Безумные спасители мира

Есть любопытный тип людей. Они имеют способности и даже талант, но этот талант может им вредить. И вредить также окружающим. А то и всем. Есть в их психике некая червоточина и называется она по-простому – мания величия. Они полагают себя призванными спасти как минимум страну, а максимум – все человечество, а то и всю Вселенную. Эта черта свойственна, конечно, и политикам-фанатикам, героям своей иде-фикс типа Ленина или Гитлера. Но эти типажи идут по другой разнарядке – по классу «исторические деятели» и их особенность психики  как бы выше медицинских диагнозов (хотя и не исключает их). А вот ниже этой высокой исторической планки роятся много любопытных личностей, очень известных в своей среде и в свое время. Через сто лет они забудутся, в отличие от, скажем, Нерона или Сталина… Хотя некоторые все же запомнились, как, например, Саванарола. Может быть (для русских) своим именем, которое у Ильфа звучало как Саванарыло.

Сейчас на слуху Арестович. Вот он такой – спаситель мира. И мира как противоположность войны, и мира как «весь мир», вся цивилизация.  Любое его выказывание привлекает тучу лайков. Или дислайков – все равно, как он сам говорит, на меня реагируют все. Да, я могу спасти мир, в любом смысле - уверен он. И потому у него охотно берут интервью, ибо оно соберет миллионы просмотров, а такое дело всегда монетизируется. Соединение лика с корзиной печенья и баркой варенья – это хороший творческий результат.

Я знал лично двух таких персонажей. Одного = хорошо и личностно. То был некто Александр Аркадьевич Шерель. Второго знал меньше Сергея Ервандовича Кургиняна. Третьего – Алексей Арестовича лично не знаю совсем. Да мы уже и принадлежим к разным поколениям. Однако сходство психотипов всех этих персонажей несомненно, и позволяет на опыте одного делать некие выводы о других.

Начну с Шереля, немного коснусь Кургиняна, и завершу Арестовичем. Даже с попыткой предсказания его судьбы.

 

*****************

Как-то шаря по Гуглу я случайно набрел на пару некрологов в местных газетах вроде “Вечерняя Москва”. В них сообщалось, что “5 апреля 2005 года на 67-м году жизни умер Александр Аркадьевич Шерель (родился в 1937 г.), известный журналист, доктор искусствоведения, профессор МГУ . Ну и затем разные приличествующие этому печальному событию слова: “светлый, искренний и глубоко порядочный человек. ...всегда будет не хватать...”

Лично мне хватило. Даже с лихвой.

Официально-посмертная биография гласит:

Александр Аркадьевич Шерель родился в Москве в семье журналистов. В его трудной биографии были и арест родителей, и тяжелое время беспризорничества, неустроенности. Была учеба в музыкальной школе, театральной студии и Московском Университете. Но, в конце концов, появились в его жизни журналистика и радио, которые постепенно расширились (или углубились) до серьёзной науки и постоянной общественной деятельности.
Александр Шерель пришел работать на радио в 1965 году в Главную редакцию информации, редактором на радиостанцию “Маяк”. Очень скоро он проявил себя как незаурядный журналист, на Всесоюзном конкурсе радиожурналистов, посвященном 20-летию Победы, получил Первую премию за ряд программ в фундаментальном цикле Подвиг народа”.
Через год он ушел редактором в журнал "Телевидение и радиовещание", где проработал 18 лет. ...Большинство статей и научных работ А. Шереля посвящено Радио и в первую очередь радиотеатру, радиодраматургии. Его можно с полным основанием назвать летописцем литературно-драматического радиовещания, истории отечественного и мирового радиотеатра. Об этом свидетельствуют его фундаментальные работы : "Рампа у микрофона. Театр и радио: пути взаимного влияния", 1985 г., "Там, на невидимых подмостках... Радиоискусство: проблемы истории и теории", 1994 г., книга “Аудиокультура ХХ века. История, эстетические закономерности, особенности влияния на аудиторию”, 2004г.»

Ну, общем, далее всякие  его достижения «на ниве», о которых сейчас мало кто помнит. А его книги никто не читает и читать потом не будет. Да и тогда не читали. Вот эту «Рампа у микрофона» - страшная казенная нудятина. Но доктора каких-то искусстоведческих наук имел.

Я опустил в этом анамнезе всякие панегирические места, они естественны у гроба ушедшего.

Ничего в его посмертных биографиях не сказано о том, что Шерель одно время был (в 1989-1991 годах) в советниках у новоиспеченного министра культуры СССР Николая Губенко. Почему, интересно? Формально потому, что Губенко стал членом компартии. Коим он оставался до своего конца в 2020 г. в рядах КПРФ Зюганова.

Общая тенденция такова, что кристальный и “глубоко порядочный человек” в постсоветское время как-то не может быть коммунистом. Ну, примерно, как эсесовцем после 1945 г.. Хотя в свое время таких порядочных и в КПСС, и просто в СС было полно. О, эти кристальные борцы за идею, эти Павки Корчагины и Хорсты Вессели. Теперь считается, что как бы личная порядочность не совместима с людоедской идеологией. Хотя личная, в принципе, может оставаться и при такой идеологии, если под ней понимать то, что герой идеи не шарит у своего товарища по партии в карманах.

Чему Шерель вразумлял тогдашнего министра, а потом - руководителя "Содружества актеров Таганки" ("нелюбимовская" фракция) и депутата Московской городской Думы точно неизвестно. Хотя можно легко догадаться
Знал я Шереля и общался с ним немного – не более 3 лет, зато очень интенсивно. В то время нашей скорострельной дружбы он поведал мне историю любви Галича к его жене Соне Михновой-Войтенко. Узнав, что Галич был моим старшим другом, он его очень ругал. Выставлял с разных нехороших сторон. Но я знал о Галиче много больше его. Однако слушал.
По его рассказу выходило, что та любовь была еще более скоротечной, чем наша дружба. На съемках фильма "Бегущая по волнам" по сценарию Галича в городке Местеп в Болгарии в сентябре 1966 года он быстро сошелся с женой Шереля художником фильма Соней Михновой-Войтенко (двойная фамилия говорит, что "не первый раз замужем"). Погода была жаркая, и страсти разгорелись тропические. Настолько, что Соня решила оставить ребенка от Галича. На седьмом месяце проницательного Шереля более не удавалось провести хроническим перееданием и быстрым ростом живота на этой почве. Он развелся с благоверной. Потом с гордостью мне говорил, что не Галич, а он, Шерель, ездил в роддом за Соней и ребенком – Гришей Михновым-Войтенко. Как-то по другому поводу Шерель сообщил, что он бесплоден, чему в общем-то рад, ибо при его большом женолюбии не нужно думать ни о каких последствиях. Во время рассказа на кухне гремела посудой его сожительница-экономка, женщина невзрачная и молчаливая, которую он именовал по какой-то причине Тигра. Как и экономка Швейка фрау Мюллер, она по нужде выполняла также функции сексуального освобождения гиперспермиста Шереля.

Картина прояснилась: жена Шереля Соня решила исполнить природное предназначение, реализовать материнский инстинкт и иметь ребенка от приятного ей (или даже любимого) человека. Зная Шереля, уверен, что он на эту роль не подходил, даже если бы обладал китайской плодовитостью. Вполне вероятно, что таким человеком мог быть Галич.

Но я сейчас не о Галиче, я – о Шереле.

Как-то на одной лекции в Дубне (я туда ездил даже во времена андроповского социалистического обновления и вел разные встречи в Доме ученых по истории России – наш спрут не знал, что одна его нога меня отовсюду исключила, в то время как вторая платила мелкие деньги за лекции в разных отдаленных научных местах) я познакомился с этим самым Александром Аркадьевичем Шерелем. Шел 1987 год. Как бы перестройка, но пока еще не очень заметная. Везде Советский Союз, партия как направляющая и руководящая сила, серпы-молоты и борьба за построение коммунизма.

Мне сразу понравились его имя и отчество - полный тезка Галича. На каком-то острове под Дубной, где несколько дней проходил наш странный семинар, мы жили с ним в одном домике. Человеком он оказался многознающим, в области литературы особенно. Тогда у него выходила книга "Рампа у микрофона" (становление радиотеатра; книга, однако, скучная и как бы "казенная"), он был своим человеком в Доме литераторов и прочих злачных местах. Обладал Шерель какой-то необъяснимой способностью внушать полное доверие к говоримому. Даже я, неисправимый скептик, поддался этому наваждению на какое-то время. Немного позже Шерель вроде бы проявил живейшее участие в моей судьбе (я был исключен из партии в апреле 1984 г. с одновременной  потерей работы в Физтехе), начал писать реляции на имя то прокурора Москвы, то второго секретаря московского обкома, получал от них письма (на бланках), из коих следовало, что мое увольнение из Физтеха было незаконным и вот-вот дело решится к полному нашему удовольствию. Потом планировал прошение на имя Ельцина, в то время первого секретаря Московского горкома, о моем восстановлении в партии. Я ему не раз говорил, что в партии восстанавливаться не собираюсь. На работе – да, в партии – нет.
– Зачем тебе эти хлопоты? – спрашивал я не раз.
Нам нужна команда единомышленников, - отвечал он таинственно, такие люди, как ты, для нас – приобретение. У нас обширные планы преобразования страны.

Что-то все больше и больше в словах Шереля, и в его манере говорить меня беспокоило – и интриговало. Он сыпал именами, часть из которых я не знал, но те, что знал, свидетельствовали о тесном контакте Шереля с сильными мира того. Дачу (точнее, одну большую комнату на втором этаже) он снимал на престижно-начальственной Николиной горе, куда я частенько с ним ездил. Получалось - существует нечто вроде масонской ложи. И я прохожу ныне обряд подготовки, очищения и благоговения.
А уж потом, глядишь, и посвящения. Но что-то настораживало. Обилие деталей. И одни из них начинали не состыковываться с другими. Такую же ошибку совершил Лжеваренуха, многочисленными подробностями подорвав доверие к своему рассказу о паскудствах директора Варьете Степы Лиходеева.

Однажды Шерель таинственно сообщил, что его жалоба по моему делу об исключении и увольнении имеет ход и показал мне письмо на бланке прокуратуры СССР за подписью начальника отдела по проверке жалоб населения тов. Макарова. В письме говорилось, что вопрос об увольнении тов. Лебедева с кафедры философии Физтеха из-за его исключения из КПСС рассматривается и уже принято предварительное постановление прокуратуры о восстановлении тов. Лебедева на работе.

Это уже было нечто. Стояло лето 1987 года, еще и имя Сталина нигде и никак не называлось. Даже после фильма Абуладзе “Покаяние”, который, кстати сказать, вначале (в октябре 1986 г.) прошел на одном-двух почти закрытых сеансах в единственном кинотеатре на окраине Москвы. Так ведь и в фильме нет ничего о Сталине. Некий вымышленный город, некие вымышленные персонажи. Какой-то диктатор этого города Варлам Аравидзе... Ничто не предвещало дальнейшего перестроечного бума разоблачений. Напротив, после культа личности дорогого Леонида Ильича возвращались к ленинским нормам и настоящим идеалам социализма. Усиливали роль партии в жизни страны. И вдруг: прокуратура будет восстанавливать исключенного из партии!

Как ни мало я знал о структуре реальной власти, но что восстанавливает на работе суд, а не прокуратура – знал точно. И точно знал, что никакому суду неподвластны дела, связанные с партийными решениями и акциями КГБ. И я хорошо знал, что любые жалобы должны писаться лично обиженным, а не ходатаями. Я же ничего не писал, все это, по его словам, делал он, Шерель.

Позвонил в справочную прокуратуры, спросил, как связаться с начальником отдела по работе с жалобами трудящихся тов. Макаровым оказалось, там нет и никогда не было прокурора, зав отделом по работе с жалобами с такой фамилией. Не существовало в природе и других персонажей его захватывающей масонской деятельности.

Я стал с любопытством ждать развития событий. Особенно мне запомнилось одно письмо, которое он мне прочитал. Происходил этот перформанс осенью все того же 1987 года.
Текст гласил:

Учитель!

Ваш рассказ о злоключениях доцента кафедры философии В. Лебедева меня искренне затронул и взволновал. Его история "звучит нефальшиво”.

Я предполагаю сделать об его истории передачу. Она сама по себе позволит решить вопрос о его восстановлении на работе положительно. Поручу подготовить это дело Татьяне Истратовой. Кроме того, у меня имеются важные связи, которые после передачи я подключу для надежности положительного исхода.
Следуя вашей идее я планирую пеpедачу под названием "Кpик души", как раз хорошо было бы ее начать со злоключений Лебедева. Руководство пока побаивается такого названия, однако М.С. Горбачев медленно, но верно проводит свою линию на гласность, саму идею которой вы высказали на одном закрытом совещании. Уверен, что передачу в итоге разрешат.

У меня есть еще несколько задумок, которые следуют в фарватере ваших идей, но для их созревания нужно ваше благословение. Очень надеюсь скоро увидится.

У меня все в порядке. Жена по прежнему в АПН, дочь и внучка чувствуют себя хорошо.

Заместитель главного редактора Главной редакции информации ЦТ, лауреат премии Союза журналистов СССР О. В. Какучая

Я, что называется, выпучил глаза, но виду не подал. Казалось бы, текст ничем себя не выдает. Вроде – почему бы нет? Особенно, когда очень хочется, чтобы было именно так. Письмо – на бланке Центрального телевидения. Подпись. Некие детали внутренней жизни ЦТ, и даже есть личные "утепляющие” строки про жену, дочь, внучку.

И, тем не менее, – такого письма в 1987 году быть НЕ МОГЛО! Не могло именно в принципе. Никак в 1987 году не могло быть благожелательной передачи про исключенного из партии.

Потом вот это обращение “Учитель”. Такое обращение на официальном бланке от чиновника высокого ранга? Хммм... Шерель, конечно, много рассказывал мне о своих огромных связях, о том, что он имеет прямой ход к помощникам Ельцина, к наполнению его “Особой папки”. Какой документ помощник положит в эту папку, тот и будет подписан первым секретарем Московского горкома Ельциным. Шерель обещал сделать так, чтобы мое прошение о восстановлении в партии помощник положил в эту особую папку прямо сверху. Рассказывал, какое огромное влияние он имеет “в верхах”.

И все же – письмо, которое начинается обращением “Учитель на официальном бланке! При том, что на нем нет ни исходящего номера, ни даты, что положено по статусу бланка. При этом в как бы личном письме на бланке указана полная должность корреспондента. Почему не просто на листе бумаги? Шерель настаивал вот прямо сейчас написать заявление на имя Ельцина о восстановлении в партии. Я отвечал, что сейчас – никак.

- Ты же знаешь, Саша, - говорил я ему, - что я считаю дело этой партии обреченным и крайне вредным для страны. Зачем же мне снова идти в такую партию?

- Это нужно! Для тактики, для нашего будущего дела. Партию следует обновить. Нам нужны такие люди, как ты! Ты не можешь игнорировать все те усилия, которые я уже предпринял для твоего восстановления на работе. Это было бы с твоей стороны неблагодарно.

- Саша, для тактики я в этой партии уже был. Теперь хотелось бы немного стратегии. Я тебе благодарен за все хлопоты, но... сейчас я не готов, да и времени нет, мне нужно ехать. Давай через пару дней вернемся к этой теме.

Письмо было настолько колоритным, что я его незаметно взял со стола (дело происходило в квартире Шереля), имея на то право, так как в нем шла речь обо мне. К тому же я уже почти не сомневался, что это фальшивка, что я имею дело пока с непонятной мне до конца мощной мистификацией, так что уже начинал себя чувствовать разведчиком в стане врага.

На ЦТ у меня были кое-какие знакомые. Позвонил: есть ли у вас такой человек со странной грузинской фамилией Какучая (не лучше, чем Писичая) Есть. Действительно ли он заместитель главного редактора Главной редакции информации ЦТ? Да, он заместитель.

Ну, дела! Попросил у знакомой с ЦТ заказать мне пропуск. Снял с письма машинописную копию, оригинал взял с собой. На следующий день пришел в Останкино. Подхожу к кабинету, на котором табличка, не оставляющая сомнений:

Заместитель главного редактора Главной редакции информации ЦТ Какучая О.В.

Мне повезло: секретарши, которая могла бы не пустить, в этом момент не было. Открываю дверь – за столом грузный человек, и больше никого. Снова повезло!

- Здравствуйте, я к вам по очень важному делу.

- Пожалуйста, садитесь.

Сел, представился. Никакой реакции.

- Ольвар Варламович, я к вам по делу, которое инициирует Александр Аркадьевич Шерель. Вы его знаете?

- Знаю.

- Хммм. Он говорит, что извещал вас о моем деле об исключении из партии и увольнении с кафедры философии Физтеха. И что вы хотите по этому поводу делать на ЦТ передачу.

- Не припоминаю. Странно. Он вам это сам говорил?

- Сам. И не только говорил, но есть письмо от вас.

Какучая читает переданное мной письмо. Брови его поднимаются.

- “Учитель”... Я ведь заметно старше его. Нет, ничего подобного я не писал.

- Я так и думал. Но письмо-то на вашем бланке. И подпись ваша.

- Ну, бланк можно взять в каком-нибудь отделе у нас. Хотя все-таки бланки хотя и не строгой отчетности, но “почти” и просто так не валяются. Это где-то у нас разгильдяи. А подпись не моя.

- Ольвар Варламович, но Шерель бывает на телевидении?

- Бывает.

- Вы собираетесь что-то предпринять по поводу вот этого письма на бланке ЦТ?

- Вы его мне оставьте, я подумаю. Хотя, это скорее всего, розыгрыш. Шерель человек со странностями. Не обращайте внимания.

Насколько знаю, никаких мер Какучая не принял, поскольку, если бы предпринял, Шерель бы как-то на это отреагировал. Шерель продолжал общаться со мной как ни в чем не бывало.

Ольвар Варламович Какучая умер 1 февраля 2005 года (родился в 1931 г.), за 2 месяца до смерти своего знакомого «учителя» Шереля.

Ну, как всегда, некрологи, знакомые с детства слова:

“Память о замечательном человеке, ярком, талантливом журналисте, прекрасном товарище и друге, Заслуженном работнике культуры РФ Ольваре Варламовиче Какучая будет жить в сердцах, кто его знал и соприкасался в работе”.

Ну, наверное. Обычный бюрократ меня бы и в кабинет не пустил. Сказал бы “Без доклада не входить!”. Но нигде, не только в некрологах, но и в разных воспоминаниях об Ольваре Какучая не сказано, что он жил и воспитывался в семье наркома внутренних дел Абхазии Варлама Какучая, верного бериевца, который “прославился фирменными пытками“. Конечно, сын за отца не ответчик, но все-таки....как никак семейную историю никуда не денешь.

Мне тогда  все было с этим Шерелем ясно до деталей. Кроме самого главного: каковы настоящие мотивы кипучей деятельности Шереля? Ведь это надо же: похищать бланки, писать на них поддельные письма и все ради чего? Ради того, чтобы меня разыграть? Да смысл-то розыгрышей в чем? Не видел и не понимал. К тому же розыгрыши затянулись: Шерель занимался ими уже около года. Неужто только ради того, чтобы получить от меня заявление о восстановлении в партии? Нет, вздор. Должна быть какая-то иная причина.

Мысленно окинул эволюцию наших отношений. Они менялись от полного доверия и признательности Шерелю за его бескорыстную помощь, до сначала маленького недоверия, червячка сомнения, который все рос и рос, превратившись во вполне громадного удава. Этот удав начал меня уже душить: зачем, ну зачем Шерель все это делает?! Казалось бы, если появились у меня сомнения в порядочности нового знакомого, то нужно просто прекратить знакомство, да и все. Но знание того, что происходит обман – это итог отношений, а не их начало и не их середина. Определить момент, когда именно нужно было бы прекратить общаться в том “текущем времени” я не мог. А когда сомнений в мистификации уже не оставалось, то появился жгучий интерес: каковы побудительные мотивы этого как бы незаурядного человека? Что за достоевщина такая? Меня охватил азарт охотника за диковинным зверем, следовательский пыл. То была мучительная психологическая загадка, и я сам уже начал жить в детективном режиме поиска “настоящего преступника”. Ради расследования решил приехать. Нужно же выяснить эту загадку. Приезжаю.

- Все готово, я договорился с помощником Ельцина, он положит твое заявление к нему в особую папку. Кстати сказать, что-то не могу найти письмо от Какучая. Ты не помнишь, куда я его сунул? И перчаток нет, может у тебя в машине забыл?

- Перчатки забыл, я их привез, вот они. Письма в машине точно нет. А про заявление.... Я все обдумал. Писать его не буду.

Шерель очень засуетился.

- Я так и знал, я предчувствовал! Хорошо, я сам написал это заявление. Вот оно. Ты его только подпиши. Поторопись, помощник Ельцина ждет.

- Нет, не надо. Спасибо за труд, но подписывать ничего не буду. Восстановиться на работе – да, в партии – нет, - произнес я свою формулу. Он очень настаивал на подписи, просто умолял. Я отказался наотрез. Шерель взвился.

- Я тогда сам подпишу от своего имени. Вынужден просить за тебя. Потому что уже есть договоренность с помощником Ельцина. Я не могу его подводить.

- Нет, конечно, его не надо подводить. Как я могу тебе запретить что-то писать? Или подписывать. Ты и так уже много написал, и еще напишешь.

- Как понимать твою иронию?!

- Ну, какая ирония. Констатация факта.

- Хорошо, тогда прошу тебя сейчас отвезти меня к горкому. Помощник ждет.

Жил Шерель у Киевского вокзала. Хорошо, поехали. Мне было весьма любопытно, что он скажет в “виду горкома”.

Вышел из машины, вошел в здание (по своему партбилету). Минут через 10 появился.

- Все в порядке. Помощник сказал, что скоро будет решение.

- Ну, не раньше, чем когда кто-либо из нас умрет. Вот тогда все и решится.

- Я тебя сегодня не понимаю. Ты какой-то колючий.

- Ладно, тебе куда?

- Да тут останусь, еще нужно кое-куда зайти.

Он остался – именно там, куда и было ему действительно нужно, а я его подвез. Я уехал.

Вскоре Ельцин был снят с поста. Тут же позвонил Шерель.

- Какая незадача! Это потому, что ты тянул с заявлением. Ельцин ведь уже подписал мое заявление о твоем восстановлении в партии! И теперь оно недействительно!

- Это все из-за твоего заявления. Я его не писал и не подписывал, так что моей вины в снятии Ельцина нет. А ты вот так подставил шефа.

- Ты так шутишь?

- Нет, совершенно серьезно.

Я повесил трубку. Больше мы не виделись. Точнее, один раз, в ЦДЛ или ЦДРИ, уж не помню точно. Было какое-то сборище работников искусств с просмотром нового фильма. В фойе толклись известные имена. Среди персон – Шерель, он назойливо крутился вокруг Окуджавы. Увидел меня, подошел, хотел покровительственно “потрепать по щеке”. Я резко ударил его по руке. Он молча быстро отошел. По-моему, все понял.

Не знаю, понял ли он то, что, наконец, понял я. Вряд ли. Первая моя объясняющая модель была бытовой, плоской и где-то примитивной. Дескать, все эти сцены у фонтана Шерель разыгрывает только ради получения от меня разных мелких услуг. Вроде: не заедешь ли в книжный, не купишь ли для меня 20 экз. вышедшей моей книги “Рампа у микрофона”? Ехал, покупал. Приглашает к себе на снятую дачу на Николиной Горе, но как бы между прочим говорит: не захватишь ли пару палок копченой колбасы? Захватываю, хотя ее еще поискать нужно. О деньгах он деликатно не вспоминал, а я вежливо не напоминал. Скромный подарок. Но дело, конечно, было не в этом. Эти мелкие услуги я ему оказывал и раньше, до всех его свершений с прокуратурой, горкомом и центральным телевидением.

Дело было гораздо глубже, метафизичнее и вообще дело шло о могучей подкорке, о каких-то неведомых мне глубинах человеческой психики.

Шерель был в каком-то смысле радиорежиссером. Постановщиком вымышленных миров. Это важно для понимания, но еще не все.

В итоге наблюдений и размышлений я выяснил, как мне показалось, зачем он изобретал свою мистификацию, свои фантазии о связях, “масонской ложе”, обрядах посвящения, о подготовке некоей группы прорыва в истории России. То была форма построения царства не от мира сего, владычествования в виртуальных пространствах, во дворцах фантазии, в мифическом государстве, где он – демиург, повелевающий судьбами страны и людей. Что-то безумное проглядывало иногда в его взоре. И в его словах. Иначе говоря, это был классический шизофреник. Нет, не совсем классический. Он обладал знаниями, мог говорить. Причем с абсолютной убедительностью. Шизофрения проявлялась у него вот только в этом пункте: он – распорядитель мирового устройства. И вот есть конкретный человек, некто Валерий Лебедев, который исполняет роль по моему режиссерскому заданию. Он был так же горд своей постановкой, как любой режиссер, который отлично понимает, что текст роли, говоримый актером, сорвавшего аплодисменты, на самом деле не актерская речь, а его замысел - режиссера и автора текста.

Эта черта в той ли иной мере присуща, конечно, всем политикам. А среди режиссеров и политологов сегодня в самой яркой форме – Сергею Ервандовичу Кургиняну.

Он настолько обставляет все свои прозрения театрально (вплоть до темной сцены с зажжеными свечами, прожекторов, и прочих аксессуаров), говорит так убедительно, с цитатами из Шекспира и других поэтов, так завывает, прямо таки визионер: он зрит будущее!, что куча прожженных политиков летела и попадала в его сети как комары на свет лампы. Они ему полностью начинали верить и действовали по его указке. Это и секретарь московского горкома Прокофьев, и председатель ВС России Хасбулатов, и шеф КГБ Крючков, и сам Горбачев.

Приведу кусочек интервью с Сергеем Кургиняном из журнала “Люди”

«- Зачем вы вступили в Коммунистическую партию Советском Союза, да еще в 1988 году?
- Я не собирался сдаваться, мне казалось, я могу остановить распад СССР. Я сказал куратору моего театра в ЦК: в Баку зреет исламский взрыв, дальше - диктатура или развал государства. Почему не послать туда мою группу аналитиков? Через 2 дня позвонили: самолет ждет.
Мой отчет немыслимым путем прошел через Политбюро, контролировался КГБ. Так я начал консультировать правящую партию. Взлетел так быстро, что меня не успело перехватить ни Пятое, ни какое-либо другое управление КГБ. Началось нашe общение с Юрием Прокофьевым, я очень увлекаюсь людьми, с которыми работаю. Когда мы встретились, Прокофьев был неизвестным секретарем обкома, а ровно через год - членом Политбюро.
Потом появился Шенин, секретарь ЦК по организационной работе. Разговоры, встречи, контакты... Создавался некоторый такой сгусток пониманий природы распада и стремлений остановить его».

Затем Кургинян рассказал, как своими советами лично Горбачеву парализовал программу “500 дней” Явлинского, и еще множество разных завлекательных историй.

Как то я два раза был на заседании элитарного клуба Кургиняна. Там же присутствовали бывший шеф КГБ Крючков, председатель Конституционного суда Зорькин, депутат Думы Бабурин. Быстрым скоком проносился Руцкой. Аудитория представительная. Я там тоже выступил по поводу широких горизонтов, нарисованных Кургиняном по реанимации коммунистического идеала, заплеванного (по заданию бывшего ЦК и КГБ!) диссидентами и прочей швалью. Это было сделано, согласно Кургиняну, потому, что выродившаяся партийная элита (которой он столько правильного советовал) не могла подогнать "жизнь под идеал" и потому решила испохабить сам идеал с помощью “порчеобраза”, чтобы он стал похож на "жизнь" и тогда элиту нельзя было бы обвинить в отрыве слова от дела. Более того, оказывается, за ЦК и КГБ в паскудном стремлении охаять коммунистический идеал стоит мировая закулиса. Именно злобными замыслами прямо не называемого таинственного врага и объяснял Сергей Ервандович механику разрушения коммунистического идеала. В рамках этой метафизики и КГБ, и ЦК представлялся лишь исполнителем чьей-то (закулисной) злой воли.

Я попросил слово, Кургинян охотно дал (перед заседанием мы с ним долго беседовали в его кабинете). Для начала я решил напустить немного философского тумана. Говорил о художественной метафизике докладчика, о том, что согласно принципу фальсификации Поппера, если некую теорию нельзя в принципе опровергнуть, то есть указать пределы ее применимости, то она не является научной. Любая "социологическая модель" апеллирующая к идее некоего запредельного заговора является мифологией. В рамках этой мифологии КГБ представлялся лишь исполнителем чьей-то злой воли. Даже не ЦК, а еще более изощренного врага.

Так как в зале в нескольких метрах от меня сидел сам бывший шеф КГБ Крючков, после освобождения которого  из-под стражи в январе 1993 года(после провала путча)  Кургинян взял его на работу в свой «Экспериментальный творческий центр», то я обратился к нему, сказав, что, мол, товарищ Крючков, наверное, очень смеялся, когда слышал, будто бы КГБ инспирировал и пестовал весь самиздат вместе с диссидентским движением. На что Кургинян ответил, что не заметно, чтобы Крючков смеялся. Я ответил, что Крючков смеялся внутренним смехом, потому и не заметно. Торжествующий Кургинян воскликнул: "Первый раз вижу человека, который слышит внутренний смех" и попросил объяснить, как подобное возможно и чем можно объяснить. "Объяснить это можно тем, - вывернулся я,- что товарищ Крючков хранил служебную и государственную тайну и с трудом сдерживал смех". Здесь, наконец-то, товарищ Крючков засмеялся.
Шерель умер, но дело его живет в постановках неувядаемого Кургиняна. Речения нынешнего гуру (правда, потускневшего, так как все его визионерства провалились) сильно замешаны на ритуальных формулах, на какой-то вязи из научных терминов и литературно-философских реминисценций и обладают некоей гипнотической силой для алчущих "умного и непонятного". Главное - довериться гуру, а потом все будет хорошо. Это не важно, как бы говорят политики, подпавшие под воздействие речитативов, что мы не понимаем. А важно, что из всех учено-каббалистических построений становится известным, где находится враг. А враг - там. За океаном. И здесь, в виде пятой колонны из недобитых интеллигентов.

Кургинян уже не окормляет действующих крупных политиков. Зато делает всякие умственные лекции. Выпускает книги. Руководит своим “Экспериментальным творческим центром`. Мелькает в патриотических передачах радио Красная звезда. Его «завещание»: «Я знаю твердо, что я люблю Советский Союз. И, если мне не удастся восстановить советский проект при жизни, то я завещаю это своим детям, своим ученикам».

25 февраля 2023 года Кургинян внесён в санкционный список всех стран Евросоюза.

Но кто-то еще верит и кто-то надеется на режиссеров-гуру.

Продолжение (об Арестовиче) следует