Жизнь в тине

21-08-2024

 

У меня есть долг перед моими друзьями; я обязан сказать о них хотя бы по нескольку слов. Их было очень мало у меня – всего несколько человек, и, по-моему, это естественно. Я порой вспоминаю высказывание Ромена Роллана о том, что друг может быть один-единственный, и найти его – великое счастье, так же, как и найти свою женщину. За всю свою жизнь я встретил всего трех-четырех человек, с которыми ощущал свою духовную близость, и я считаю, что мне крупно повезло – я знаю, чего стоят те сотни «друзей», с которыми очень приятно пить вино, или кофе, но которые моментально исчезают, если в них действительно возникает какая-нибудь потребность. Не говоря уже о том, что именно эти «друзья» нередко и совершают в отношении тебя наибольшее зло. Но я – о своих друзьях. Настоящих.

Должен отметить, что многие имена изменены ввиду деликатности информации об их носителях – эти имена при первом их упоминании выделены в тексте курсивом. Сами мои герои (которые живы) и их близкие, конечно, узнают себя, так что рассказы, на самом деле, вполне конкретны и публикуются не только для удовлетворения тщеславия автора.

ЕРЕВАН

С моим другом Артаком, который, к большому сожалению, довольно рано ушел из жизни, связано немало примечательных историй, некоторые из которых стоят того, чтобы о них рассказать. Например, обычное дело - курортный роман. Но вот у него случился совсем не курортный роман – в жарком Сочи его постигла любовь, настоящее большое чувство. Поверяя мне перипетии своих бурных переживаний там и теперь уже в разлуке со своей пассией здесь, в родном городе, он в самом конце как-то скованно, совсем не в своем обычном нагловатом стиле смущенно произнес: «Наверное, это любов».

Смущение можно было угадать уже в том, как он произнес слово «любов» - подчеркнуто без мягкого знака, должно быть, сам не зная, относиться ли к своему чувству иронически, или очень серьезно. Скорее всего, это было отражением его растерянности, ибо на самом деле, с его стороны это было настоящее чувство, и само это неуклюжее слово «любов» свидетельствовало, как он стесняется своего неожиданного порыва. Тем ужаснее было последующее его разочарование. Нет, не разочарование – никак не ожидаемое, очевидно, потрясшее его до глубины души открытие, что столь бурный, столь нежный и столь многозначащий для него роман для другой стороны был лишь мимолетным курортным развлечением, не более того. Этот жестокий удар он получил, когда попытался настоять на встрече в ее родной Москве, куда прибыл специально, чтобы продолжить эту свою «любов» (может даже у него были очень далекие планы и серьезные намерения, несмотря даже на то, что был он давно женат и имел уже двоих детей). Столичная, как это выяснилось, «штучка» в разговоре по телефону вначале попыталась ему мягко намекнуть, что о курортном романе принято забывать сразу же по окончании отпуска, а поняв, что легко от этого провинциала не отделается, послала его подальше в самой грубой матерной форме, и он, совершенно огорошенный, вернулся в Ереван, как побитая собака. (Как мы, мужики, однако, наивны: овладев телом женщины, полагаем, что покорили ее навек, ничуть не подозревая, что, на самом деле, она всего лишь использовала нас для получения собственного удовольствия, достижения собственных целей – вот, как моего несчастного друга, Артака.)

Пожалуй, я был единственный, кому он мог все рассказать, и я видел, как в нем после этой истории что-то надломилось. Суховатый по природе, он в первый и, наверное, единственный раз в жизни произнес фразу, в которой было что-то похожее на поэзию: “Она была любима мною, я ей – удобный секс-партнер”. Сколько в этой фразе было горечи! Нет, он не был, конечно, наивным мальчиком до того, любовные истории с ним приключались нередко, и женился он тоже по любви, может, даже по большой любви, но эта женщина как-то его «зацепила». А ее уличная грубость в ответ на трепетные чувства буквально ударила его лицом об землю, подорвав, наверное, окончательно веру в искренность человеческих отношений. Как мне было жаль его! Мне было жаль и себя, которому тоже стало как-то холоднее жить на этой земле. Я ведь тоже очень хотел верить в эту самую любов.

А нынче, когда я взялся описывать истории моих друзей, (Артак один из первых среди них), почему-то в памяти всплыла нелепая фраза, брошенная совсем некстати незабвенным моим наперсником много лет тому назад: «Умереть бы сейчас лет этак на двадцать». А было нам в тот момент по двадцать три. Он уже что-то чувствовал?

***

Виген был парнем довольно темпераментным, иногда он увлекался настолько, что терял контроль над своей речью. Как-то, с восторгом рассказывая мне и одной нашей сокурснице о том, как обругали на очень важном собрании каких-то комсомольских вожаков (старшее поколение хорошо знает, что это была самая отвратительная и самая ненавистная шеренга советского «истеблишмента»), он увлекся настолько, что, позабыв о присутствии в нашей компании девушки, воскликнул: «Их отпи..дили, их страшно отпи..дили!» (В армянском используется, так сказать, маскулинизированный вариант этого выражения (типа «их от..уярили»), но смысл абсолютно тот же, с той лишь разницей, что в армянском это слово может означать только «обругали», в то время, как русский вариант чаще употребляется в смысле «побили».) Чтобы представить, насколько шокирующим было такое «выражение», необходимо знать, что, в отличие от России, в Армении, да и вообще на Кавказе, в приличном обществе мат находится под строгим запретом, а уж в присутствии женщин материться там – самое последнее дело. Но, слушая возбужденного Вигена, и мне, и нашей собеседнице хватило мудрости и такта сделать вид, что ничего не произошло, а наш герой был разгорячен настолько, что и на самом деле ничего не заметил особенного в своей ненормативной речи, так что с упоением продолжал ее, правда, уже без мата. Когда я потом напомнил ему об инциденте, он искренне удивился: «Неужели я так выразился?» Но особого смущения я за ним не заметил – крута крестьянская закваска!

***

Как я уже отметил, кировабадцы умели устраиваться в жизни; наш Виген не был в этом смысле исключением. Он довольно быстро продвинулся в карьерном росте и скоро стал главным инженером одного из крупнейших в Армении заводов по производству радиотехнических деталей. Новым поколениям, однако, надо пояснить, что в советской моноцентрической системе управления только первое лицо – будь то в Бюро ЦК Компартии, в правлении колхоза, или заводской администрации – имело реальную и безраздельную власть. Не только Брежнев во главе государства олицетворял наше «все», но и каждый мелкий начальник на своем месте был «всем» для своих непосредственных подчиненных. Завод Вигена, конечно, не мог быть исключением: будучи вторым лицом в заводской иерархии, наш герой был по существу лишь безропотным исполнителем воли своего шефа. Чтобы опять-же молодые могли себе представить степень рабской зависимости советских деятелей второго плана, приведу здесь рассказ самого Вигена о том, как его использовали в качестве сексуальной оплаты за услуги, оказанные его родному заводу со стороны заезжего функционера из Москвы. Я отдаю себе отчет, что поступаю не совсем красиво (точнее даже – совсем некрасиво), обнародуя весьма интимные факты из жизни человека, с которым, можно сказать, дружил какое-то время, но, во-первых, сам Виген (имя, как вы помните, изменено) чрезвычайно охотно рассказывал практически все свои истории буквально всему миру, включая случайных людей, так что и излагаемая далее пикантная история не была великой тайной даже в свое время, когда действительно могла сыграть какую-то роль в семейной жизни нашего героя, а во-вторых, как иначе можно развенчать чудовищные порядки «самой человеколюбивой системы», если не рассказать о самых вопиющих случаях проявления этого самого «человеколюбия»?

Итак, на завод приезжала инструктор, или инспектор, это неважно, финансового управления союзного министерства, которому подчинялся завод, и от благорасположения этого инструктора, или инспектора зависело финансовое процветание завода на ближайшее будущее, поскольку именно она, эта женщина была вольна дать положительное или отрицательное заключение о целесообразности финансирования очередной бестолковой программы (напомню здесь, что благополучие советских предприятий зависело в основном не от того, насколько качественную и экономически обоснованную продукцию они выдают, а от того, как они сумеют договориться с вышестоящими инстанциями). На заводе было известно, что женщина, от которой зависит ближайшее будущее коллектива, в высшей степени активна в сексуальном плане; было также известно, что она внешне в той же степени уродлива, вследствие чего активность свою по большей части ей приходится подавлять, и это обстоятельство превращает ее постоянную сексуальную озабоченность в патологию. Такой расклад во многом облегчал задачу склонения инструктора к благоприятному для завода решению, но только в том случае, если нашелся бы жеребец, добровольно согласившийся удовлетворить немалые потребности изголодавшейся по мужской ласке матроны. Добровольцев из того круга людей, чье «ухаживание» не выглядело бы совсем уж животной случкой, не находилось. И тогда директор скомандовал своему главному инженеру: «Надо Виген, надо!» И пришлось Вигенчику во имя благополучия завода и, главное, своей карьеры исполнить весьма специфические обязанности. Надо отдать должное способностям Вигена: не каждый мужчина сможет сделать это с крокодилом. Но Виген выдюжил, женщина была удовлетворена, завод - спасен. Все было хорошо, все были довольны. Завод зафиксировал очередное достижение в социалистическом соревновании, коллектив «заработал» квартальную премию, Виген сохранил свою высокую должность – как говорится, полный хеппи-энд! Но вот, по прошествии лет, я порой с каким-то смешанным чувством сострадания и брезгливости думаю, хватило бы духу нашему Вигенчику перечить директору, если изнывающей по мужской ласке персоной была бы не женщина?

***

В славной стране Советов расплодилось невероятное количество совершенно бесполезных «научных» учреждений, и чем меньше было проку от этих институтов, тем сильнее они надували щеки, тем больше была их активность в обмене (правильнее было бы сказать «обмане») опытом, в организации всевозможных конференций, симпозиумов и т.д. Вот, почему в славной стране Советов в дефиците было практически все, иногда даже хлеб? Потому что те люди, которые должны были этот хлеб (и все остальное) добывать, «в поте лица» «трудились» в тех самых «научных» учреждениях. Не случайно именно их чаще всего власти мобилизовывали на так называемую «картошку», то есть практическую работу в различных сферах реальной экономики (чаще всего в области сельского хозяйства). Некоторое время на подобном «научном» предприятии довелось «поработать» и мне, и, соответственно, участвовать в их веселых посиделках – как правило, эти «научные дискуссии» завершались нехилым застольем.

На одной из таких «конференций» в Риге хозяева устроили что-то вроде банкета в какой-то рыболовецкой артели (тогда это называлось «совхоз», то есть «советское хозяйство»). Там нас, представителей разных регионов великого Союза накормили необыкновенно вкусной рыбой, даже банальная треска — «печальная судьба командированного», как ее тогда называли — была просто превосходна. Кстати, каждый участник банкета должен был заплатить за угощение — немыслимое на Кавказе явление (когда эти же люди приезжали к нам в Ереван, мы всегда угощали всех только за наш счет). Но рассказать я хочу о другом. Перед тем, как сесть за стол все участники банкета, естественно, посетили туалет и помыли руки, но вот после трапезы — а некоторую рыбу приходилось есть руками — в туалете я встретил только товарищей из Литвы и Латвии, все остальные как-то обошлись (уж и не знаю, как). Тогда я вспомнил, как один прибалтиец говорил мне: «В Советском Союзе только три культурные нации: эстонцы, литовцы и армяне!». Возможно, армян он пришпилил, потому что говорил именно со мной, армянином, но не исключено, что искренне так и считал, но вот почему этот русоголовый здоровяк был несправедлив к латышам не могу сказать — может, у него к ним были какие-то личные счеты? Хотя приглашать на банкет за свой счет — это ведь тоже о чем-то говорит. С другой стороны, подобные вопросы (гостеприимство и т.д.) в северных странах трактуются иначе, чем на Кавказе, так что и в Литве, и в Эстонии, скорее всего, была бы та же картина.

***

В том НИИ, где я проработал несколько блеклых лет (назывался он Институт информации), бессменным парторгом в, был отставной гебешный палач Николай Македонович Ходжаев. Он никогда не скрывал информацию о роде своей работы в те лучшие для него времена и даже бравировал своим прошлым (это легко объяснимо — тем же ворам и убийцам чем еще похваляться, как не своими кровавыми «подвигами»?). Как-то он с легкой усмешкой на губах вопрошал одного из заместителей директора института: «А вот, ты бы смог расстрелять человека, глядя ему прямо в глаза?», и когда сей рафинированный интеллигент-очкарик в ужасе отшатнулся от кровожадного парторга, тот едва ли не сплюнул от презрения: «Слабаки!» С годами он, как это часто бывает, раздобрел, размяк и почти не вспоминал о своем «героическом» прошлом. Очень сильно повлияли на него смерть единственной дочери и паралич, который разбил после этого его жену, но сам он, тем не менее, не сломался – сталинская закалка!

Старое поколение хорошо помнит, чем приходилось расплачиваться рядовым членам великой Коммунистической партии за свои мифические привилегии быть в рядах активных борцов за светлое будущее – непременным участием в бесконечных нудных собраниях и политзанятиях. К этим самым политзанятиям, которые проводились регулярно (раз, или два раза в месяц) кому-то надо было подготовиться, чтобы зачитать «доклад» - выдержки из передовиц газеты «Правда» за предыдущие дни. Поскольку никто исполнять роль докладчика не желал, Николай Македонович с удовольствием принимался переписывать из упомянутой газеты свой «доклад», для вида предварительно посетовав, что, вот, мол, никто из наших партийцев не хочет взять на себя хотя бы маленькую нагрузку, и ему, старому человеку, приходится регулярно просвещать народ! Самое примечательное было в том, что он аккуратно переписывал все, что собирался зачитать на «занятиях» - я сам, не будучи членом партии и не присутствуя ни разу на сих торжественных посиделках, много раз видел, как парторг с большим чувством собственного достоинства шествует в кабинет с толстой кипой исписанной мелким почерком бумаги. И то верно – надо же было ему хоть чем-то занять свое время хотя бы один день в неделю, или полумесяц! А со временем гора исписанной бумаги, которую он бережно хранил, стала служить ему основанием для утверждения на полном серьезе, что он написал больше, чем Карл Маркс. Может быть, он и на самом деле полагал, что Маркс также слово в слово переписывал свои труды из передовиц современных ему газет, но мне так кажется, что в нелепом его заявлении проявлялось подсознательное понимание того печального факта, что жизнь свою он прожил неправедно, не создал за долгие свои годы ничего стоящего, а только разрушал и отнимал чужое, в том числе и самое святое и незаменимое – жизнь человека! Мог ли он оправдать все это в собственных глазах, создай он даже на самом деле новую экономическую теорию?

МОСКВА

В проклятые девяностые, когда в стране почти не было власти, чеченцы в Москве похитили сына известного армянского бизнесмена по кличке «Седой». Кто-то позвонил ему и потребовал два миллиона долларов за возвращение сына. Реакция бизнесмена оказалась неожиданной для похитителей: «Седого» никто не сломает. Я, может, буду плакать всю оставшуюся жизнь, но твоим угрозам не уступлю. Ты можешь сделать то, что задумал, только учти, тебе это очень дорого встанет. Ты требуешь два миллиона, а я потрачу пять, десять миллионов, но через своих друзей-генералов добьюсь того, что три-четыре деревни, где обитают твои сородичи, будут стерты с лица земли в результате «случайных, ошибочных» бомбардировок. Если через три дня мой сын целым и невредимым не вернется домой, так оно и случится. Это уже говорю тебе я, «Седой».

Сын вернулся на следующий день.

***

За все время своего существования советская власть (упокой, Господи, ее душу!) открыло множество высших учебных заведений по всей стране (включая Чукотку) и закрыла только один ВУЗ – Азербайджанский институт народного хозяйства имени Д. Буниат-Заде. Московская комиссия, прибывшая на место по многочисленным сигналам о вопиющих нарушениях учебно-воспитательного процесса в данном учебном заведении, обнаружила такое количество этих самых нарушений, что иного решения, как просто прикрыть гнойный рассадник коррупции и безнравственности, она не смогла предложить. Например, на вопрос членов комиссии, «Какие математические языки вы используете в процессе обучения студентов?», заведующий кафедрой высшей математики бодро ответил: «Русский и азербайджанский!» Мой косвенный (то есть не по крови) родственник Саркис, которому довелось «учиться» в этом «ВУЗе» любит рассказывать, как он, не имея соответствующей купюры, заплатил за положительную оценку по какому-то предмету преподавателю три червонца, и тот, как продавец в магазине, вернул ему сдачу — пять рублей, так как установленная плата за предмет составляла круглый четвертак.

ЛОС-АНДЖЕЛЕС

В Штаты я попал, можно сказать, уже в пожилом возрасте и, помыкавшись некоторое время без статуса, узаконил здесь свое пребывание, благодаря чему получил от американского правительства все те преференции, которыми пользуются собственные граждане этой страны, и надо быть очень большой свиньей, чтобы не ценить великодушие и щедрость страны, которая обеспечила тебе вполне достойную старость, в то время как ты практически не внес ничего в копилку ее благосостояния. К моему глубокому сожалению и стыду много вокруг подобных свиней, но да бог с ними, не стоят они даже упоминания.

Здесь же в Америке я приобрел истинных, может быть, даже лучших друзей в моей жизни, что тоже можно считать почти чудом, ведь считается (и, по справедливости, считается) что настоящих друзей можно приобрести исключительно в молодости.

Важным таким приобретением для меня является дружба с Грачья Овсепяном, одним из видных разработчиков компьютерной техники в Советском Союзе, историю жизни которого, полную драматизма, я описал в работе «Наири: триумф и драма».

Знакомство и общение со знаменитым математиком Сергеем Мергеляном и весьма популярным в свое время композитором Константином Орбеляном также в моей копилке духовного богатства, приобретенного в этот период жизни. О Сергее Мергеляне я написал и опубликовал довольно объемный труд «Эссе о математике и не только о нем»; готовились мы к такому же проекту и с Константином Орбеляном, но этим планам, к сожалению, не суждено было осуществиться.

Весьма ценным для меня было и знакомство, очень скоро переросшее в настоящую дружбу, с прекрасным врачом (что называется «от бога») Григором Тарханяном, в котором меня особенно подкупали два качества – широкая начитанность и весьма развитое чувство юмора. Вот с последнего и начнем.

***

Свел меня с Гришей Тарханяном один из общих наших ереванских знакомых (не знаю, может и он считал меня своим другом), которого условно назову Седраком, ибо в истории, которую я хочу рассказать, он выглядит довольно потешно, а я не хочу обижать даже давно уже усопшего человека.

Так вот этот Седрак, еще в советскую эпоху «заработав» неправедными путями кучу денег (в той расчудесной стране обладателем кучи денег можно было стать исключительно неправедным путем), возомнил себя великим эстетом и стал коллекционировать картины, ну, и естественно, торговать ими – в нем всегда доминировала практическая жилка. Оперировал он, в основном, работами местных, армянских художников – все же он не был хапугой союзного масштаба и европейские шедевры были ему «не по зубам». Гриша, зная о непомерных и совершенно необоснованных амбициях Седрака, решил подшутить над ним (а он великий мастер всякого рода розыгрышей) и впендюрить «эстету» за немалые деньги картину собственного изготовления, хотя до этой «картины» он никогда кисти в руках не держал, даже малярной. Надо заметить, что Седрак коллекционировал и абстрактные картины, что очень облегчало задачу Гриши, точнее, вообще делало ее в принципе осуществимой. Так вот, узнав, что Седрак намеревается купить картину у какого-то художника-абстракциониста, Гриша, также знакомый с этим художником, пришел к нему с «картиной» собственного производства и предложил разыграть «эстета», продав ему «великое полотно» по сходной цене. Художник тоже был человеком с юмором и согласился участвовать в мистификации.

Когда Седрак в урочный день пришел смотреть «товар», художник разложил перед ним множество своих картин, но бегло взглянув на них, «эстет» лукаво улыбнулся: «А там, в задней комнате у тебя не припрятана какая-нибудь интересная новинка?»   Надо знать психологию советского человека, глубоко убежденного, что все более-менее стоящее можно приобрести только из-под полы, через заднее крыльцо, посредством «хороших» знакомых и за весомую дополнительную плату, чтобы понять совершенно иррациональные поиски этих же тайных ходов, когда в стране все кардинально поменялось. Ущербная психология сохраняется гораздо дольше породившей ее системы, так что, даже попав в общество изобилия, где хозяином положения является покупатель, а не продавец, как это было в обществе тотального дефицита, многие из «наших людей» инстинктивно ищут какие-то задние дворы, потайные склады, «нужных людей». Но это так, к слову. И к месту. Засим события у художника развивались точно по намеченному заговорщиками плану; в ответ на просьбу клиента имелась домашняя заготовка.  «Ну-у-у, - с растяжкой промычал художник, еле сдерживая смех, - честно говоря, есть у меня одна работа, которую я хотел пока оставить у себя, но так и быть – тебе покажу».

Короче, в итоге чрезвычайно довольный Седрак ушел домой с намалеванной Гргором Тарханяном картиной, за которую заплатил пятьсот долларов (огромную по тем временам сумму). Но наш Гриша не был таким уж ядовитым человеком, он сразу же разоблачил собственную интригу и предложил ее участникам весело прокутить «заработанные» деньги большой компанией, однако оскорбленный до глубины души Седрак (как же, его убожество было выставлено напоказ всему миру!) отказался участвовать в этом мероприятии, потому компании друзей (в основном художников) не оставалось ничего иного, как на состоявшейся тем не менее гулянке непрерывно поднимать бокалы и со смехом пить за здоровье спонсора роскошного кутежа.

Пару слов в заключение все же нужно сказать отдельно о «эстете» Седраке. Нет, он вовсе не бросил прибыльный бизнес после того чудовищно позорного пятна на своем имидже эксперта по искусству и продолжал торговать картинами до конца жизни. Успешно торговать. Дураков много.

***

Так же жестоко, но, несомненно, так же по делу разыграл Гриша главного врача студенческой поликлиники при Ереванском медицинском институте, где мой друг в те годы обучался своей нелегкой профессии. Естественно, в эту поликлинику водили на практику студентов мединститута, и вот, в одно из таких посещений студент Тарханян обратил внимание, что врач, проводящий обследование больного, элементарно не знаком со школьным курсом анатомии. Передвигая стетоскоп по грудной клетке пациента – Дшы, нъ дшы! (главврач был родом из Северного Кавказа), «доктор» опускался все ниже и ниже и уже дошел до кишечника, но свое «Дшы, нъ дшы!» не прекратил.

Ясно, что свой шанс разоблачить безграмотного «врача» Гриша упустить не мог. Он подговорил сотрудников «главного врача» (которых, видимо, тоже достал этот «специалист»), и они подменили стетоскоп своего шефа на принесенный Гришей экземпляр, в котором оливы инструмента были плотно забиты ватой. (Оливы – это как раз те части стетоскопа, которые вставляются в уши врача.) Естественно, комедия с диагностикой повторилась, но на сей раз не было никакой возможности сослаться на какие-нибудь обстоятельства, хоть как-то оправдаться и, главное, всему этому позору стали свидетелями задорные студенты мединститута, нисколько не склонные держать язык за зубами, так что у уникального врачевателя не оставалось никаких иных шансов, кроме как срочно менять квартиру и укатить в соседнюю республику. Какую – не скажу.

***

Забавный случай произошел с Лечкомиссией, когда каким-то неведомым путем в Ереван попала делегация медицинских работников из Франции, и, естественно, им пожелали продемонстрировать лучшие достижения советского медобслуживания, так сказать, на местах. Партийный (не медицинский) функционер долго водил гостей по «гордости советской медицины» и, перепутав французских врачей с рабочими из промышленного района Еревана (и соответственно ожидая восторженной их реакции), под конец решил эффектно завершить пропагандистское мероприятие и с пафосом заявил: «И все это у нас совершенно бесплатно!» На что французы отреагировали бесстрастно: «Да, такие больницы и у нас бесплатны».

***

Как и все люди, обладающие развитым чувством юмора, Григор Тарханян всегда был и остается прекрасным рассказчиком, он поведал мне множество смешных историй из жизни своей семьи, и мне было бы жалко, если бы его сочные истории так и канули в Лету, не оставив никаких следов, потому я, в меру своих сил, постараюсь хотя бы некоторые из них пересказать. И начну с репетиций депортации, которые регулярно устраивались в семье Тарханянов, дабы быть готовыми к моментальной реакции на ночной (и ножной) стук в дверь (именно так «заметали» в сталинские времена «врагов народа»). Поскольку никто никогда не мог предугадать, когда «черный ворон» приедет именно за ним, предусмотрительному советскому человеку следовало быть в постоянной готовности номер один. Засим в семье Гриши (ему самому тогда было лет 5-6) готовились к возможной депортации, как спортсмены готовятся к важным соревнованиям – отец с секундомером фиксировал, за какое время семья управляется со спринтерской гонкой по достижению той самой готовности номер один. Детей будили посреди ночи и заставляли за очень короткое время (сколько обычно в таких случаях давали наши гуманные спецорганы) быть готовыми на все сто процентов. Сумки, чемоданы с необходимыми вещами всегда стояли наготове, а максимально возможные запасы продовольствия регулярно обновлялись. И так, или близко к этому было во многих-многих семьях. А дикий страх был во всех без исключения. Что и говорить, счастливое было время, счастливая страна!

…В этой истории что-то смешное – есть. Трагически смешное.

***

В былые времена Ереван был город небольшой, и многие общественные учреждения располагались кучно, все ближе к центру города. Психбольница, например, находилась аккурат на улице, ведущей к центральному стадиону, и в дни матчей, когда по этой улице шел поток людей, пациенты диспансера прилипали к окнам, с интересом наблюдая за необычным в другие времена явлением.

В один из таких дней отец Гриши вел кучу ребят (своих и чужих) на футбол, и, естественно, они проходили мимо сумасшедшего дома (именно так эту больницу называли в народе). Большое количество детей в компании объяснялось очень просто: все соседи и друзья знали, что семья Тарханянов не пропускает ни один футбольный матч, и мальчишки, когда приближался «футбольный» день, приставали к своим родителям с просьбой отпустить их вместе с Тарханянами на футбол; родители, в конце концов, уступали, а сам отец Гриши был человек добрый, очень дружелюбный и никогда не мог отказать своим близким в каких-то услугах, даже если они были ему в напряг. Дети ему, как раз, никогда в напряг не были, детей он очень любил.

И вот они идут гурьбой мимо медучреждения, на окнах которого естественно установлены крепкие металлические решетки, но сами окна при этом из-за жары открыты настежь (о кондиционерах тогда и не слыхали). Из этих окон на проходящую толпу глазеют несчастные пациенты диспансера, для которых такого типа событие – одно из очень редких развлечений унылого их существования. Когда наша ватага проходила мимо диспансера, один их «зрителей», очевидно, не совсем утративший вменяемость гражданин, обратил внимание на многочисленную свиту Тарханяна и через решетку задал ему вполне, вроде, уместный для вполне нормального человека вопрос: «Это все твои?» И тот, ради шутки желая проверить действительную степень здравомыслия вопрошающего, бодро ответил: «ДА!» и гордо поднял голову. Реакция «психа» на этот ответ была достойна выступления лучших комиков города Еревана: «Так кто же из нас псих? – развел он руками, искренне поражаясь сумасбродству собеседника. Все окружающие разразились хохотом, так же, как и сам Тарханян, так же, как и я, когда Гриша рассказал мне эту историю. И лишь позже я призадумался о глубокой и по сути катастрофической трансформации психики белого человека (речь не о цвете кожи, хотя и о ней тоже), отказавшегося от библейского завета «Плодитесь, размножайтесь!» в такой степени, что даже пациенты психиатрической больницы считают многодетность признаком худшего вида сумасшествия. А это и есть конец «белого человека». Остальные размножаются интенсивно и без рефлексий. С пролетарским азартом, можно сказать.

***

Отец Гриши то ли с какой-то чудной делегацией, то ли по особой туристической путевке как-то попал на британские острова. Те, кому довелось жить в стране советов, прекрасно знают, каким редким исключением было такое событие не только для «простого советского человека», но и для не совсем простого и даже совсем непростого носителя паспорта «самой свободной страны» – например, из-за подозрения в неблагонадежности (то есть опасения, что человек может остаться на Западе) могли не пустить на кинофестиваль победителя конкурса на этом фестивале. Короче, старшому Тарханяну необыкновенно повезло.

По возвращении бенефициару полагалось отчитаться о поездке, рассказать счастливым советским людям о загнивающем на корню Западе. Доктор Тарханян (отец Гриши тоже был врачом) умел живо рассказывать о своих впечатлениях, и все шло хорошо, пока речь не зашла о захоронении Карла Маркса на Хайгейтском кладбище в Лондоне. Тут рассказчик не смог удержаться от того, чтобы не поведать аудитории пикантную историю из жизни вождя мирового пролетариата, а именно, что экономка семьи была фактически второй женой Карла и даже родила ему сына, отцовство которого взял на себя верный соратник Маркса Энгельс, чтобы избавить друга и учителя от возможных неприятностей. История эта нынче широко известна; в те времена она тоже была широко известна, но только в очень узких кругах.  А Тарханяну эта история раскрылась во всех подробностях именно на упомянутом кладбище, где рядом с четой Марксов покоится также их несчастная экономка. И когда он начал раскрывать подробности неприглядной личной жизни первого в мире коммуниста, ведущий собрание ожидаемо возмутился: «Негоже партийному человеку распространять здесь всякие сплетни о великом вожде и учителе мирового пролетариата!» Но этот страж пролетарской морали явно не на того нарвался, доктор Тарханян отнюдь не собирался каяться: «Я привожу только факты и ничего более, и, в конце концов, разве плохо, что у Карла Маркса обе головки работали одинаково хорошо? Он ведь был все-таки вождем мирового пролетариата, а не каких-то худосочных интеллигентиков!» Такого нахального вызова, конечно, никто не ожидал. Организаторы собрания, верные партийцы, и, несомненно, высоконравственные члены социалистического общества поспешили закрыть тему, а с ней и собрание вообще.

***

Есть у меня тут один знакомый. Художник. А также поэт. И прозаик. То есть он считает, что он художник и поэт, и прозаик. Несомненно, он был бы и композитором, если бы знал ноты. Но тут бог миловал – родители в детстве не решились отдать его в музыкальную школу из-за наследственной тугоухости. Однако, у него все еще впереди, все выдающиеся достижения во всех сферах высокого человеческого духа, несмотря на солидный уже возраст – под шестьдесят. Недавно он приобрел очень хороший слуховой аппарат.

***

Живший со мной по соседству в Бурбанке (это большой Лос-Анджелес) 83-летний Дэвид бахвалился: «Я пережил пять жен и пять инфарктов!» Но смерть своего старого шпица он не пережил. «По соответствующей шкале мы с ним ровесники», - часто повторял он, с какой-то по-особому доброй улыбкой глядя на своего дряхлого любимца, которого регулярно выводил на вечерний моцион. Там мы и познакомились со старым неунывающим евреем. Не надо было быть очень проницательным человеком, чтобы понять, что старый шпиц является драгоценным талисманом для Дэвида: «Пока жив он, буду жить и я!» Конечно, он этих слов никогда не произносил, но было совершенно ясно, что пес был последней ниточкой, связывающей его с жизнью. Когда я встретил его после смерти последнего дорогого друга, он выглядел все таким же неунывающим, со своей легкой доброй улыбкой на губах, но в его облике появилась какая-то странная, пугающая решимость – должно быть, такой решимостью обладают самоубийцы. Он, конечно, не собирался кончать с собой из-за пса, просто он был абсолютно уверен, что и его час близок и внутренне мужественно подготовился к нему. Эта последняя наша встреча была совершенно случайной и в неурочное время - на вечерние прогулки он уже не выходил. И добрая улыбка его, плюс ко всему, стала какой-то особой – извиняющейся и извиняющей. Извиняющей нас и извиняющейся за себя, непутевого. Должно быть, так уходят из жизни хорошие люди, доброжелательные и неамбициозные. Очень скоро после этой встречи мы действительно узнали о смерти старика.

…Почти по такому же сценарию умер известный ученый Юрий Георгиевич Барсегов, долгие годы работающий членом Комиссии международного права Генеральной ассамблеи ООН. Когда на мой звонок незадолго до его смерти он с большим трудом смог отреагировать всего лишь несколькими словами о смерти своего верного друга, я понял, что вряд ли он перенесет эту потерю, и, к сожалению, оказался прав – Юрий Георгиевич скончался буквально через несколько дней. Так случается (и нередко случается), когда последней ниточкой, связывающей человека с жизнью остается лишь одно неразумное, но преданное и по-особому любимое животное. Пусть и при наличии самых близких родственников.

***

Мое окружение здесь, в Соединенных Штатах Америки, подобно мне самому, состоит преимущественно из людей немолодых, усталых, и великие страсти для нас, вроде, остались где-то во все отдаляющемся, все тускнеющем прошлом. Но… Но, во-первых, порох, по крайней мере, у некоторых из нас все еще сохраняется сухим (или здесь больше подойдет слово «мокрым»?), да и жизнь, в общем, штука довольно забавная, она любит преподносить сюрпризы – надо просто уметь правильно (это означает «оперативно») на них реагировать и не упускать свой шанс. Не хочу плакаться, но вот этим талантом я не обладал никогда – с самых младых ногтей. Мало чести, конечно, похваляться упущенными победами, но и стесняться мне нечего – по крайней мере, я не совершил никакой подлости.

Так вот, еще одна подобная незавершенная история имела место здесь, в Лос-Анджелесе, считай, на закате моей жизни (уж и не знаю, зачем я о ней рассказываю – должно быть, в каждом из нас где-то глубоко сидит обиженный мазохист, которому на пике страсти отказали в вожделенной порке, и он ее ищет по свету).

История эта началась с того, что я и мой друг Грачья Овсепян подрядились возить хворающего академика Сергея Мергеляна к экстрасенсу в последней надежде оживить его уже окончательно отказавшие к тому времени ноги. Экстрасенс этот был очень популярный, очередь к нему была огромная, но, будучи сам армянином и узнав какую знаменитость мы собираемся к нему везти, он, конечно, сделал для нас исключение, что позволило академику не ждать начала сеансов несколько месяцев. Тем не менее, начала каждого сеанса приходилось ждать в приемной, пока пришедшие раньше нас пациенты завершали свои дела. В этой приемной, как и бывает обычно, словоохотливые пациенты (больные всегда очень словоохотливы, особенно в «родной» больничной среде) обменивались мнениями – чаще о своих болячках, но нередко разговоры заходили и на посторонние темы.  И была среди пациентов одна очень приятная девчушка с довольно странным недугом – она не могла есть ничего, кроме мяса. В ожидании начала, а затем и окончания приема нашего пациента мы перекидывались парой-тройкой фраз с ожидающими, кто своей очереди на прием, а кто и, вроде нас, окончания текущего сеанса, чтобы отвезти своего друга домой. Беседы были, естественно, ни о чем, но как-то так получилось, что именно наши с девчушкой разговоры стали привлекать внимание окружающих, и когда мы начинали свой диалог, все кругом замолкали, прислушиваясь к тому, о чем мы говорим. Повторюсь, разговоры были ни о чем, по крайней мере, я их так оценивал. Девчушка была мне очень симпатична, что и говорить. Не обратить на нее внимание было невозможно. Армяночка из Узбекистана, русскоязычная, лет под тридцать, постриженная под мальчика и задорным своим поведением вкупе с живыми глазами и какой-то детской улыбкой действительно напоминающая мальчишку из рассказов писателей XIX века, она могла бы при благоприятных обстоятельствах стать кинозвездой, учитывая и довольно высокий ее интеллектуальный уровень (тут я сужу в соответствии с собственным уровнем, конечно, так что оценка может быть и неверной).

…На последний сеанс к экстрасенсу она пришла одна; до того эта девушка неизменно появлялась в сопровождении бойфренда, который не отводил от нее влюбленных глаз, хотя обращалась она с ним, прямо скажем, не очень ласково. Мои спутники сразу обратили внимание на его отсутствие. Заметил это и я, конечно. А когда мы уже отъезжали, она подошла к нашей машине и довольно долго не отпускала нас, находя все новые темы для беседы – практически только со мной. Она, вроде, и не скрывала своего интереса. Кажется, спутники мои даже немного позавидовали. Но что из этого следовало, что? Что между нами могло быть, что мог я, почти старик, ей дать? Ах, эта моя проклятая привычка анализировать, когда надо только следовать своим чувствам – и все! Но я не создан для счастья. Кто-то сказал, что женщину надо или любить, или исследовать. На самом деле, я даже не исследователь; чтобы исследовать, надо, по крайней мере общаться. Я – карась, не кажущий носа из своей заросшей тиной заводи. А у любви своя мораль, она не прощает робости.  Это сказал Джон Апдайк, знаменитый американский писатель. Робость обнулила все мои преимущества, которые, по всей видимости, все же были.  И вся моя жизнь так и прошла – в тине. Это очень грустный итог моих рассказов. Моей жизни.

Впрочем, итог всегда грустный. Всегда и везде. Терпеливо ждет она каждого из нас за углом. И встречи никак не избежать.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Комментарии
  • Меломан - 21.08.2024 в 09:02:
    Всего комментариев: 270
    Спасибо, прекрасный текст, прочитал с удовольствием.
    Рейтинг комментария: Thumb up 5 Thumb down 16
  • Alexander Niss - 22.08.2024 в 04:42:
    Всего комментариев: 2
    С большим интересом прочёл это эссе. К сожалению, забыл о существовании "Лебедя". Очевидно, там много публикаций Григора. Постараюсь найти, если есть архив.
    Рейтинг комментария: Thumb up 3 Thumb down 5

Добавить изображение