Сомнамбулическая СОНата
18-08-2024
Ещё копошится в размытом пространстве нечто, издающее наполненные потусторонним значением звуки и производящее какие-то движения, имеющие какой-то тот смысл, неизведанную тамошнюю цель, и само пространство колеблется и блуждает, перемещаясь в тумане, каковым оно и является. И чувствуешь, что копошения эти к тебе уже не относятся, а только так, вскользь, ибо знаешь, что сейчас проснёшься и поэтому снисходительно реагируешь на обрывки странноватых, ни во что не укладывающихся образов и звучаний уплывающего измерения сновидений.
Уже воспринимаешь шорохи всамделишные, шорохи измерения бдения, на которое мы привыкли полагаться и в реальность которого привыкли верить. И с которым, чтобы не забыть, приходится, увы, считаться даже тогда, когда не хочется. Измерение бдения - всё наполнено осязаемой явью, всё так дивно конкретно вокруг, всё так настояще - бывает очень даже интересно. Можно и залюбоваться, и пощупать, и понюхать... можно скривиться, плюнуть, расстроиться. Тебя самого могут к чему-то конкретно призвать, чего-то от тебя потребовать - да, очень уж реальное это измерение бдения и даже порой слишком. Чересчур ощутительное. Иной раз и стошнит тебя от твоего места в этом чудном мире... а ты, поди ж, обязан что-то... непременно должен.Словно воздуха шорох приоткрываемая дверь вбросила блёклую линию луча в темень спальни. Звук вопроса окликнул тебя лежащего. Дремота как паутина - рассеиваешь ресницами; как чехол - стягиваешь напряжением волевых мышц; как околотелесное марево - само, чуть поколебавшись, отступает в темень же помещения; вырастает осознание ответственности ответа, надо отреагировать, нельзя проигнорировать вопрос линии света. Приподнятая с подушки голова сипло сухим языком даёт знать вопрошающему (-й) о твоём возобновившемся присутствии в действительном, так сказать, мире, в мире данной нам идолом-иродом в ощущениях реальности. Ни к чему не обязывает текст. Вот и правильно, пусть, истина, тина. Лучистый получится путь.
Присутствие твоё если не в этом, то в ином измерении неотвратимо. Где-то почему-то непременно приходится находиться. Приходится находиться. Обязательно язвительно заподозрят претенциозность, скажут: вычурно. Чур. Вы. И будут правы.Неизъяснимый переход из потусторонности сновидческой обители в мир вроде как всамделишный... Собираешь себя по кусочкам, преодолевая инерцию хотения обратного в причудливые грёзы погружения; система твоего Я - барахля и сбиваясь - налаживается понемногу, кряхтя и скрипя. До чего странное самоощущение при пресловутом этом пробуждении... И - резкий вдруг настрой сознания, прояснение мыслечувств. И вот, стало быть, опять: регулярный, неотвратимый, но всякий раз застающий врасплох, возникающий будто внезапно внутри тебя ожидаемый и долго неотгоняемый, простой и острый вопрос себе: кто ты, кем являешься, что собой представляешь - вызывающее ошеломляющее недоумение и головную резь вопрошение.
Мысли о себе чреваты. Как правило, деструктивны. Вырвавшийся из некоего тайного сосуда джин. Какой-то почти всегда пандорский почему-то. А уж мысли о деяниях своих - любых - и вовсе. Нет, не о добром и злом здесь. Не о поступках. О простых твоих действиях речь и даже просто движениях. О том, что ты делаешь и как. И, главное, зачем. И ещё: о чём ты думаешь и как. И зачем.
До чего зыбко, "в сущности", положение твоё и само присутствие в мире - в данном ли, в ином ли... И как ненадёжен, как иллюзорен "социальный статус" твой - и любой. Словно условно само отнесение к человеческой популяции. Словно сам космос условен.С горы над городом, над широкой серебряной рекой, над могучими мостами. Горизонт отодвинут - там перспективно щетинится многоэтажками и подъёмными кранами удалённый современный район города. Высота создаёт простор. Чем выше, тем дальше. Тем свободнее. Приглушенным зовом шумит поезд, гремя вырывающими его в "дальнюю даль" рельсами. «Вояж, вояж!» - одна из любимых некогда песен... Направо уплывает бескрайняя долина полей и перелесков, с зависшим над ней оранжево-зелёным дирижаблем. На супротивной горе высовывается из тёмной хвойной шубы Старый Замок, словно корона города. Пониже - громада собора, гордость города. Изящные шпили. Древние башни. Вечные камни. По склону и на дне - скопище игрушечных домиков, едва различимые живые чёрточки на мосту и набережной. Ближе, на лентах улиц гудит транспорт, колышутся массы. Туристы. Артисты. Статисты.
Затем будет вечер с огнями, многоголосым, прорезаемым резкими громкими криками, весельем забегаловок, разнообразными, подчас щекочащими нос острыми запахами - сглотнуть слюну, подавить аппетит, - всеобщей возбуждающей суетой... Потом будет ночь. И шедевры из камня едва ли проступят силуэтами. И чёрный воздух станет странен, безлюден.
До утра.На накрахмаленную благоуханную аудиторию прелестно льётся полифония симфонии. Струятся скрипки под смычками, гудят валторны под губами, но лучше всех виолончели - бархатный тембр сквозь флейты трели, и контрабасы сочным хрипом рисуют контур контрапункта - хребет структуры, а это значит - опора ритма, основа тона. Вдруг раздаются трубы рулады - это фанфары, то бишь как будто. И вот финал, всплеск тишины, застывший миг, и - рук плесканья! Рукоплесканья!!! Затем вставанья. Рук пожиманья и обниманья и ощущений полнота. Вот счастье-то... Добавим: пышные выходные наряды источают утончённые духи, галстуки-пиджаки - терпкий о-де-туалет. Изящные жесты, любезные улыбки, изысканные заготовленные натренированные отрепетированные манеры... У этой дамы столь длинные ногти, что ему невольно подумалось: как же она подмывается (и чем вообще занимается)...
Какое всё же облегченье - конец концерта! Устремившись скорее в фойе, вырвав пальто из рук гардероба, из лап театра. Рвануть, лавируя в толпе, по лестнице между колоннами... Свобода. Воздух. Бульвар. Хаос. Огни. Метро. А может - ретро.На супротивной стороне вечерней улицы проплывает мимо тебя, бредущего, освещённая витрина со множеством непонятных отсюда предметов... Меняешь ты было вектор, сворачивая к витрине, дабы разглядеть - и... после мига паузы восстанавливаешь прежний маршрут: пусть, пусть эта витрина так и останется загадкой, пусть не узнаю, не распознаю, что именно там обретается, обитает, какие невероятные, невесть каким чудом обретшие форму и плоть, изделия-предметы, снабжённые духом их создателей (по твоему подобию устроенных), нашли себе там место - так даже интереснее порой, одной тайной больше...
Вокзал словно слово вокал и волнение также. И вновь, и снова - окунуться в гул вокзала, совместиться с его пульсом, устремиться к его рельсам...
Хандра влечёт в дорогу - развеять смятенье ощущений. Далёкий путь прельщал меня когда-то (и запах поездов, и станций вереница), а нынче лишь желание опомниться, встряхнуться... развеяться, и по пути стерпеть назойливый рой лиц, чужой крикливый говор, удушливый табачный дым...В смятении твоём всегдашнем и вечернем выносят ноги тебя на станцию, гулко по гладкому глянцевому полу заворожённого объёма вокзала, меряя затем шагами длину перрона, вступая в непостижимость вагона.
Устраиваясь (как-нибудь устраивая непутёвую на путях судьбу свою) у окна, за которым приглушённо освещённый, обильный тенями перрон - уже по другую сторону бытия, и окно твоё трогается, устремляясь в вездешнее пространство твоих слёз и грёз, роящихся за этим вибрирующим скорым окном, размывающим далёкие и близкие огни и очертания, этим несущимся в угасающее, тающее будущее окном, рассекающим все грани мироздания, кометоподобно отражающим протяжные дрожащие вагонные лампы и - таким странным туманным контрастом - эфемерное лицо твоё, словно мольбы исполненное, недвижно-сумрачное, бледное, неявное, будто иллюзорное, фата-морганное, коллажно наложенное на проносящиеся во мгле безмерного пространства сквозь вереницы лет, веков, тысячелетий неясные силуэты ландшафта.
И слово словно проносится во мраке трудноразличимая, необъяснимая череда артефактов твоей биографии, и ты растерян и изумлён, будто проносится в стороне от тебя жизнь твоя...Бывают дни, которых словно нет. Слов нет. Жизни нет.
Болезненно рыщешь и не находишь новый алфавит, новые ноты, новое я.
Бывают дни, когда в смыслах нет смысла. Когда ощущения бесчувственны. Когда клавиши пугают окончательной отчуждённостью. Когда кругом пустота. Когда Вселенная мертва. Когда душа бездушна. Когда Шопен скуШен. Когда шоколад не вкусен... Когда тоскливо тянет выйти в мир, но смертельно лень. Довольствуешься окном. Истомляешься безнадёжностью. Бесцельностью. Ни цельности, ни цели. Знобит озноб.
Не ведаю, что творится в мегаполисе под названием «я». Он как бы сам по себе. А я тогда кто?Тритон – центурион... Центр: середина-половина октавы. Загадочно-причудливый, удивляюще неустойчивый, странноватый... странноВАТНЫЙ, избегнутый классиками, диссонансо-консонирующий, неуверенный в себе интервал, преодолевший оковы кварты, но не вырвавшийся на простор квинты.
E und B. Die Reise von E nach B.
E and B. Travelling from E to B… To be!.. or not to be: that is the question...
Странновато... странноВАТНО-туМанноНебесное, рождённое ЧУДОвищно диковинным мировидением-мирослышанием.
Карусель бытийной бессмыслицы... Экзистенцио-хаос... Самое адекватное (адекВАТНОЕ), между прочим, жизнеотражение... Адекватная вода... Аква...-ква...
Сюжетов и цельности – не бывает. И не надо.
...чародивные "тёмные" синтезы... они и сами получаются, помимо авторских намерений.
...до чего неожиданные ах-ассоциации... ... ...Бывают дни, когда действительно живёшь. Когда является смысл, проясняется мысль, обостряются чувства, освежается дыхание, рождаются слова, выколдовываются звуки, затаённо-страстно-сладостно зачинаются, померцивают, обозначаются в умозрительном мироздании озарения, даря робкие вдохи и вздохи надежды на невероятное вероятное.
Бывают дни, когда случается волшебство. Когда открываешь сокровенное, проникаешь в Откровение. Когда клавиши рождают бога. Когда находишь эликсир. Когда узнаёшь себя...Поскольку небытие тождественно смерти, рождение есть переход из смерти в жизнь. Таким образом, можно не только туда. Можно и оттуда. Так и происходит.
Но что есть небытие? Небытие – небытие? Возможно ли небытие? Разве конечна Вселенная?Наверное, это странно и «ненаучно»: единое расстояние, скажем, из пяти километров – нечто большее, нежели пять отрезков по километру. Неразрывное пространство ощущается гораздо более значительным, чем та же протяжённость, разграниченная на участки... Хм... Не о «реальных размерах» здесь речь... Разделение чего-то на части уменьшает это что-то, хотя совокупность частей как будто та же... Большое – это уходящее за горизонт.
То же и с временем. Если не делить его на минуты и секунды, его – больше....Петляющая улочка, ползущая вверх и резко ныряющая на несколько ярусов-этажей, её обрамляющих, затейливо лавирующая меж ними. Внушительно-добротные немецкие особняки, вознесённые над «тонкорунными» нежнопрядными газонами; дивное, пахучее, поздневесеннее цветение, бело-розовое, дымчатое; подростковая светлая зелень колышет-ветромашет верхушками, подрагивает недавно родившимися листочками, через пять месяцев сухо хрустящими под обутыми ступнями в томной осени, пронзительно прозрачной...
Причудливый стык нескольких улочек, виражистых, скрывающихся в своих крутых поворотах-изгибах, манящих открытием тайн. Вот и я извиваю свой маршрут, змеящийся под добрым нынче небом. Можно в окна глядеть мельком – непредосудительно... Статуэтки... Белая шершавая стена... Коробки со стиральным порошком... Та же белая стена... Водосточная труба... Стена цвета лимонного... Горшки с замершими в их микропочве, хм, гортензиями (называю их первым взбредшим словом)... Стена бирюзовая... Крыльцо под «готическим» навесом... Арочки в глубине квартиры... Огородик с клумбами... Розовая гладкая стена... Кухонный вид-интерьер, почему-то умиляющий... аппетит нагоняющий... Пухлый диван, кошачьи эмоции вызывающий... Бледно-жёлтая стена... Словно тёмный прямоугольник Немалевича висящий крупноэкранный плоский телевизор... Фотографии под стеклом, пейзажные ре-ре-репродукции в псевдопышных рококо-рамках... Витиеватые люстры... Привлекающий изящной фарфоровой начинкой сервант... Стена белая... Приватный помпезный портальчик с капитЕльными колоннами... Взор взлетает к резко выступающему декорированному карнизу... Широкий двор, в глубине его деловятся издающие вжиканья и стуки мастерские с отворёнными воротами... с того края крутая косая крыша ниспадает красной чешуйчатой черепицей чуть не до самой земли... Гараж... Деревья... О трёх этажах просторный Белый дом местного значения... За дискретным окошком пошептывает вода дУша, душА воды, там разум моет своё тело... Маленький садик с подстриженным в форме шаров кустарником, перемежанным заморскими чудодревами, нежным разноцветьем роз, набирающих в сию пору соки любви, постепенно колючеющих разочарованиями... Стена нежно-голубая, полуспущенные жалюзи, подрагивающий за прозрачностью широкооконного стекла тюль... О, прелесть: сверху доносятся приглушённо не совсем уверенные, но не лишённые стройности звуки фортепиано...
Приостановился, вслушиваясь, полузатаив дыханье, словно помешать боясь... Этюд-экзерсис прервался... Детский девчоночий смех, будто кристального ручейка журчанье... Игра воображения в воображении же нарисовала милую белокурую девочку, ласкающую тонкими пальчиками нагретые ими упругие клавиши... Игра – теперь уже там, на инструменте – возобновилась... Бетховен под лапками ангелочка... Когда-нибудь, возможно, лапки эти извлекут из домашнего пианино Баха. И ангелочек будет серьёзнее и взрослее... А сейчас она увлечённо «элизеет», прыгая весёлой левой ручонкой по широким интервалам аккомпанемента...
Что творится в душе в такие моменты – кто скажет? Какое-то тревожное счастье, учащающее пульс... Неизъяснимая, душу царапающая благодать в беспокойных фиолетовых тонах... Долго не простоишь тут – озадачатся здешние проживатели, занедоумевают, окатят тебя неприветными взорами нарастающей подозрительности... Трогаешься, не вполне твёрдой поступью далее-далее... по не вполне осознанному, незапланированному тобой маршруту жизни твоей, петляющей-вьющейся поболее тех улочек... Такой больной, печальной, странной жизни, вопреки всему исполненной дивных надежд – неизвестно каких....Однажды я открыл, услышал, узнал... Этому суждено было настать, дабы жить опять, навсегда понять: божественное – есть, без всякого бога; оно – в немногих из нас, сообщающих, дарящих нам совершенство, возможное только в искусстве (разных его ипостасях). И там – очень редко. Так и должно быть. Совершенством нельзя пресыщаться, к нему нельзя привыкать, его должно быть совсем мало, как и мерцанья драгоценных вкраплений в грубых камнях... пластах эпох... Совершенство завораживает своей невиданностью, неслыханностью, поражает-покоряет своей осуществлённой невозможностью. Божественное вдруг проявляется: смотрите! слушайте! вот оно я – то, ради чего вы существуете.
Истинное. Творческое.Как переливчато-гулко и звонко поёт саксофон в этом подвальном или полуподвальном... хм, помещении. Забранные в металлические сетки неяркие лампочки. Загадочные широкие трубы вдоль по стенам, устремляются вверх, пронзая потолок. Площадка просторная - обеспечивает резонанс. Выводи страстные или задумчивые рулады, пассажи, с непременным шиковым «шипом», шипением то бишь... Поджазуй свободно, раздольно, без правил и ограничений, без менторских указаний. Какой сочный здесь тембр. Отражающий аккордовым органным эхом глубокий фон. Звуки преломляются, отскакивают от стен и труб, и возвращаются к тебе, не столь лаская, сколь удивляя слух. Насыщая его. Подуди об уходящей жизни своей и чужой.
О жизни остающейся.
Никогда не проходящей.
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария:
Рейтинг комментария: