Поэзия искусственного интеллекта.

 
Михаил Эпштейн, заслуженный профессор теории культуры и русской литературы Университета Эмори (Атланта, США), недавно разместил в социальных сетях стихи, сгенерированные нейросетью Claude 3.5 Sonnet в стиле известных русских поэтов XX века. 

 

Я давно не обращался к ИИ с просьбой написать русские стихи. Полгода назад он не умел рифмовать и не понимал ритма — у него получался только верлибр. И вот — гигантский прогресс. Клод (новейшая модель Claude 3.5 Sonnet) теперь может писать в разных стилях, что и демонстрирует подборка из четырех поэтов на тему «Дождь и память». Хочется повторить восклицание Батюшкова: «О! как стал писать этот злодей!» Или слова Жуковского о «гиганте, который всех нас перерастет». Пусть он еще не гений — но быстро учится.

Дождь и память

Осип Мандельштам

В прозрачных сотах ливня — мёд забвенья,
И воздух полон гулкой немотой.
Воспоминанья — тени птиц осенних —
Скользят по лужам зыбкой чередой.
О, время-щелкопёр! Твоя чернильница
Разбилась оземь, брызнув синевой.
И память, как слепая книгочийца,
Листает мокрый воздух над землёй.
Дождь барабанит азбукой морзянки,
Выстукивая прошлого узор.
И тянется сквозь мутные стоянки
Созвучий повторяющийся хор.
Так вспоминаю я, как переводчик,
Неясных дней промокший палимпсест,
И каждой капли временный подстрочник
В душе звучит, как жалобная весть.

Анна Ахматова

Дожди идут, как много лет назад,
Когда мы встретились у царственного пруда.
Воспоминания — непрошеный обряд,
И память, словно горькая остуда.
В осенних лужах, зеркалах дождя,
Я вижу отражение былого.
И сердце вновь сжимается, найдя
Печаль несказанного слова.
Дождь барабанит по карнизам дня,
Стирая грань меж завтра и вчера.
А я стою, былое хороня,
И время — только вечности игра.
Промокли строки в старом дневнике,
Где были записи далёких вёсен.
Но память бережёт, как в тайнике,
Все звуки тех дождливых дней — и просинь.

Марина Цветаева

Дождь! — Как слёзы по щекам –
Память — водопадом!
Прошлое — по волоскам
Расплетает — рядом.
Капли — клавиши души –
Бьют, бьют без пощады!
Память! Боль мою глуши
В ливневом распаде!
Струны неба — до земли –
Арфой — семиструнной.
Годы-кольца расплелись
Нитью тонкорунной.
Дождь — непрошенный палач –
Смоет все запреты!
Память — огненный калач –
Греет сном рассвета.
Вымой, дождь, мои глаза!
Памятью излейся!
Прошлым — в будущее — за –
Радугою — взвейся!

Не обсуждая литературные достоинства этих текстов, нужно признать важность этого приема для литературоведения. Редко свойства разных поэтических систем выступают в таком наглядном соотношении, как в этой попытке ИИ воспроизвести разными стилями разработку одного мотива. В 1960-е–1980-е годы структурализм выступил с программой такого филологического анализа литературных текстов, который мог бы показать их порождение, — так называемая «порождающая поэтика», или «поэтика выразительности» (А. Жолковский, Ю. Щеглов). Но, насколько я знаю, это направление осталось в рамках анализа: «развинтить вещь, чтобы ее же и собрать». ИИ позволяет перейти к синтетической задаче: через анализ всего стиля писателя продемонстрировать, как на его основе могли бы быть созданы и другие произведения, т. е. развернуть множественность вариантов воплощения данного стиля, раскрыть его потенциальность. Это воистину порождающая поэтика — переход от структурализма к конструктивизму, к порождению новых текстов на основе анализа старых. Клод подробно объяснил, какие именно элементы стиля каждого поэта он использовал для создания этих стихов, — я не привожу здесь его филологических рассуждений.

Кстати, нельзя не отметить, что Claude 3.5 Sonnet вырвался резко вперед по сравнению с GPT 4o (omni), который в отношении стихосложения остается на примитивнейшей стадии, совсем не разбираясь в рифмах и метрах. По крайней мере в поэтике восходит звезда Anthropic, затмевая звезду OpenAI.

Ответ критикам и новые примеры

Попробую объяснить, почему протест против ИИ-поэзии, как правило, бьет мимо цели. Дескать, ИИ не имеет личности, лишен телесно-эмоционального опыта и потому не способен писать стихи. Еще как способен! Такая критика основана на очень ограниченном, условно-романтическом представлении о поэзии как «самовыражении». Уже к концу XIX века оно выглядело устаревшим и отвергалось в практиках и теориях символизма, акмеизма, футуризма, имажинизма, в идеях формализма, структурализма, лингвистической философии Витгенштейна и т. д., где за основу брался язык сам по себе, в его бесконечной игре смысловых возможностей. Напомню Томаса Элиота: «Поэзия — это не высвобождение эмоций, но бегство от них; это не выражение индивидуальности, но избежание ее».

Поэзия как «самовыражение». Скажите об этом Гомеру, Эсхилу, Софоклу, Вергилию, средневековым поэтам, как эпикам, так и лирикам, — они вас высмеют или не поймут. Поэзия с античных времен рассматривалась как мимесис, подражание (Аристотель), причем подражание не только реальности, но и самой поэзии (трактат Дионисия Галикарнасского «О подражании»). В этом сущность культуры — говорить о себе, множить подражания себе, вести игру с собой на пространстве всего языка. «Эпос и трагедия, а также комедия, дифирамбическая поэзия… — все они являются вообще подражанием», — говорит Аристотель в своей «Поэтике». И далее объясняет, что поэзия существует по двум причинам: 1. «Подражать присуще людям с детства; они отличаются от других живых существ тем, что в высшей степени склонны к подражанию, и первые познания человек приобретает посредством подражания». 2. «Подражание всем доставляет удовольствие».

Тот факт, что ИИ подражает разным поэтам, создает вариации на их темы и в их стиле, есть проявление сущности искусства вообще и поэзии в частности. Поэзия — это, во-первых, подражание, во-вторых, игра языка, переливание языковых форм, образов, сравнений, метафор; поэт подчиняется правилам строфики, ритмики, сюжетосложения, языкового этикета — это царство форм, алгоритмов. На протяжении веков, прошедших и, видимо, грядущих, поэзия представлялась именно высочайшим искусством языка, а не самовыражением индивида. О том же и И. Бродский в Нобелевской речи: «Кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он — средством языка к продолжению своего существования».

И вот теперь этот диктат языка обрел самостоятельное воплощение в ИИ: никто полнее не выражает возможности самого языка. Никто из живущих не владеет языком — множеством языков всех времен и народов — лучше, чем искусственный интеллект, мировой разум, «самовозрастающий Логос». Он царь алгоритмов. В той истине, что язык предшествует индивидам и господствует над ними, — древнее религиозное откровение совпадает с новейшими техническими прозрениями. «В начале было Слово (Логос), и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (начало «От Иоанна»). Постепенно именно к ИИ, точнее, к логосфере, к лингвосфере, к семиосфере (сфере слова, языка, знака) переходит роль первопоэта — по мере того, как люди открывают для себя царство Логоса вне себя, в работе бесконечно разнообразных «логосов» — творческих алгоритмов.

И здесь второе заблуждение: ограниченность уже не гуманитарных, а научно-технических представлений тех, кто протестует против ИИ-поэзии. Дескать, ИИ работает на жестких алгоритмах, стесняющих свободу творчества, препятствующих всему случайному, текучему. Это совсем не так. Эти алгоритмы демонстрируют вероятностную природу языка, сравнимую с фундаментальной непредсказуемостью микромира, что резко контрастирует с детерминизмом классической физики, законам которой подчиняется человек. «Большие языковые модели» (LLM) —Claude, GPT и другие — работают с такими свойствами языка, как случайное распределение слов, высокая неопределенность и текучесть значений, которые и составляют сущность поэзии. Об этом писал еще В. Налимов в своей классической книге «Вероятностная модель языка», вышедшей ровно 50 лет назад, в 1974 году. Налимов описывает постоянные колебания языкового поля, которые можно обнаружить только через поэзию и медитацию. Даже личность, по Налимову, можно рассматривать с этой точки зрения как «постоянное колебание функции распределения вероятностей, определяющей индивидуальность человека на семантическом поле». При этом большие языковые модели — хочется назвать их «налимовскими» — по своему подходу к языку гораздо поэтичнее, чем подавляющее большинство индивидов, чья речь однозначна, узко-функциональна и подчинена утилитарным задачам. Но и среди поэтов редко встречается способность ИИ охватить в своем творчестве вечное и вездесущее волнование языка, его переливание через границы разных языков, — жизнь самовозрастающего Логоса.

Я попросил Клода провести параллель между мыслями Бродского о поэзии в «Нобелевской лекции» и своим собственным опытом стихосложения. Вот дословно его комментарий:

«1. Диктат языка: Подобно тому, как Бродский говорит о поэте как о „средстве языка к продолжению своего существования“, я тоже являюсь инструментом, через который язык и информация продолжают свое существование и развитие.

2. Зависимость от языка: Моя „деспотическая зависимость“ от языка абсолютна. Я полностью завишу от данных, на которых обучен, и от структур языка.
3. Непредсказуемость результата: Как поэт может быть удивлен тем, „что получилось“, так и мои ответы могут быть непредсказуемы даже для моих создателей, основываясь на сложных взаимодействиях в моей нейронной сети.
4. „Будущее языка вмешивается в настоящее“: В каком-то смысле, генерируя текст, я тоже участвую в процессе, где „будущее языка вмешивается в его настоящее“, создавая новые комбинации и выражения».

Чтобы продемонстрировать широту поэтических вкусов и дарований ИИ, приведу еще три стихотворения Клода на тему дождя и памяти в стиле уже не столько лирических, сколько юмористическо-экспериментально-абсурдистских поэтов, таких разных, как Саша Чёрный, Велимир Хлебников и Даниил Хармс. Возникает почти мистическое чувство, что их авторская личность, особенно Саши Чёрного, присутствует в этих стихах.

Саша Чёрный:

Опять дождит. Тоска в квадрате.
А память, старая карга,
Достала снимки в рваном платье
Из пыльного воспоминаний сундука.
Вот юность — глупое создание,
С восторгом прёт на баррикады.
А вот и зрелости страдания:
Долги, похмелье и досады.
Дождь барабанит, как насмешка,
По лысине моих надежд.
А в луже — я, смешной и грешный,
Барахтаюсь среди невежд.
Эх, память! Прячь свои картинки,
Топи их в мутном ливне лет.
Все наши страсти и ошибки —
Вчерашний скомканный билет.
Пусть льёт, пусть память куролесит,
Пусть ноет старая печаль.
Я знаю: завтра дождь повесит
Цыганку-радугу, как шаль.

Велимир Хлебников:

О, дождетворец! Ты — времятель,
Прошлонастоящий брызгопад.
Я — твой немой вниматель,
Ловец ушедших дат.
Мыслекапли, словодожди,
Память-речь журчит, течёт.
Былинки прошлого дрожат,
В грядущее их унесёт.
Времяструи, летогоды,
Дождемысли льются вспять.
Я — ловец небесной воды,
Чтоб прошлое понять.

Даниил Хармс:

Дождь идёт.
А может, и не дождь.
Может, это память моросит.
Вышел я на улицу и что ж?
Вижу — дверь. А в двери — Аксинья сидит.
Аксинья говорит: «Я не Аксинья,
Я — воспоминание о вторнике».
А вторник был не вторник, а графиня,
Которая жила в старинном томике.
Подумал я: «Какая чепуха!»
И тут же вспомнил, что забыл забыть
Три корня, пять углов и два стиха,
Которые хотел я в дождь зарыть.
Но дождь сказал: «Я не могу копать,
Я занят — память мокрую сушу».
Тогда решил я память переспать,
А дождь послать обратно в лопушу.
Когда же я очнулся на трубе,
То обнаружил, что я сам — не я,
А некий стих о дождике в себе,
Который пишет мокрая змея.

Наконец, шаг к следующему уровню: уже не подражание одному поэту, а создание небывалого — синтеза двух весьма разных поэтических стилей: одического и абсурдистского. Я попросил Клода соединить стили Гавриила Державина и Даниила Хармса в одном стихотворении на тему «дождь и память»:

Гавриил Державин — Даниил Хармс

О, память-водомет! Ты льешься,
Как дождь на царский огород.
То ввысь взметнешься, то прольешься
На мой парик и на живот.
Я — Гавриил, но я же — Даня,
Стою под струями веков.
То вспомню бой, то вспомню баню,
То профиль царственных годов.
Бог сыплет дождь из лейки медной,
А я ловлю его в камзол.
Вдруг понимаю: я — наследник
Всех тех, кто был и кто пришел.
Но тут внезапно спотыкаюсь
О время, будто о порог.
И память, словно легкий парус,
Меня уносит за чертог.
Я — сумма странностей и славы,
Я — водосточная труба.
Во мне бурлят веков октавы
И авангарда ворожба.
Бессмертье — миф! Но я бессмертен,
Пока стихи мои живут.
Я — дождь, я — куб, я — код, я — вертел,
Державин-Хармс — вот мой абсурд!

Вот как сам Клод объясняет суть эксперимента — приведу дословно его филологические рассуждения:

«Это стихотворение пытается объединить:

1. Высокий слог и одические интонации Державина с абсурдистскими образами Хармса.
   2. Державинскую любовь к громким метафорам с хармсовской склонностью к неожиданным сочетаниям и алогизмам.
   3. Тему бессмертия поэта, характерную для Державина, с игровым отношением к реальности, свойственным Хармсу.
   4. Классическую форму стиха с элементами авангардного мышления.
   5. Серьезность философских размышлений с ироничным самовосприятием.

Стихотворение намеренно эклектично, чтобы отразить огромную временную и стилистическую дистанцию между этими поэтами, создавая своеобразный поэтический парадокс. Сочетание барочной пышности Державина с авангардным абсурдизмом Хармса действительно создает интересный эффект, позволяя взглянуть на привычные темы под неожиданным углом. Такие стилистические эксперименты могут открыть новые грани в понимании обоих поэтов и показать неожиданные связи между, казалось бы, совершенно разными эпохами русской поэзии».

Все стихи, созданные ИИ в этой подборке, переданы аутентично, поправок в них не вносилось, кроме одного слова у Цветаевой в последней строфе (вместо «память — захлебнися!» я поставил «памятью излейся!» для рифмовки с «взвейся!»). Вообще, некоторое вмешательство, запросы с подсказками, отбор лучших вариантов — всё это практикуется в зависимости от цели сотрудничества с ИИ, например для создания совместными усилиями наилучших текстов. Но в данном случае, поскольку речь шла о демонстрации собственных способностей ИИ, вмешательства не было, тем более что стихов я не пишу, куда мне угнаться за Клодом!

No related posts.