых поля рассеяния, соответствующие мнимому и действительному изображению объекта, которые накладываются друг на друга. Они, однако, фокусируются в разных областях пространства, что позволяет их частично разделить и, тем самым, продемонстрировать голографический принцип.

    Денисюк, ставивший свои эксперименты десятком годов позже, имел в своём распоряжении секретные достижения фотографической техники, развитой в ГОИ в интересах микрофотографии, позволявшей переснять страницу текста на 1 квадратный миллиметр негатива. Подобного типа техника повсеместно употреблялась в шпионской практике. В ГОИ в середине пятидесятых годов были разработаны, как сегодня бы сказали, «наноразмерные» фотографические эмульсии, допускавшие пространственное разрешение в несколько тысяч линий на 1 мм. (На одной из закрытых выставок достижений ГОИ для Министерства Оборонной Промышленности (МОП) демонстрировался негатив 24х36 мм, на котором содержался целый том сочинений Ленина). Обладая такими фотоматериалами, Денисюк не задумывался об ограничениях разрешающей способности и изначально избрал геометрию записи голограммы, близкую к встречным пучкам. В качестве объекта голографирования он избрал сферическое зеркало. Освещал он его светом ртутной лампы, из которой фильтрами выделялась одна яркая линия. Узость спектра этой линии обеспечивала чёткость интерференционной картины. С этой же целью ограничивался угловой размер светящей поверхности лампы. Между лампой и зеркалом помещалась стеклянная пластинка с нанесённым светочувствительным слоем. Экспозиция была весьма длительной - многочасовой, потому что света было мало, а чувствительность сверх разрешающей пластинки была очень низкой. Результатом этой экспозиции явился негатив, освещение которого светом той же ртутной лампы привело к появлению заметной яркой точки в пространстве перед негативом. Тем самым было продемонстрировано восстановление светового поля, отражённого от виртуального сферического зеркала, образ которого был запечатлён на негативе.

    Габор тоже использовал отфильтрованный свет ртутной лампы. Но в качестве объекта съёмки он взял диапозитив со списком имён великих физиков-оптиков (Ньютон, Гюйгенс, Френель, Фарадей, Максвелл, Кирхгоф, Планк, Эйнштейн, Бор). Полученная голограмма представляла собой совершенно не трактуемый набор теней. Однако при восстановлении она прекрасно обнаруживала все исходные имена. И эта демонстрация идеи восстановления волнового фронта была много убедительнее, чем получение одиночной точки в эксперименте Денисюка, свидетельствующей о восстановлении сферического волнового фронта.
    Похоже, что эта недостаточная зрелищность результата эксперимента Денисюка привела к тому, что его первая попытка получить официальное свидетельство об открытии явления «отображения оптических свойств объектов в волновом поле рассеянного им излучения» была отвергнута решением учёного совета ГОИ.

    В то время в ГОИ работали три академика АН СССР (А.Н. Теренин, В.П. Линник и А.А. Лебедев), которые дружно высказались в том духе, что принцип дифракционного восстановления волнового фронта опубликован четырнадцатью годами раньше и убедительно продемонстрирован Д. Габором. Эта неудача, впрочем, не помешала Денисюку успешно защитить кандидатскую диссертацию. Однако никакого дальнейшего развития эта деятельность не приобрела, так же, как не имели тогда никакого развития работы Габора. Причины этого были очевидны – технически голография в любой модификации была совершенно неконкурентоспособна в сравнении с традиционной фотографией. Это положение радикальным образом изменилось после открытия в 1960 году лазеров - источников света со спектральной и пространственной яркостью на много порядков выше яркости существовавших до того любых тепловых и газоразрядных источников.

    Широкой общественности голография стала известна после публикации в 1965 году в журнале Scientific American прекрасной статьи двух сотрудников Мичиганского Университета Е.Н. Лейта и Ю. Упатниекса. Прочитав эту статью, я предложил своему научному начальнику А.М. Бонч-Бруевичу рассказать об этой работе на семинаре отдела. Работа того стоила. Она была понятно изложена, великолепно иллюстрирована и прекрасно демонстрировала все парадоксальные отличия голограммы от монохромной фотографии, превращавшие голограмму в окно, в пределах которого объект съёмки мог быть осмотрен с разных сторон в качестве реального объёмного предмета. При освещении лазером голограммы рассеянное ею излучение точно воспроизводило волновое поле света, рассеянного объектом записи.

    Главный недостаток голограмм Габора – наложение действительного и мнимого рассеянных полей – в технике Лейта-Упатниекса был преодолён за счёт отклонения от соосности опорного и объектного пучков света. Это потребовало использования фотоматериала с высокой разрешающей способностью, но к этому времени технических проблем в этом отношении уже не было.
    (Рассказывая об этой работе на семинаре, я не упоминал имени Денисюка, потому что к этому времени ещё ничего не знал о его занятиях. Институт, в котором мы оба работали, был слишком велик, и большинство его отделов были засекречены. Впрочем, фамилия Денисюка мне была известна совсем в иной связи.

    Я был в «фаворе» у недавно избранного члена-корреспондента АН СССР П.П. Феофилова, который состоял в заместителях главного редактора журнала «Оптика и спектроскопия». Феофилов частенько давал мне, как молодому выпускнику Политехнического института, на рецензию разные «проблемные» статьи, среди которых оказалась статья Денисюка. В этой статье Денисюк предлагал схему оптического устройства, нарушавшего известную «теорему взаимности». Мне далеко не сразу удалось найти ошибку в его построениях. Убедить редакцию в необходимости отклонить эту статью мне удалось лишь после того, как я доказал, что устройство Денисюка противоречит второму началу термодинамики. Самого Денисюка это не убедило, он был готов опровергнуть второе начало. Но с Денисюком мы не встречались, а мои рецензии были анонимны).

    В 1966 году в ГОИ произошло удивительное событие: наше министерство командировало в Англию большую делегацию специалистов-оптиков с целью «обмена опытом». Делегация была составлена преимущественно из партийного начальства. Единственным исключением явился беспартийный начальник нового лазерного отдела №3 профессор А.М. Бонч-Бруевич, в прошлом докторант академика С.И. Вавилова. По возвращению наш начальник подробно рассказал о своей поездке, поразив воображение научных сотрудников описанием лондонской жизни и рассказами о визитах в государственные лаборатории и университеты. Он, в частности, встречался с оксфордским профессором G.W. Series, с которым у меня была односторонняя связь – профессор писал мне письма с приглашениями на международные конференции. (Письма кое-как до меня доходили, но отвечать мне на них не разрешали).

    А.М. Бонч-Бруевич не только поговорил с профессором Сириесом, но и заснял его приветствие в мой адрес на киноплёнке! Второй знаменательной встречей шефа в Лондоне явился визит к Д. Габору, к которому Алексей Михайлович оказался хорошо подготовлен моим недавним семинаром о голографии. О встрече с Габором шеф мне подробно рассказал позже наедине, пригласив меня в свой кабинет после публичного рассказа о своей поездке.
    Габор, как выяснилось, уже вполне освоил лазерную технику голографии Лейта - Упатниекса и поразил воображение моего шефа удивительной новой возможностью голографии, получившей в дальнейшем название «голографической интерферометрии». Речь шла о двух стадийной записи голограммы, когда после первой экспозиции в состоянии объекта происходит какое-то пространственное изменение - сдвиг, поворот, деформация. После этого в том же расположении делается вторая экспозиция фоточувствительного материала. В этом случае при восстановлении образа объекта, он оказывается покрытым системой интерференционных полос, отражающих произведенное между двумя экспозициями изменение координат поверхности объекта.

    Оптика традиционно использовала интерференционный метод контроля качества простых и гладких оптических поверхностей, когда, например, исследуемая плоская или сферическая поверхность совмещается с эталонной. Освещение поверхностей раздела обнаруживает при этом интерференционную картину, отражающую отклонение пробной поверхности от эталона. Голографическая интерферометрия замечательным образом обобщает этот подход, позволяя в качестве эталонной поверхности использовать сколь угодно сложный объект в его исходном состоянии. Габор показывал А.М. Бонч-Бруевичу голограмму двутавровой балки, нагружаемую на второй стадии записи голограммы.

    Во время этой встречи Габор спросил моего шефа, чем он занимается, и шеф ответил, что его лаборатория занимается голографией! Чем именно? – спросил Габор. И шеф ответил – мы, как и Вы, занимаемся голографическим контролем микроскопических изменений состояния объектов, и, в частности, мы занимаемся контролем роста кристаллов.
    Тут я не в первый раз подивился лихости своего шефа. Пять минут назад он впервые услыхал о методе «голографической интерферометрии» и тут же сфантазировал правдоподобное применение этой техники!
    Вслед за этим шеф объяснил мне, зачем он меня вызвал. Он хотел, чтобы я в максимально короткое время осуществил бы какое-то исследование в области голографии с тем, чтобы в соавторстве с ним была опубликована оригинальная статья, подтверждающая, что он, А.М. Бонч-Бруевич, действительно, в своей лаборатории ведёт работы по голографии!

    Нельзя сказать, что эта идея мне понравилась. Но мне приходилось учитывать свои обязательства перед шефом. А обязательства были. В эти годы ГОИ включился в интенсивные работы в области лазерной оптики. А.М. Бонч-Бруевич был назначен начальником нового научного отдела, взявшего своей целью развитие исследований взаимодействия мощного светового излучения с веществом. Шеф гордился введением в обиход института термина «силовая оптика», имевшим прозрачную связь с перспективными военными применениями лазеров. Весь наш отдел был вовлечён в строительство мощных импульсных лазеров и в исследования, связанные с лазерной абляцией вещества. Но мне в этих условиях всеобщей мобилизации было позволено заниматься своей собственной научной тематикой, получившей название «интерференция атомных состояний». В этой области мне удалось сделать ряд оригинальных исследований, по материалам которых я защитил с интервалом в два года кандидатскую и докторскую диссертации. При этом, в нарушение традиций ГОИ, я не включал своего начальника в свои публикации, хотя мне многие намекали на желательность такого соавторства. (Мне же это казалось просто невозможным).

    Предложение шефа происходило сразу после защиты мною докторской диссертации, и я считал себя обязанным откликнуться на него согласием.
    Для начала я решил научиться делать голограммы. Дело было непростым хотя бы потому, что газовых лазеров нужного качества в нашем отделе не было. Шеф, однако, договорился с отделом А.А. Мака, у которого были самодельные гелий-неоновые лазеры на загородной базе ГОИ в посёлке «Овсяное» на карельском перешейке. Этими лазерами управлял сотрудник Мака О.Б. Данилов, который и взял меня под своё покровительство. В течение двух недель, работая преимущественно по ночам, чтобы избежать вибраций лабораторных корпусов, (разрушавших интерференцию световых пучков), мы более или менее овладели техникой голографии.

    Существенным оказался выбор объекта голографирования: наиболее зрелищным объектом оказалась никелевая монета рублёвого достоинства. Этот объект наглядно демонстрировал ещё одно резкое отличие голографического образа объекта от фотографического: огромное различие в градациях яркости образа. Если фотографический отпечаток способен обеспечить не более 30-кратного различия яркостей – от предельно «чёрного», до самого «белого» участков фотографии, - то голограмма вообще не имеет ограничения яркостей. Это прекрасно демонстрировала голограмма монеты, которая при некоторых аспектах просто ослепляла блеском.

    Наша голографическая продукция стала широко известной в ГОИ благодаря рекламе, которую по возвращении из «Овсяного» устроил ей Олег Данилов в отделе Мака. Результатом этого был визит ко мне в лабораторию нового молодого директора института М.М. Мирошникова в сопровождении старого заместителя по науке Е.Н. Царевского и незнакомого мне молчаливого лысоватого человека средних лет, которым оказался Ю.Н. Денисюк. Именно тогда Денисюк впервые увидел настоящую лазерную голограмму!
    А показать посетителям мне было что. К этому времени у меня было уже своё лазерное хозяйство. Моя установка представляла собой светонепроницаемый ящик, в который свет лазера заводился через микро объектив, освещавший объекты съёмки. В стенку ящика вставлялась кассета с фото пластинкой. На пластинку падал свет, рассеянный от объекта, и опорный свет от лазера. Экспонированная и проявленная пластинка представляла собой голограмму. При её помещении на исходное при экспозиции место и при освещении опорным лазерным светом, она превращалась в окно, через которое наблюдатель видел идеальную копию объекта в его исходном состоянии. Если при этом объект оставался на месте, то его можно было аккуратной юстировкой положения голограммы совместить с изображением. Перед точным совмещением объект покрывался системой параллельных теневых полос переменной частоты вплоть до исчезновения полос при точном совмещении.

    Повторяя опыт Габора, я в качестве объекта использовал дюралевый швеллер, закреплённый винтом через отверстие в полке. Добившись исчезновения полос, можно было прикосновением руки к швеллеру вызвать причудливую картину полос деформации, покрывавших швеллер и обтекавших точку закрепления. Зрелище при этом было фантастическим, потому что наблюдаемая через голограммное окно собственная рука оказывалась призрачной – она была видимой и прозрачной! Если при этом лазерное освещение швеллера выключалось, то деформационные полосы исчезали вместе с рукой, при том, что швеллер оставался на своём месте, будучи прекрасно виден через голограммное окно, что достоверно подтверждалось осязанием невидимой руки. Экспериментатор ощущал себя человеком-невидимкой!

    Однако этот голографический практикум никак не решал задачи, поставленной передо мной шефом. Нам с ним нужна была оригинальная научная работа! Я читал десятки статей по голографии, которые валом публиковались тогда во множестве зарубежных журналов, в надежде сформулировать задачу исследования. Иногда это получалось, я брался за работу, но тут же появлялась новая статья, где поставленная мной задача была уже решена. (Так, например, произошло с моей идеей количественного измерения разрешающей способности светочувствительного материала по измерению дифракционной эффективности интерферограммы).

    В конце концов, я двинулся по простейшему пути изучения метода голографической интерферометрии, который в то время носил исключительно качественный характер. Я поставил перед собой задачу количественной расшифровки смещений поверхности объекта, обнаруживаемых интерферограммой. Главная трудность состояла в том, что картина интерференционных полос решительно менялась в зависимости от угла наблюдения, причём локализация полос выходила за пределы поверхности объекта. Тем не менее, мне удалось найти способ вычисления компонент вектора смещения любой точки поверхности объекта, что и составило основное содержание статьи «Исследование поверхностных деформаций тел с помощью голограммной техники», опубликованной в 1967 году в «Журнале технической физики» (том 32, №2, стр. 360-369) . На этом я решил «завязать» с голографией, потому что в ГОИ во всю шла организация отдела голографии под руководством Ю.Н. Денисюка, перспектива работы с которым меня совершенно не привлекала.

    Как оказалось, Денисюк не забыл обиды, нанесённой ему учёным советом ГОИ, и заново стал возбуждать вопрос о присвоению ему диплома открытия. Его поддержало министерство. Диплом был получен, и на волне поднявшегося интереса к голографии было решено создать в ГОИ сначала лабораторию, а потом и отдел голографии.

    В те дни меня вызвал Е.Н. Царевский и сообщил, что в министерстве назначено совещание по проблемам голографии, на котором мне предлагается выступить от лица Денисюка, поскольку «Денисюк страдает дефектом речи» - и действительно, у Денисюка была тяжёлая форма заикания. Мой доклад от лица Денисюка должен был сопровождаться демонстрацией моих голограмм, потому что тогда Денисюку показывать было нечего.

    А я в процессе подготовки статьи наделал множество весьма зрелищных голограмм. (Очень эффектны были голограммы раковин рапанов, выловленных мной в Чёрном море: изменяя направление освещающего голограмму света, можно было заглянуть внутрь раковины. При этом свет красного лазера создавал иллюзию цветного изображения, потому что исходно раковина была нежно розовой). Наш (с Денисюком!) доклад имел большой успех на коллегии МОП, и больше я уже никогда не имел дела с голографией!
    Голография в ГОИ, тем временем, стала интенсивно развиваться. Министерство выделило деньги, и под отдел Денисюка был построен целый отдельный особняк. В ГОИ прошёл слух о том, что Учёный совет выдвинул Денисюка на выборы в АН СССР. Денисюк выступил с большим докладом. Доклад мне не понравился – не потому, что Денисюк сильно заикался, а тем, что он предпослал своему докладу цитату из Ленина, якобы предвидевшего открытие голографии. И потом Денисюк постоянно ссылался на марксистскую философию и предвидел время, когда по лучу света можно будет передавать не только образы, но и материальные предметы! Вообще, в речах Денисюка явственно просвечивали фантазии Ивана Ефремова и братьев Стругацких, обожавших тему «телепортации». И, конечно, Денисюк предвидел голографическое кино и телевидение, что меня совершенно возмутило, поскольку эти предположения были абсолютно не совместимы с элементарными представлениями теории информации. Впрочем, точно такие же безответственные предсказания делал тогдашний директор Физтеха, вице-президент АН СССР Б.П. Константинов, с которым Денисюк уже вёл переговоры об организации в Физтехе лаборатории голографии.

    Учёный совет ГОИ, действительно, выдвинул Денисюка в кандидаты на выборы в АН СССР 1970 года. Однако инициатива этого выдвижения исходила из самой академии! Рекомендовал Денисюка к избранию академик-секретарь Отделения общей физики и астрономии Л. А. Арцимович. До Арцимовича дошли слухи о том, что Денисюк фигурирует в числе тайных номинантов на Нобелевскую премию 1971 года за голографию. И потому Арцимович решил упредить гипотетический скандал получения Нобелевской премии безвестным кандидатом наук превентивным избранием его в члены-корреспонденты АН СССР.

    А слух о Нобелевской премии имел основание, впрочем, несколько сомнительного свойства. Действительно, шумный успех голографии сделал актуальным присвоение Нобелевской премии за успехи в этой области. На неё очевидным образом стали претендовать американцы Лейт и Упатниекс. Называли и другого претендента – теоретика Дж. Строука, автора основательной монографии «Введение в когерентную оптику и голографию», изданную в русском переводе уже в 1967 году. Говорили, что когда Строук осознал, что его шансы на премию минимальны и что лидерами остаются Лейт с Упатниексом, он, исходя из ревнивого принципа «не доставайся же ты никому!», стал рассказывать про достижения никому неизвестного русского, который, де, опередил на год Лейта и Упатниекса. Вот эти-то разговоры и дошли до сведения Л.А. Арцимовича и определили его действия. (Забегая вперёд, скажу, что нобелевская премия по физике за 1971 год была присуждена одному Д. Габору, что мне представляется совершенно справедливым. Что касается Денисюка, то он не был обделён международным признанием, получив в дальнейшем несколько престижных премий).

    А тогда, осенью 1970 года, мой шеф А.М. Бонч-Бруевич, пригласил меня к себе домой и сообщил, что по решению Учёного совета ГОИ два сотрудника ГОИ выдвинуты на выборы в академию наук – а именно, он, А.М. Бонч-Бруевич, и Ю.Н. Денисюк. «А при чём тут я?» - подумал я и тут же получил ответ. Оказалось, что шеф хочет, чтобы я поехал в Москву и поговорил со своим могучим родственником, директором Института атомной энергии, академиком А.П. Александровым, имеющим большой вес в академии наук, с тем, чтобы, по крайней мере, его склонить к голосованию за моего шефа!

    Этим предложением он меня совершенно сразил. Во-первых, я, пожалуй, впервые заподозрил, что, завлекая меня десять лет назад в ГОИ, шеф думал не о моих достоинствах, а о моих родственных связях. Во-вторых, сама мысль что-то советовать своему великому дяде мне казалась достаточно дикой. И, наконец, за 10 прошедших лет общения со своим шефом я в достаточной мере разочаровался в нём в качестве выдающегося учёного, чтобы от души рекомендовать его в академию. А уж о Денисюке я, по молодёжной самонадеянности, был совсем низкого мнения. Но отказаться от этого щекотливого поручения я, в силу имеющихся у меня обязательств, не мог.

    Я хорошо помню последовавший за этим разговор с дядей. Я тогда попросил его о приватном разговоре, который состоялся поздно вечером в его кабинете. Я прямо сказал ему, что обращаюсь по просьбе своего начальника, который избирается в академию. Сказал ему, что мой шеф имеет существенной заслугой издание монографии «Применение электронных ламп в экспериментальной физике», которая была настольной книгой физиков-экспериментаторов в течение десятка лет. Сказал, что он хороший научный организатор и человек достаточно смелый. В подтверждение этого я привел ему слова одного недоброжелателя моего шефа, который сказал «Что бы о нём ни говорить, а он не дристун». После чего я сказал, что на выборах мой шеф будет конкурировать с Денисюком, который, уж точно, ни черта не стоит! И я искренно размалевал Денисюка всеми собранными мною чёрными красками: и что он физики не знает, и что у него непомерные амбиции, и что он, пусть даже самостоятельно что-то придумавший, не понял, что лазеры полностью меняют положение в голографии и упустил без толку 7 лет . Дядюшка прервал поток моих обличений Денисюка, сказав, «Ты думаешь, он ничего не стоит? А вот посмотри!» И он вытащил из бумажника какую-то стекляшку, которую стал крутить перед лампой. Это была пустая желтоватая стекляшка, которая вдруг блеснула каким-то призрачным изображением. Это был блеклый, но явственный объёмный образ рублёвой монеты с барельефом Ленина. Да! Зря я ругал Денисюка! Он был далеко не дурак и усвоил уроки. Он сделал «глубокую» голограмму рубля, исключительную привлекательность какового я ему до того продемонстрировал. А особенность голограмм Денисюка состояла в том, что они записывались в основном во встречных пучках, нуждаясь при этом в довольно толстой светочувствительной эмульсии. Возникающая при этом «липмановская» интерференционная структура играла роль светофильтра, выделявшего из белого света узкую полосу частот. Это позволяло видеть голографическое изображение в белом свете (если источник был достаточно малого углового размера, например, солнце). Лазер, разумеется, был всё равно необходим, но только на этапе записи голограммы, а восстанавливать её можно было в белом свете. (Нельзя сказать, что кроме Денисюка, до этого никто не дошёл. Мой шеф, рассказывая про свой визит к Габору, говорил с удивлением, что Габор показывал ему голограммы в свете белой лампы!)

    Так вот, умный Денисюк за месяц до выборов в академию разослал всем членам Отделения общей физики и астрономии по голограммному рублю! И тут мне стало ясно, что карта Бонч-Бруевича на этих выборах бита. Так оно и оказалось: был выбран Ю.Н. Денисюк.

    Вставная история.

    На выборы в академию 1972 года Учёный совет ГОИ опять рекомендовал двух кандидатов – это были мой шеф и я! На этот раз я от шефа никаких поручений не имел и, по-моему, даже не знал о своём выдвижении. Помню, что позже услышал от шефа, что мы оба провалились. И лишь много лет спустя я узнал, что я на тех выборах был выбран во втором туре, но результат был отменён. Моим конкурентом в этом туре был президент Белорусской академии Н.А. Борисевич, заслуженный партизан ВОВ. По результатам тура Арцимович дал пояснение – Александров не может считаться избранным, потому что место выделено специально под номенклатуру Борисевича, и чтобы место не пропало, следует выбрать именно его! Отделение вняло, и проголосовало за Борисевича в третьем туре. (Борисевич мне этой конкуренции не простил, и на следующих выборах я опять провалился).

    А отдел Денисюка в ГОИ расцвёл. Рекламная зрелищность голографии привлекла в этот отдел молодёжь, среди которой нашлись и весьма толковые люди. Упомяну о самом толковом – о В.Г. Сидоровиче, который прославился не только прекрасными демонстрациями техники обращения волнового фронта при вынужденном комбинационном рассеянии света, но и количественной теорией этого удивительного явления, открытого В.В. Рагульским в ФИАНе.

    Работы Сидоровича были, по-моему, вершиной достижений отдела Денисюка. Сам Денисюк, как типичный авторитарный начальник, не терпел рядом с собой умников, третировал Сидоровича, и довольно скоро тот от него ушёл, перебравшись в Москву на начальственную должность. Перед этим, правда, Сидорович защитил докторскую диссертацию, на которой я выступал оппонентом от Учёного совета ГОИ. При этом обнаружилось одно обстоятельство, дополнительное характеризующее начальника отдела. Я знал, что в успешном завершении теории Сидоровича важную роль сыграла консультация замечательного математика ГОИ В.П. Козлова, и я высказал претензию к Сидоровичу в том, что он не взял Козлова в соавторы. На это Сидорович мне объяснил, что ему запретил это делать его другой соавтор - Денисюк, сказав, что нечего примазывать к славе отдела посторонних лиц! (Но в ходе защиты диссертации Сидорович с моей подачи поблагодарил Козлова).

    Отдел голографии в дальнейшем занимался, в основном, зрелищной голографией – разработкой цветной голографии и портретами людей, что требовало использование мощных импульсных лазеров – за время экспозиции объект съёмки обязан быть неподвижен с точностью до малой доли длины. Видные люди ГОИ были удостоены таких портретов. Они, однако, не приобрели популярности, производя весьма гнетущее впечатление: абсолютно подобный оригиналу и при этом абсолютно неподвижный образ человека неизбежно вызывал ассоциацию с очень свежим покойником!

    В филиале ГОИ на проспекте Кима была организована постоянная выставка голограмм, куда пускали иностранцев. Я присутствовал при посещении выставки министром МОП, который был глубоко впечатлён, но не сразу. Сначала министру Денисюк прочитал мало понятную лекцию, во время которой министр явно скучал. Потом его повели вдоль экспонатов. Экспонаты представляли собой большие голограммы, подсвеченные осветителями с точечными дуговыми лампами. При этом голограмма производила впечатление окна, закрывающего нишу, в которой расположены какие-то объекты. В качестве таковых организаторы выставки использовали экспонаты из музея истории партии. Например, за стеклом лежал футляр от очков Климента Ворошилова, сами очки и зажигалка. В другом окне стоял томик сочинений В.И. Ленина с увеличивавшей текст лупой. Голограммный образ этих предметов был совершенно неотличим от оригиналов, что навевало обычную музейную скуку. Министр безучастно шел вдоль этих окошек, пока сопровождавший его директор ГОИ М.М. Мирошников не осознал, что гость ничего не понимает. Он остановил министра напротив ниши, в которой была видна серебряная ваза-братина. Директор поднял с пола стоящий внизу осветитель и поднял его над головой, продолжая светить на голограмму. И произошло чудо: в ответ на это ваза в нише качнулась вперёд, опасно замерев на передней грани и обнажив внутренность сияющего сосуда. И тут министр, наконец, понял, что объект за стеклом – мираж! Он изумлённо взглянул на Денисюка, который пробормотал – «Это голограмма по методу Денисюка…». Министр обнял Денисюка и его расцеловал!

    После памятного собрания на коллегии министерства мы с Денисюком больше никаких общих дел не имели, если не считать встреч на Учёных советах. Тем не менее, отношения наши стали портиться. Денисюк был недоволен моей поддержкой Сидоровича, а потом я вызвал его неудовольствие, пренебрежительно отозвавшись о докторской диссертации его любимого ученика Дмитрия Стаселько – я сказал Денисюку, что только его имя качестве руководителя спасло Стаселько от провала на защите. Меня же Денисюк время от времени изумлял то рассказами о его вещих снах, то о его вере в инопланетян вокруг нас. Переубедить его было невозможно.

    В конце восьмидесятых годов, когда меня назначили заместителем директора ГОИ по науке, Денисюк расплевался со мной, решив, что я препятствую финансированию его отдела. Я тщетно пытался объяснить ему, что не имею отношения к деньгам, но он только глядел на меня с ненавистью, повторяя – «Я всё понял!»

    Пять лет он не здоровался со мной, пока в 1992 году нас обоих не избрали в академики. Тогда он меня вдруг простил!

    Много лет спустя я узнал, что было причиной его ненависти. У меня на приёме был Стаселько по какому-то кадровому вопросу, (я тогда по совместительству возглавлял аспирантскую комиссию) и он стал мне говорить почему-то о том, каким великим учёным является его начальник. А я, сдуру, ляпнул, что его начальник никакой не учёный, а самородный хитрован, наделённый даром озарения. Уж не знаю, в какой форме этот отзыв Стаселько донёс до шефа, но точно знаю, что донёс. А тот смертельно обиделся, хотя, по-моему, мой отзыв был лестным.

Комментарии
  • Уфч - 07.06.2020 в 07:43:
    Всего комментариев: 1210
    Прочёл не без удовольствияч. Когда наш окодемик пишет о том, что знает, а не онегдоты о сварщиках или морализирует это интересно. А голограмма, насколько мне Показать продолжение
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0
  • Greg Tsar - 08.06.2020 в 08:20:
    Всего комментариев: 378
    "неподвижен с точностью до малой доли длины" = "неподвижен с точностью до малой доли длины волны". Ляпы бывают и у академиков...
    Рейтинг комментария: Thumb up 3 Thumb down 1
  • PP - 09.06.2020 в 03:56:
    Всего комментариев: 923
    Спасибо за интересную статью. Не знаю, каким там был тов. Денисюк членом АН, но членство в КПСС по вашему описанию он точно заслужил.
    Рейтинг комментария: Thumb up 0 Thumb down 0

Добавить изображение