Моя мистическая связь с Тургеневым через Богословского

Спят курганы тёмные,
Солнцем опалённые,
И туманы белые
Ходят чередой.
Через рощи шумные
И поля зелёные
Вышел в степь донецкую
Парень молодой.

 Там на шахте угольной
Паренька приметили,
Руку дружбы подали,
Повели с собой.
Девушки пригожие
Тихой песней встретили.
И в забой направился
Парень молодой.

Дни работы жаркие,
На бои похожие,
В жизни парня сделали
Поворот крутой.
На работу славную,
На дела хорошие
Вышел в степь донецкую
Парень молодой.

 Советская власть постоянно требовала «давать стране больше углЯ», а парни не рвались в забой. Песня, завлекавшая их девушками пригожими, была полезна, приятно звучала и стала чем-то вроде неофициального гимна Минуглепрома.

А я ценил Никиту Богословского за другие песни. За «Любимый город», «Тёмную ночь», за навсегда пришвартовавшиеся к одесскому берегу «Шаланды, полные кефали»... А ещё за невероятно изобретательные розыгрыши, которыми он славился.

***

В январе 2001 года я посетил Никиту Владимировича в его московской квартире (он жил в высотном доме на Котельнической набережной). Взял интервью, и нас вдвоём сфотографировала его жена, композитор Алла Сивашова. Беседуя с ней потом в соседней комнате, я услышал эту чудную историю.

– Однажды к Никите должны были прийти гости из Франции. С ними во что бы то ни стало хотел пообщаться Сергей Михалков, человек очень настырный. «Учти, они нудисты, – предупредил Никита, – поэтому тебе тоже придётся быть нагишом». – «Неужели все будут голые?!» – «Да, у них теперь это модно» – «И ты тоже?» – «Естественно!» – «Ну, если все, то и я», – согласился поэт. «Но запомни: ты должен прийти ровно в 13:00. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Ты же знаешь мою пунктуальность».

– В назначенное время, – продолжала Алла, – он открыл Михалкову дверь, будучи в костюме Адама, и провёл его в ванную, где уже висело разное заграничное нижнее бельё: «Раздевайся и входи, а я к французам!» Когда голый Михалков переступил порог гостиной, прижимая к волосатой груди бутылку «Советского шампанского», все там, включая Богословского, чинно сидели в вечерних костюмах. «Знакомьтесь, мой друг, известный поэт, большой оригинал!» – представил вошедшего хозяин…

– За что ж он так гимнописца? – спросил я, отсмеявшись.

–Никита очень не любит, когда на него давят, а Михалков не давал ему покоя с этими французами.

Мы заговорили о другом, и тут в дверном проёме бесшумно возник Богословский. Он три секунды смотрел на жену и исчез, не сказав ни слова.

– Семнадцать ноль-ноль, – сказала Алла, – часы можно не проверять. В это время я должна подать ему чай.

***

Богословский был прекрасный рассказчик. Почти все его истории имели неожиданную концовку. Мне очень понравилась одна из них:

–В 1959 году меня и Марка Бернеса, исполнявшего многие мои песни, попросили выступить в концерте по случаю годовщины пограничных войск. Происходило это в центральном клубе КГБ на Лубянке. После концерта всех его участников пригласили к ужину. Там за каждым столиком рядом с выступавшими сидел чекист и проявлял гостеприимство. Нам с Марком достался пенсионер Карацупа, имя которого гремело в СССР лет 20-25 назад. Он лично вместе с верным псом задержал и обезвредил более двухсот нарушителей границы. Мы выпивали, закусывали, и Марк, преисполненный уважения к герою, сказал: «Дорогой товарищ Карацупа, позвольте поблагодарить вас за то, что вы преградили путь на нашу Родину стольким шпионам и диверсантам!» В ответ ветеран-чекист, размякший уже от выпитого, посмотрел на нас со слабой улыбкой и произнёс: «Эх, ребята! Если бы вы знали, в какую сторону они бежали!..»

***

Расскажу, как мы с ним прощались.

В прихожей хозяин снял с вешалки моё пальто и держал его передо мной– оставалось только повернуться спиной и сунуть руки в рукава. Я смутился: «Что вы, Никита Владимирович!», а Богословский только этого и ждал:

–Вот! Я был в таком же смущении, когда студентом пришёл к Немировичу-Данченко показать свою оперу, а он потом держал мне пальто. Знаете, что он тогда сказал? «С тех пор, как мне держал пальто Тургенев, я держу всем своим гостям!..»

– Получается, что от меня до Тургенева, жившего в ХIХ веке, всего три пальто?
– Информация к размышлению! – хитро прищурился Богословский.