Памяти Сергея Ивановича Вавилова

А младший брат в это время получал премии. Как раз в 1943 году  ему была присуждена Сталинская премия за научные работы по физической оптике. Тогда же он был награждён орденом Ленина за успешную работу по развитию отечественной оптико-механической промышленности, выполнение заданий правительства по разработке новых образцов оптических приборов и другие  военно-научные достижения. В июне 1943 года младший брат назначен уполномоченным ГКО СССР (Государственный Комитет Обороны – во  время войны -  высший орган власти в стране)  по развитию и координации научной работы в области инфракрасной техники. Товарищ Сталин был справедлив: одного брата убил за измену, зато второго вознес за верность.

Вознесение продолжалось: в 1945 году младший Сергей Иванович награждён вторым орденом Ленина за выдающиеся заслуги в развитии науки и техники в связи с 220-летием Академии наук.

И, наконец, 17 июля 1945 года Сергей Иванович Вавилов по предложению Сталина избран президентом АН СССР, где и находился до своей кончины в 1951 г.,  сменив на этом посту В. Л. Комарова.(это  ботаник, флорист-систематик, никчемный человек для армии и флота) Этот Комаров от бессмысленности  своего существования тут же умер.

Валерий Лебедев

Сергей Иванович Вавилов

Руководство института предложило мне в день рождения С. И. Вавилова, именем которого назван наш институт, сделать сообщение о его жизни и творчестве. В разумное время пересказать столь насыщенную жизнь, конечно, невозможно, да и не нужно в этой аудитории, многие представители которой профессионально знакомы с трудами Вавилова. Поэтому я решил коснуться лишь тех сторон биографии С. И. Вавилова, которые по причинам особенностей нашего прошлого были мало известны. Для нашей страны во все времена её существования был характерен процесс канонизации её героев, который, с одной стороны, лишал их признаков живых людей, превращая в монументы, а с другой стороны, порождал у скептиков естественное недоверие к их бесчисленным и нечеловеческим подвигам. Я постарался рассказать о Сергее Ивановиче вне всякой связи с этой национальной традицией. При этом я решил сосредоточиться на особенностях юности С. И. Вавилова и на мало известных и горестных аспектах его жизни в последние десять лет.

Я не пересекся в жизни с С. И. Вавиловым, появившись в ГОИ через восемь лет после его смерти. Но я попал в 4 научный отдел и оказался в окружении его учеников - соратников. Это были, прежде всего, А. М. Бонч-Бруевич (заманивший меня в ГОИ), П. П. Феофилов и Н. А. Толстой. Через них я получил первое представление о Вавилове. Потом, конечно, я прочитал множество книг, как самого Вавилова, так и о нём. Последних было опубликовано много – Сергей Иванович никогда не был обделен общественно- государственным вниманием, он был щедро награждён, занимал самые высокие посты, о нём было опубликовано множество воспоминаний, но лишь после 1991 года эти воспоминания стали лишаться налёта «табуированности», который всегда лежал на его биографических описаниях.

В подготовке этого выступления я ориентировался, прежде всего, на две монографии: одна под названием «Свет - моё призвание», её написал В. Л.Лёвшин, сын Л. В. Лёвшина, с которым всю жизнь работал Сергей Иванович. (Молодой В. Л. Лёвшин и сам успел поработать с С. И. Вавиловым). Книга опубликована в 1987 году и содержит интересные материалы, относящиеся к родословной Вавиловых. Вторая монография – это очерки и воспоминания «Сергей Иванович Вавилов», изданная в 1991 году. Она состоит в основном из коротких воспоминаниях множества людей – коллег, друзей, родственников - и, в отличие от предыдущих публикаций, не носит никаких следов официальных цензурных ограничений.

Сейчас я объясню, о каких ограничениях идёт речь. Готовясь к этой теме, я был заинтригован сходством судеб и происхождений трёх иерархов Академии Наук, с двумя из которых я был довольно близко знаком. Это был мой дядя, А.П. Александров, президент АН СССР в период 1975-1986 гг., и Б. П.Константинов, вице-президент Академии (1966-1969). Во всех трёх случаях

речь идет о судьбе двух братьях, из которых младший достигал высочайших академических и государственных позиций. И во всех случаях рослеживается интересная общность судеб – это были дети крайне успешных и энергичных выходцев из крестьянского сословия. Это принято трактовать как выплеск накопившейся народной энергии, которая до того сдерживалась крепостным правом. После его отмены из глубинки стали выдвигаться активные люди - купцы и предприниматели, которые стали уходить в город, порывая с «идиотизмом сельской жизни», как говаривал Ленин. А эта жизнь в России была (да и осталась), действительно, страшно отсталой. Это была пора создания быстрых богатств, так сказать, пора появления «новых русских», (но, конечно, не в сегодняшнем смысле – без этой нынешней номенклатурно-криминальной подкладки). Эти новые «скоробогаты» часто тяготели к культуре, меценатствовали и стремились дать наилучшее образование детям, которые получали двойное стартовое преимущество – гены активности и любознательности отцов и материальную обеспеченность.

С. И. Вавилов родился в Москве в 1891 году в семействе преуспевающего предпринимателя Ивана Ильича Вавилова, выходца из бедной многодетной крестьянской семьи села Ивашкова Волоколамского уезда Московской губернии. В местной церкви Иван отличался чистым и звонким голосом, и священник посоветовал отцу отправить сына в Москву учиться на певчего. В Москве нашлись отдаленные родственники, и десятилетний мальчик отправился с крестьянским обозом в город. Учение его продолжалось недолго – вскорости умер отец, денег не стало, и мальчика пристроили в услужение в контору купцов Прохоровых, владельцев знаменитой Трёхгорной мануфактуры.

Мальчик оказался очень шустрым и уже к 12 годам был допущен стоять за прилавком. У него прорезались необыкновенные коммерческие способности, и уже к 15 годам он был назначен директором одного из Прохоровских магазинов. Ещё лет через 10 он уже входил в директорат товарищества «Трёхгорная мануфактура», а позже выделился с двумя компаньонами в собственное торговое предприятие, открывшее в Московском посаде торговый ряд по продаже тканей Прохоровского производства. Главным управляющим был Иван Ильич Вавилов, который получил звание купца первой гильдии и стал гласным Московской городской управы (по нынешнему счету – это вроде депутата Мосгорсовета). Сергей Иванович Вавилов помнил это стремительное восхождение отца по имущественной и социальной лестнице – он ещё помнил квартиру, которую снимали родители в домишке в Ваганькове, который вскоре откупили целиком, а потом, к 14 годам Сергея Ивановича, семья переехала в огромный дворянский дом с двумя флигелями и садом.

Отец Сергея Ивановича был, несомненно, выдающимся человеком – умным, решительным. Как впоследствии о нём писал Сергей Иванович, в других условиях был бы он инженером или учёным. Был он человеком весьма авторитарным, но справедливым, с убеждениями, близкими к демократическим.

Сергей отца боялся, в основном детьми занималась мать, которую отец встретил на той же Трёхгорной мануфактуре – она была дочерью самородного потомственного художника, расписывавшего ткани. Из этого русла Сергей Иванович, вероятно, получил склонность к миру искусств. Он очень рано начал читать и имел, определенно, гуманитарные наклонности. В дальнейшем это вылилось в серьёзные колебания при выборе жизненного пути. Но никаких колебаний не допускал отец, который твердо положил дать двум сыновьям наилучшее образование, чтобы они продолжили его дело. По этому плану сыновья после начального обучения должны были пройти коммерческое училище и поступить в коммерческий институт.

Начальное обучение давалось Сергею с трудом. Проблем с чтением и писанием не было, мальчик хорошо рисовал, но арифметика давалась с трудом.

Отец драл детей за плохие отметки. Сергей ловчил, подделывал дневник, а будучи уличен и бит, ухитрялся подкладывать в штаны картон.

Братья сильно различались. Старший Николай имел лидерские задатки, был заводилой, драчуном, в то время как Сергей был тихим, мечтательным мальчиком, говоря нынешним языком, весьма неспортивным. Старший брат защищал и опекал младшего, тот платил ему любовью, у братьев не было соперничества, и в дальнейшем каждый считал другого более умным и толковым. Такая ситуация обычно способствует быстрому развитию младшего

брата, который заранее погружается в дела старшего. Например, занимаясьхимией в училище, Николай продемонстрировал Сергею реакцию глицерина с марганцовкой, что закончилось взрывом и едва не стоило Николаю глаза. Это сильно напугало маленького Сергея, и он решил химией не заниматься. (Эти физико-химические опасные опыты были поветрием времени. Мой отец тоже чуть не лишился глаз в детстве – он вылил расплавленный свинец в мокрую глиняную форму, и жидким свинцом ему плюнуло в лицо!). Так Сергей получал раннее представление о коммерческом училище, в которое до него поступил Николай.

Это было серьёзное и дорогое учебное заведение, где учили трем иностранным языкам, химии, физике, политэкономии, бухгалтерии. На преподавание языков приглашали иностранцев, были хорошо оборудованные кабинеты физики и химии. Тем не менее, училище братьям в целом не нравилось, и постепенно у них созрел протест против плана отца сделать из них коммерсантов.

Первым выступил старший Николай. Подходя к выпуску из училища, он объявил отцу, что хочет стать медиком. У отца хватило ума не буйствовать и смириться с выбором сына. Однако врачом Николай не стал – коммерческое училище не давало знаний латыни, необходимой для поступления в Медицинскую Академию. Николай вместо этого поступил в сельскохозяйственную Академию (в последующем «Тимерязевку»). Но это послужило уроком Сергею, который, продолжая учиться в коммерческом училище, занялся латынью (обязательной и для поступления в Университет, куда примеривался младший брат). За один год он прошел 6-летний гимназический курс латыни и получил свидетельство, открывшее ему дорогу в Университет.

С 1909 года началась университетская жизнь С. И. Вавилова.

Необходимо заметить, что жизнь в Университете, как и во всей стране, была очень политизирована. Однако Сергей Вавилов последовательно держался в стороне от политики. Он объяснял позже причины своей вечной беспартийности тем, что был очень напуган революцией 1905 года. Он хотел заниматься чем-то далеким от социальных бурь. Чем именно, он долго не мог определить. В 19 лет он писал в своем дневнике, делая попытку самоанализа:

«До 10 лет, до поступления в школу, я был ребенком трусливым, одиноким, мистиком – мечтателем, до 15 лет – опять мистиком, мечтавшим об алхимии, чудесах, колдунах, любящим играть в магию, много без толку читавшим, глубоко верующим. С 1905 году я стал себя понимать, сначала грубо и транно; пытался сделаться поэтом, философом, миросозерцателем и стал выделяться среди других. Я узнал, точнее, перечувствовал и пессимизм, и оптимизм, и радость отчаяния, и «научную религию», моим первым учителем была книга Мечникова». Его привлекала литература, искусство, однако, под влиянием публичных лекций, которые давались в Университете известными учеными (особое впечатление на него оказали лекции П. Н. Лебедева, очень образные, лишенные нелюбимой им математики), Сергей в конце концов сделал выбор в сторону занятий физикой. Как я понимаю, Сергей Иванович был человеком чрезвычайно широких задатков, он мог бы прославиться на любом поприще. Но надо понимать и специфику времени – блеск и очарование новой науки: молнии катушек Румкорфа, таинственное сияние газового разряда, рентгеновские лучи, торжество века пара и электричества, завоевание воздуха, открытие Герца, романы Жюля Верна. (Мой отец с успехом кончал класс живописи и внезапно бросил её, решив, что это недостойное века занятие. И, в дальнейшем, ушёл под крыло Иоффе). Вавилов поступил на математическое отделение, которое содержало в себе, прежде всего, физику. В Университете тогда были прекрасные преподаватели – например, механику читал Жуковский и Чаплыгин, физику –Умов и Лебедев, химию – Каблуков и Зелинский, минералогию читал Вернадский (называю только известные на слуху имена). Учился Сергей Иванович хорошо. Он и коммерческое училище закончил очень хорошо, имея в основном пятерки. Относительные трудности у него были только с математикой, а также с языками, несмотря на обилие официальных занятий ими. Но языками он стал упорно заниматься самостоятельно. В этом ему очень повезло: при богатом отце, он имел возможность каждое лето подолгу ездить за границу. Трижды он посетил Италию и быстро овладел разговорным итальянским языком. В Австрии и Германии он поправил свой немецкий, что было крайне важно в то время, когда немецкий был основным языком науки.

Результатом поездок по Италии были его удивительно зрелые заметки «Города Италии», которые он впоследствии издал в сборнике «Известия Общества графических искусств». Сделать это его надоумил его бывший наставник по чистописанию и графике в коммерческом училище Иван Евсеевич Евсеев, имевший на Вавилова большое влияние. Это был редкий любитель и знаток архитектуры и живописи, который организовывал поездки своих учеников по многим городам России (Киев, Новгород, Петербург и др.), чтобы познакомить их с архитектурой и богатствами музеев этих городов. Заметки Вавилова, написанные в 22 года, производят впечатление работы зрелого искусствоведа, прекрасно знающего архитектуру, живопись, историю и литературу Италии. Но как раз тогда, во время своего третьего пребывания в Италии, Вавилов записал в дневнике: «В сущности говоря, наслаждение искусством отравлено для меня тоской по науке, наука – вот мой удел, бросить всё и заниматься физикой». А в конце он записал: «Попал я сюда в Италию, главным образом, чтобы поклониться праху Галилея. Почивайте с миром и Данте и Россини, вы сделали много хорошего, но, кроме Галилея, никто не сделал серьезного. Пусть этот мой почти последний поклон Италии будет поклоном не искусству, а науке».

В Университете для Вавилова центром притяжения стала лаборатория П.Н. Лебедева, получившим мировую известность своими работами по исследованию светового давления. Вавилов сдал Лебедеву экзамен по общей физике и добился разрешения работать в его лаборатории. В дальнейшем прямым наставником Вавилова стал ближайший сотрудник Лебедева Пётр Петрович Лазарев. Под его руководством Вавилов сделал свою первую научную работу, посвященную исследованию теплового выцветания красителей (сам Лазарев работал над фото-обесцвечиванием красок).

В 1914 году С. И. Вавилов окончил Университет с отличием и был приглашен оставаться для прохождения профессуры. Однако, к этому времени его наставники покинули Университет в результате политических волнений и последующих гонений, и Вавилов не счел возможным оставаться в Университете. В результате он оказался призванным в армию в качестве вольноопределяющегося. Но уже через два месяца началась война, и Вавилов оказался на фронте. Боевое крещение Вавилов получил в тяжелых боях в Польше, под Люблином. Начав с рядового, Вавилов дослужился до прапорщика инженерных войск. После более года службы в саперных войсках он был переведен в радио дивизион особой армии. Тогда в армии только появлялась радиотелеграфная связь. Это были искровые передатчики Герца с приемом на «когерер». Вавилов тогда предложил способ определения координат передающей станции с помощью измерения относительной величины сигнала в нескольких точках пространства. Во фронтовых условиях Вавилов находил возможность заниматься физикой. Он исследовал влияние частоты колебаний антенны от степени нагрузки, в 1915 году опубликовал заметку об опытах Майкельсона.

В самом конце войны С. И. Вавилов попал в немецкий плен, но сумел бежать, а весной 1918 года война кончилась, и он, наконец, мог вернуться домой. Многое изменилось в семье за это время. Во время войны от оспы умерла его любимая сестра Лидия. В стране произошла революция. Вавиловых выселили из их особняка, позволив им жить в одном из флигелей. Надо было думать о хлебе насущном. Отец в 1918 году уехал за границу – ничего хорошего он от новой власти не ждал. Можно только догадываться, каковы были его планы в отношении будущего и судьбы семьи. Известно лишь, что он пытался завести новое дело в Болгарии, но неудачно. В 1928 году он вернулся в Россию и почти сразу же умер.

1. И. Вавилов сразу после возвращения с фронта восстановил контакты с П. П. Лазаревым, который был тогда уже академиком и директором Института для физических исследований, созданным ещё до революции по инициативе Н.А. Умова на благотворительные деньги промышленника Х. С. Леденцова (директором предполагался П. Н. Лебедев, который, однако пяти лет не дожил до открытия своего института). После революции институт был передан в ведение Наркомздрава РСФСР, получил название Института физики и биофизики и немедленно прославился тем, что в его стенах проходил рентгеноскопию В. И. Ленин после ранения 30 августа 1918 года. В этом институте Вавилов получил назначение на должность заведующего отделом физической оптики. Одновременно Вавилов занимал должность приват-доцента физико-математического факультета Московского университета и преподавал в Московском высшем техническом училище. (В то время правительство Ленина выдвинуло лозунг на привлечение к строительству новой России интеллигенции и специалистов, и никаких ограничений на количество совместительств не делалось). Оплата повсюду была ничтожная или сводилась к натуральным пайкам, и чтобы выжить, приходилось крутиться круглосуточно.

В стране бушевала инфляция. Л. В. Лёвшин приводит цену детской коляски, которую купила молодая чета Вавиловых к рождению сына Виктора в 1921 году – 15 миллиардов рублей! Существенным помощью семье были посылки из-за границы, которые посылал старший брат из своих постоянных зарубежных экспедиций. Николай Иванович Вавилов был в чести у нового правительства, обещая вскорости накормить страну  высокопроизводительными и устойчивыми сортами злаков, собранных по всему миру).

Начало самостоятельной научной деятельности Вавилова пришлось на становление квантовой картины излучения со всеми трудностями концепции корпускулярно-волнового дуализма. Вавилов включился в попытки разрешения проблемы в пользу того или иного варианта. Сегодня эти исследования имеют чисто исторический интерес. Однако, оперируя с очень малыми интенсивностями света, Вавилов занялся определением предельной чувствительности глаза, который выступал тогда как единственный высокочувствительный фотоприемник. Следствием этого явились многочисленные публикации Вавилова по физиологии зрения, а последствии появление научно-популярной книги «Глаз и Солнце».

В те годы Вавилова очень интересовали пределы применения закона Бугера. Пользуясь методами визуальной фотометрии, он показал справедливость этого закона в пределах 15 порядков интенсивности (что достойно удивления, имея в виду, что в то время для сравнения интенсивностей использовалась только визуальная фотометрия).

Тем не менее, он был убежден, что при достаточно высокой интенсивности света поглощение должно становиться нелинейным. В конце концов, ему как будто удалось наблюдать нелинейность поглощения ураниловых стекол в пределах 1.5% при их возбуждении светом искрового разряда. На основе этих наблюдений С. И. Вавилов считается предтечей нелинейной оптики.

Наибольшее значение в развитии оптики, несомненно, послужили исследования С. И. Вавилова в области люминесценции. Здесь следует указать прежде всего на его работы в области поляризации люминесценции, её концентрационной зависимости и тушения. Продуктивность изучения поляризации люминесценции была в дальнейшем продемонстрирована в серии работ его ученика П. П. Феофилова, показавшего возможность изучения таким образом симметрии окружения люминесцирующего центра в кристаллической матрице. Сам Вавилов, однако, тяготел не столь к исследованию деталей процессов люминесценции, сколь к общим закономерностям преобразования энергии в процессе люминесценции, к классификации видов люминесценции. Его главной заслугой является создание отечественной школы изучения люминесценции газов, растворов и твердых тел.

В 1926 году С. И. Вавилов был в качестве «профессора-ударника» командирован в Германию для изучения немецкого опыта научной работы. Там он познакомился со многими светилами мировой науки – с Эйнштейном, с Эрнстом, Планком, Лауэ, Бозе, Гайтлером, Франком, Паули… Новые идеи квантовой механики давались Вавилову нелегко. «Докладывал некий Гордон.

Опять о Гейзенберге. И опять никто ничего не понял» – писал Сергей Иванович из Германии. Однако он чувствовал, что рождается новая физика. Для него, как для одного из создателей отечественной оптической школы, прямые контакты с создателями квантовой механики были крайне продуктивны.

Начало научной карьеры С. И. Вавилова протекало очень  интенсивно, успешно и с полной поддержкой властей. Вавилов очень много работал, причем одновременно по многим направлениям. Он преподавал и разрабатывал программы преподавания, занимался экспериментальными исследованиями, много времени отдавал популяризации науки и писал книги по истории науки.

Его общественно-научные обязанности росли, и он все больше превращался в крупного организатора науки в СССР.

Вместе с тем, обстановка в стране после смерти Ленина быстро менялась, и установка на использование старых специалистов и интеллигенции сменилась на лозунги «красной профессуры», на недоверие и устранение из вузов и научных учреждений «чуждого социального элемента». И братья Вавиловы с их пограничным социальным происхождением оказывались в пограничном положении. Положение это, впрочем, оставалось весьма солидным. Старший брат уже в 1923 году был избран членом-корреспондентом

Академии наук, а в 1929 – академиком. Кроме того, он избирался в высшие  советские представительские органы (ЦИК СССР - с 1926 по 1935 гг., ВЦИК – с1927 по 1929 и др.). Сергей Иванович также был на виду и в чести («первыйпрофессор ударник»). Он уже был хорошо известен в Академии наук. Но и сама Академия, попала под пристальное внимание идеологов партии, подверглась в 1929 году реорганизации, пополнившись в качестве новых членов руководителями советской власти. В 1931 году был внезапно арестован ближайший учитель С. И. Вавилова академик П. П. Лазарев. После множества обращений со стороны Академии в его поддержку он был через полгода выпущен и сослан в Свердловск, где пробыл до 1940 года, после чего вернулся в Москву совершенно больным и вскоре умер. В 1931 году С. И. Вавилова избрали в члены корреспонденты, а уже на другой год - в академики. Вероятно, на столь быстром продвижении сказалась солидарная реакция академиков на арест учителя С. И. Вавилова. После ареста Лазарева его институт был отдан в управление какому-то проходимцу и был переименован в «Институт специальных заданий», про который было известно только, что там куется какое-то чудесное оружие. Через 2 года «кудесник» куда-то исчез, а институт был переименован в ФИАН, и его директором был назначен С. И. Вавилов.

Одновременно с этим он был назначен заместителем директора Государственного Оптического института (ГОИ) – в качестве научного руководителя.

С этого времени количество обязанностей Вавилова росло, как снежный ком. О персональной исследовательской работе речи уже не было, в непрерывных поездках между Москвой и Ленинградом едва хватало времени между совещаниями поговорить с многочисленными учениками, выслушать, обсудить планы. Лишь однажды С. И. Вавилову довелось опять встать к лабораторной установке в связи со знаменитым открытием излучения Вавилова-Черенкова. История этого открытия многократно описана, но я изложу её в форме апокрифа, услышанного от академика А. Н. Теренина примерно в 1962 году на его встрече с молодыми специалистами ГОИ, к каковым я тогда относился. Я тогда впервые познакомился с парадоксальным стилем высказываний Теренина, столь нарушавшим принятый почтительный стиль рассказов о С. И. Вавилове, и запомнил его историю почти буквально. В дальнейшем я нашел некоторые косвенные подтверждения его версии.

По словам Теренина, П. А. Черенков проходил по разряду «парт-тысячников» - рабочих выдвиженцев, направляемых партией для социального оздоровления кадров науки. Вавилов предполагался руководителем егобудущей диссертационной работы. Сергей Иванович ради такого ответственного случая поручил ему работу заведомо выигрышную: современную, и при этом простую и определённо успешную – изучение люминесценции растворов солей урана под действием модного тогда  -излучения. К тому времени сам Вавилов много изучал люминесценцию солей урана под влиянием ультрафиолетового излучения, рентгеновских лучей, и до того, ещё в 1929 году, видел также синее свечение уранила в растворах под действием -лучей. Вавилов предполагал провести обычные исследования люминесценции – в функции от интенсивности возбуждения, от концентрации люминофора, и посмотреть, если удастся, поляризацию. Никаких неожиданностей не предполагалось. Но, помня свои наблюдения свечения растворителей, Вавилов дал указание Черенкову сначала тщательно освоить процедуры чистки растворителей, с тем, чтобы исходный растворитель заведомо не светился до добавления люминофора. По своему опыту Вавилов знал, сколь малые примеси, например, белка, (как говорил Вавилов, «дохлых бактерий») могут вызвать свечение воды под действием ультрафиолета. Справляясь, время от времени, как идут дела у Черенкова, Вавилов убеждался в бестолковости своего подопечного, у которого, несмотря на все рекомендованные меры, продолжали светиться чистые растворители. Вавилов раздражался и говорил Черенкову, что пока тот не научится, как следует, чистить растворители, никакого продвижения не будет. Но подопечный оказался не таким уж бестолковым и, в конце концов, написал бумагу в партком с просьбой принять меры. При этом он сообщил, что буржуазный специалист, (купеческий сын, между прочим), перегораживает дорогу в науку рабочему выдвиженцу. Секретарь парткома показал бумагу Вавилову, который воспринял её весьма серьёзно и немедленно сам включился в исследования. С его большим опытом исследований люминесценции ему не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что его подопечный прав – под действием -лучей светились совершенно чистые жидкости самого различного состава. Более того, Вавилов понял, что это вообще не люминесценция – свечение не удавалось потушить надежными тушителями. Далее Вавилов стал делать, как сейчас принято говорить, «паблисити» Черенкову – он всюду говорил об успехах Черенкова, об удивительном свечении, организовал срочную публикацию статьи за подписью одного Черенкова. Вавилов не знал физики обнаруженного свечения, но предположил, что его источником служат быстрые электроны, рождающиеся под действием  - излучения. Это в дальнейшем удалось непосредственно проверить и подтвердить.

Теренин говорил, что в период открытия эффекта другой сотрудник Вавилова, многообещающий талантливый теоретик М. П. Бронштейн рассказал о таинственном свечении на семинаре у Ландау. Ландау отнесся к этой истории высокомерно и объявил её экспериментальной ошибкой. (Вероятно, следует добавить, что свечение было крайне слабым, увидеть его можно было только визуально после длившейся часами адаптации в полной темноте, поэтому многие в явление просто не верили). Узнав об этом, Вавилов, якобы, немедленно уволил Бронштейна «за разглашение конфиденциальной информации». (Я нигде не нашёл подтверждения этой истории. Я думаю, что если это было и так, то отнюдь не по причине капризной властности Вавилова, как это прозвучало в изложении Теренина, а по совсем другой причине – по политической опытности и осторожности С. И. Вавилова. Дело в том, что, по словам Теренина, Бронштейн имел несчастье быть племянником Л. Д. Троцкого, который тогда уже был объявлен врагом народа и выслан за границу. Можно было с полным основанием ожидать самых страшных последствий от присутствия в институте такого племянника. Так что, по моим представлениям, это было не самодурство, а «военная хитрость» Вавилова. А Матвея Бронштейна, действительно, вскоре арестовали и расстреляли в 1938 году).

Далее история открытия сливается с официальной – теорию эффекта разработали Франк и Тамм, эффект, в конце концов, получил признание. Вавиловым, Таммом, Франком и Черенковым была получена Сталинская премия первой степени. Потом, когда уже в век ядерных реакторов свечение стало видимым и при дневном свете, а «счетчики Черенкова» заполнили ядерные лаборатории всего мира, за это открытие была дана и Нобелевская премия, но уже после смерти Вавилова.

Роль С. И. Вавилова в истории развития ГОИ была очень значительна. Без Вавилова после смерти Д. И. Рождественского ГОИ имел все шансы стать рядовым отраслевым институтом. Вавилов обеспечил сохранение и упрочение академических традиций института – помимо своих оборонных отраслевых функций ГОИ всегда оставался институтом фундаментальных исследований в области оптики и смежных направлений. Но если говорить о самом Вавилове, то жизнь его становилась все более напряженной, все более политизированной.

Количество его общественных обязанностей становилось всё более неподъемным (см. приложение в конце, заимствованное из книги Лёвшина) – он редактировал энциклопедию, он издавал журнал «Природа», «ЖЭТФ», он был в десятках советов. Обстановка в стране становилась всё более напряженной, началась волна террора тридцатых годов. Вавилов постоянно пытался кого-то спасти, хотя сам был в уязвимом положении. Страшным ударом свалилась на него начавшаяся в конце тридцатых годов травля его брата со стороны «биологов-мичуринцев» во главе с печально знаменитым Лысенко, имевшим прямой доступ к Сталину. В 1940 году Николай Вавилов был арестован и уже в 1941 г. приговорён к расстрелу. Здесь, впрочем, возникла заминка – слишком уж прославлен Н. И. Вавилов был по всему миру, будучи членом знаменитого Английского Королевского Общества, Американской и Парижской Академий. Но это принесло только отсрочку – он погиб в тюрьме в 1943 году. Всё это страшно подорвало Сергея Ивановича. Потом ходило множество спекуляций на тему, мог или не мог Сергей Иванович спасти брата, пользуясь доступом к Сталину. Пытался или не пытался? Пытался. Но он хорошо представлял себе «Отца и Учителя» и знал, чего от него можно ждать. (Когда известная военная переводчица Ржевская спросила железного маршала Жукова, восхищался ли он Сталиным, Жуков ответил, что его единственным чувством при встречах со Сталиным был ужас). Когда Вавилов шел в Кремль, он никогда не знал, где он окажется потом.

Во время войны институты Вавилова были эвакуированы в Татарстан, и Вавилов мотался между Казанью, Йошкар-Олой и Москвой, поскольку дополнительно был назначен уполномоченным членом совета обороны. Жизнь Вавилова стала сплошным кошмаром. И когда я читаю, какой герой был С. И. Вавилов, когда он в военных условиях в Татарстане пишет книгу к 300-летию Ньютона, я понимаю это совсем иначе – это была его единственная отдушина, занятие любимым делом, заняться старой доброй латынью, отвлечься от бездны забот и тяжелых мыслей.

В конце войны в 1945 году новый поворот драмы: Вавилов получает предложение (читай – приказ) Сталина стать президентом Академии. Это был обычный иезуитский ход Сталина – иметь на важном посту абсолютно управляемого зависимого человека (недобитого интеллигента из купцов, да ещё «брата врага народа»). Кроме того, это был пропагандистский шаг, рассчитанный на умиротворение зарубежной общественности, шокированной гибелью Николая Вавилова. Для Сергея Ивановича отказ был невозможен, да и Академии он мог принести лишь новые беды – у Сталина была запасная кандидатура – академик от юстиции, мастер политических процессов А. Я. Вышинский! (Для Сталина Вышинский был особо ценен тем, что, будучи в октябре 1917 меньшевиком, Вышинский издал листовку с призывам арестовать Ленина. И Сталин держал эту листовку в своём сейфе). Уж Вышинский бы построил Академию по нужному ранжиру! А пока Академия при самых жёстких нажимах оставалась последним приютом демократии в стране.

Подобная история имела место и с братьями Константиновыми – тоже крестьянское происхождение и богатый отец. Старший брат Александр Павлович, сотрудник Иоффе и Термена, автор русского телевидения, был расстрелян, а его младший брат Борис стал главой сверхсекретного литиевого проекта, директором Физико-технического института, академиком и вице-президентом и имел все возможные награды. Был близкий мотив и в случае А.П. Александрова: только здесь богатый купец приходился дедом. Зато был дополнительный пункт уязвимости: к концу гражданской войны А.П. в свои 16 лет успел отличиться в рядах Белой армии, и всю жизнь ждал возмездия. А потому, когда его Берия назначал директором института Физических Проблем АН СССР взамен уволенного Капицы, для А.П. вопрос о гордом отказе не вставал (именно такого отказа в духе академической солидарности от него ждали вольнолюбивые коллеги по Академии). Спасибо, старшего брата не расстреляли - только попугали!

При всей бесчеловечности мотивов назначения Вавилова на должность Президента Академии, это был правильный выбор. Трудно было найти болеешироко образованного ученого в стране. Он знал 5 языков,  комментировал «Слово о полку Игореве», имел представление об истории, искусствоведении, о дарвинизме и генетике, не говоря уже о физике. И трудно было сделать в тех обстоятельствах для развития науки больше, чем сделал Вавилов.

Что касается его самого, то он рассматривал свой путь как Голгофу. Помимо просто страшной нагрузки, он постоянно гасил скандалы, спасал ученых, отражал нападки одиозной философии на новую физику, ему приходилось говорить вещи, в которые он не верил. Достаточно вспомнить, что на печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года, разгромившую генетику, за столом Президиума кроме Лысенко сидел и Вавилов, а уж он-то понимал, что происходит! На его глазах на этой сессии «на амбразуру» бросился И. А.Раппопорт, и Вавилов не смог спасти его от расправы. И он всё это терпел. Говорят, что при посмертном вскрытии у него на сердце было найдено 7 рубцов от перенесенных «на ногах» инфарктов. Его племянник – сын покойного брата – писал, что однажды ехал с дядей из Барвихи в Москву и по дороге спросил, как дяде работается Президентом. И Вавилов ответил: «Собачья это работа, лучше бы я водопроводчиком работал». Л.В.Лёвшин в своей книге пишет: «Вавилов активно боролся за диалектический подход к новейшим достижениям физики. Беспартийный учёный оказывал серьёзную помощь партии в идеологическом воспитании».

Действительно, Вавилов много писал на философские темы. Только его целью было не «идеологическое воспитание», а ограждение физики от надвигавшегося идеологического погрома, подобного погрому генетики. Ради этого Вавилов создал в институте философии сектор естествознания и стал его первым заведующим. Ради этого Вавилов осуждал идеологические «ошибки» Эйнштейна, поправлял его, но, главное, сохранял возможность преподавать студентам его «не вполне материалистические теории». Крайне характерна запись Л. В. Лёвшина его разговора с Антоном Никифоровичем Севченко, возглавлявшим партком лаборатории Вавилова в ГОИ. Оставшись как-то наедине с Сергеем Ивановичем, Севченко «как бы в шутку (подчеркнуто мною, Е.А.) сказал ему, что тот напрасно столько пишет на философские темы: при этом очень легко сделать какую-либо ошибку. Как бы ему, парторгу, не пришлось официально указывать на это своему учителю». На что Вавилов с улыбкой ответил, что защищён от подобной ситуации, поскольку у него « с Иосифом Виссарионовичем есть договоренность: рукопись каждой работы я предварительно посылаю ему на просмотр. Пока замечаний ни разу не было». Простодушный Лёвшин эту игру умудренного Вавилова с наивным молодым провокатором воспринимает всерьёз. Но не следует думать, что Сергей Иванович всегда лишь ловчил в контактах с властью и низостью.

Известны многие примеры его прямых выступлений в защиту обвиняемых в идеализме, «низкопоклонстве» и «космополитизме». Могу добавить  историю, услышанную мною от П. П. Феофилова. Вавилов, занимаясь спектральной чувствительностью глаза, обнаружил, что сетчатка имеет вторичный подъем чувствительности в области ультрафиолета, однако видеть в этой области мешает хрусталик, избирательно поглощающий ультрафиолет. Один из весьма прославленных в дальнейшем учёных мужей 1 пришел к Вавилову с предложением использовать это обстоятельство в военных целях: достаточно осветить ночью поле боя ультрафиолетовым светом, чтобы разведчик с хирургически удаленным хрусталиком и в кварцевых очках видел бы все, как днем. На вопрос Вавилова, как же можно калечить людей, автор идеи ответил, что если Родине надо, то и спрашивать никто не будет. По словам Феофилова, бывшего свидетелем разговора, Сергей Иванович выгнал изобретателя из кабинета и предложил больше не появляться у него на глазах.

Сергей Иванович говорил своим друзьям, что управление Академией – это его крестный путь, что жизнь его кончается. Так оно и оказалось. Непомерный труд свел его в могилу на 60-м году жизни.

Сегодня говорят о егозамечательных научных достижениях, о законах Вавилова, об открытии им нелинейной оптики или «микроструктуры света». С моей точки зрения, заслуги Вавилова проходят вообще по другой категории. Его посещали замечательные прозрения (в частности, прозрение о роли поляризации люминесценции в исследовании симметрии центров люминесценции), ему посчастливилось сделать настоящее открытие «эффекта Черенкова», но мне представляется, что его главные заслуги лежат в организации научных коллективов и в убеждении властей в необходимости развития науки. Как существуют «градообразующие предприятия», так существуют и «коллективообразующие личности», такие, например, как М. В. Ломоносов, П. Н. Лебедев, С. И. Вавилов, А. Ф. Иоффе, И. В. Курчатов, Б. П. Константинов, А. П. Александров. Их личные научные достижения могут быть велики или не очень, или даже совсем незаметны. Это практически не имеет значения. У них другая историческая роль.

И. Вавилов сразу после возвращения с фронта восстановил контакты с П. П. Лазаревым, который был тогда уже академиком и директором Института для физических исследований, созданным ещё до революции по инициативе Н.А. Умова на благотворительные деньги промышленника Х. С. Леденцова (директором предполагался П. Н. Лебедев, который, однако пяти лет не дожил до открытия своего института). После революции институт был передан в ведение Наркомздрава РСФСР, получил название Института физики и биофизики и немедленно прославился тем, что в его стенах проходил рентгеноскопию В. И. Ленин после ранения 30 августа 1918 года. В этом институте Вавилов получил назначение на должность заведующего отделом физической оптики. Одновременно Вавилов занимал должность приват-доцента физико-математического факультета Московского университета и преподавал в Московском высшем техническом училище. (В то время правительство Ленина выдвинуло лозунг на привлечение к строительству новой России интеллигенции и специалистов, и никаких ограничений на количество совместительств не делалось). Оплата повсюду была ничтожная или сводилась к натуральным пайкам, и чтобы выжить, приходилось крутиться круглосуточно.