Конец московского времени

ИСТОЧНИК ЭТОЙ ВОЙНЫ

Совпадение даты завершающей лекции моего курса о картине мира с годовщиной войны мне видится символом, подчеркивающим остроту проблемы картины мира.

На прошлой встрече мы говорили о катастрофичности идолатрий, служений отдельной форме общественной жизни или окружающего мира как наиглавнейшему, как абсолюту, высшему кумиру. Мы подчеркнули, что всякая конечная сущность, сколь бы хорошей, полезной, прекрасной, она ни была сама по себе, будучи возведенной в абсолют, оборачивается злом. Это справедливо в отношении чего угодно — семьи, нации, государства, экономики, науки, искусства, прогресса, экологии, справедливости, свободы.

Развязанная Россией война есть очередное выражение служения русских людей тому идолу, который веками затмевает для них Предвечного Бога: идолу государства, с его беспредельной и безудержной властью. Это самый кровавый культ, из тех, что знала история: только в России на его жертвенный алтарь были брошены многие десятки, а то и сотни, миллионов людей. Нападение России на Украину имеет тот же темный источник энергии, ту же духовную патологию в своем основании.

Только поражение в этой войне, с последующим ядерным разоружением и долгосрочными репарациями на восстановление Украины могут послужить отправной точкой на пути долгого выздоровления русского народа от этого морока.

Да поможет Бог Украине выстоять в этой войне, да дарует ей победу.

МОСКОВСКОГО ВРЕМЕНИ ДЛЯ МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕТ

— всякое упоминание этой цитадели зла стало отвратным, не хочу его упоминать никак. Есть дорогое мне киевское, оно же украинское, время, моему слуху приятно новгородское и псковское времена, петербургское, екатеринбургское, омское, новосибирское, томское, иркутское, хабаровское и владивостокское время — за ними всеми скрывается моя надежда на возрождение России, ее регионов к гуманности и добрососедству. Москва же должна пасть и затем надолго стать местом покаяния всех русских людей, где бы они ни жили. Когда это время придет, московское время станет для меня снова приемлемым, но не раньше.

Подлинным смыслом жизни и надежным основанием морали может быть лишь то, что выдерживает испытание выгоревших звезд, конца Вселенной. Этим основанием может быть лишь Бог, мастер всех бесконечностей, автор всего, и притом любящий меня. Если последнего нет, то и у меня нет никаких оснований жертвовать собой ради долга, естественного или принятого. Жизнь в таком случае выше долга. Хорошо, пусть так, но тут возникает парадокс свободы. В свободном обществе есть множество реализаций связи меня и Бога, возможно множество религий и псевдорелигий. Множественность решений о самом главном ведет к фундаментальным конфликтам, недоверию, ненависти, войне и, часто, завершающей ее тирании — альтернативам свободы. Не вижу иного решения этого парадокса, кроме неизменной готовности граждан переосмысливать свои представления о самом главном и критически обсуждать их как с единомышленниками, так и с оппонентами. Пока этого нет, мы — в лучшем случае — на грани новой войны и тирании. Впрочем нет, есть еще одно решение — 'последние люди' Ницше, милые существа, ни на что не дерзающие, добродушные, согласные на любую судьбу и махнувшие рукой на мировоззрения. Но не худший ли это сценарий?