Русско-советская достоевщина

Этой публикацией мы начинаем небольшую серию расследований об одном ярком и неоднозначном персонаже новой русской истории.  Речь идет об Алексее Филипповиче Макееве.

Это имя «не на слуху», поэтому несколько слов о том, кто это. Это – важный участник самого  крупного в истории СССР восстания зэков в лагерях ГУЛАГа – Кенгирского восстания с  16 мая по 26 июня 1954 года. Кенгир - посёлок, расположенном в центральной части Казахстана, лагерь был 3-м лагерным отделением Степного лагеря .

Сам лагерь и восстание в нем  стали широко известны после издания 3-го тома Архипелага ГУЛАГ Александра Солженицына. Там есть целая глава «40 дней Кенгира» о восстании, и главным источником для нее были воспоминания одного из руководителей этого восстания – нашего героя Алексея Макеева. При этом Солженицын упоминает его 16 раз и дает Макееву довольно-таки отрицательную оценку.

Фонд Иофе дает следующие краткие сведения о Макееве:

Дефиниция: З/к, участник Кенгирского восстания заключенных (1945 г.)

Род. в 1913 г. Учитель географии в средней школе, участник ВОВ. Трижды осужден за «антисоветскую агитацию» (1941, 1942, 1947), участник Кенгирского восстания. В 1960-1970 преподавал географию во 2-й московской школе. Написал воспоминания о восстании, использованные А.И.Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ» и Р.А. Медведевым в кн. «К суду истории», покончил жизнь самоубийством в 1976 г. Дата кончины соотнесена с передачей по западному радио третьего тома «Архипелага ГУЛАГ», в источнике сообщается, что, услышав текст Солженицына по радио, сжег воспоминания (один из экз. сохранился), и вскоре покончил жизнь самоубийством.

В нем его «дефиниция» сразу начинается с  ошибки - год смерти  указан 1976 (чтобы связать с публикацией з-го тома Архипелаг ГУЛАГ, точнее, с зачитыванием текста по радио "Свобода"), правильная дата смерти Макеева - 1979 год. Вторая  ошибка, фонд пишет: участник  «Кенгирского восстания заключенных (1945 г.)».  Год восстания  - 1954. Ну и далее –  он «участник ВОВ» и  «Трижды осужден за «антисоветскую агитацию» (1941, 1942, 1947)». Два раза – во время войны. Если он был осужден в 1941 году в октябре, а потом снова в 1942, то как это ему удалось при этом быть участником ВОВ? Попросился в штрафбат? Осужденных по 58 статье в армию из лагерей не брали.

Вот справка: «осужденные по 58 статье не подлежали призыву. Нельзя исключать, что в отдельных случаях на поздних этапах войны, некоторые из них все же могли попасть в армию».

Макеев был дважды осужден во время войны по 58 статье. Дважды под запретом.

Есть фактическая ошибка и у Солженицына: он называет Макеева майором. Лично знавший Макеева журналист А. Суетнов, написавший о нем статью «Филиппыч» в Новой газете и получивший от Макеева его мемуары пишет, что он не был майором. а другой знаток этой темы – Николай Формозов (который сейчас будет представлен) сообщает, что  никакого воинского звания у него не было. Даже «рядовой».

Еще загадка: третий раз Макеев был осужден в 1947 году и все по той же 58 статье, пункт 10 «АНТИСОВЕСТКАЯ АГИТАЦИЯ».  После отсидки в  60-х годах Макеев стал учителем в Москве, в элитарной школе номер 2. Это уж ни в какие ворота. Вот справка:

В послевоенное время сроки осуждения по статье 58, пункт "Антисоветская агитация" (58-10), были следующими:

• Лишение свободы на срок до 10 лет. Конфискация имущества часто сопровождала основное наказание. В некоторых случаях применялась высшая мера наказания - расстрел с конфискацией всего имущества.
• После освобождения осужденные не имели права селиться ближе 100 км от крупных городов ("101-й километр").
• То есть никак политический рецидивист Макеев не мог бы жить в Москве, да еще и стать учителем (географии) и руководить командами по спортивному ориентированию в элитарной школе.

В общем - налицо интрига и загадка. Начнем ее разгадывать со статьи А. Суетнова "Филиппыч" из «Независимой газете» от 20.12.1997 г. . А после нее  дадим слово Николаю Формозову, любезно приславшему свой уникальный материал, включая текст статьи Суетнова.

Редактор.

Александр  Суетнов

Смертельное эхо Архипелага ГУЛАГ

В 1960-70-х годах Филипыч (Алексей Филиппович Макеев) преподавал географию во 2-й московской школе. Ходил с ребятами в походы. Его любили, несмотря на внешнюю суровость. О своем прошлом он не распространялся. Вторая спец-математическая школа в те годы была элитарной. Там преподавали Б. Камянов и А. Якобсон, Б. Орешин, А.Музылев, И. Сивашинский и И. Барский, позже пришел В. Сендеров. Из этой школы было два пути - в университет или в эмиграцию. В университет, на мехмат и физмат поступали целыми классами. Те, кого зарубали, подавали на выезд. В конце концов начальству это надоело и преподавателей разогнали, гуманитарные дисциплины сократили.

С рукописью своих лагерных воспоминаний, (сидел он по 58 статье) наивных и бесхитростных, Филипыч познакомил лишь нескольких бывших учеников. Эрика брала четыре копии. Удалось сделать шесть. Потом неожиданно собрал все экземпляры и сжег. Кроме одного, который случайно попал ко мне.

Он сжег их после того, как на западе опубликовали Архипелаг. 12 главу Архипелага- Сорок дней Кенгира и точку зрения А.Солженицына на его роль в восстании он узнал раньше, ему доброжелательно пересказали содержание передач Свободы, в которых зачитывался Архипелаг ГУЛАГ. В Кенгире в 1953 году произошло самое крупное в истории ГУЛАГа восстание заключенных. ( ошибка. Это восстание длилось с 1 мая по 2 мая 1954 года – ВЛ). Одним из руководителей восстания был Филипыч. Три небольших пассажа из этой главы были посвящены ему. Вот один из них.

«Гремело радио: опомнитесь! переходите за зону в проломы! в этих местах не стреляем! перешедших - не будем судить за бунт! По лагерному радио отозвалась Комиссия так: кто хочет спасаться - валите хоть через главную вахту, не задерживаем никого.

Так и сделал...член самой Комиссии бывший майор Макеев (он не был майором. А.С.), подойдя к главной вахте как бы по делам. (Как бы – не потому, что его бы задержали, или было чем выстрелить в спину,- а почти невозможно быть предателем на глазах улюлюкующих товарищей! Три недели он притворялся - и только теперь мог дать выход своей жажде поражения и своей злости на восставших за то, что они хотят той свободы, которой он, Макеев, не хочет. Теперь, отрабатывая грехи перед хозяевами, он по радио призывал к сдаче и поносил всех, кто предлагал держаться дальше. Вот фразы из его собственного письменного изложения той радиоречи: Кто-то решил, что свободы можно добиться с помощью сабель и пик... Хотят подставить под пули тех, кто не берет железок... Нам обещают пересмотр дел. Генералы терпеливо ведут с нами переговоры, а Слученков (военный руководитель восстания. А.С.) рассматривает это как слабость. Комиссия - ширма для бандитского разгула... Ведите переговоры, достойные политических заключенных, а не готовтесь к бессмысленной обороне». /А.Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Пунктуация авторская./

После радиопередач Филипыч сжег свои воспоминания. После прочтения Архипелага повесился.

Возможно, это не так тесно связано, как мне представляется. Но атмосфера в интеллигентских кругах конца шестидесятых-сссемидесятых была такова, что остракизм, после обвинений А.Солженицына, был ему обеспечен.

Полностью ли Александр Исаевич отвечает за свои слова, повлекшие смерть человека? Ведь в Кенгире он не сидел и знает историю восстания лишь в чужом изложении. Достойны ли доверия его информаторы? Можно ли объявлять предателем человека, который видя бесполезность сопротивления предлагал пойти на переговоры. А.Солженицын, восхищается смелостью и организованностью восставших, с рогатками и пиками выступивших против пулеметов. Опытный Макеев видел в этом лишь способ самоубийства и пытался спасти жизни людей, которыми руководил. Кстати, Филипыч пытался вывести из зоны малолеток, которым обещали освобождение, за что А.И.Солженицын его весьма осуждает и приветствует воодушевление и энтузиазм несмышленышей, воспитанных в лагере и получивших потом еще на полную катушку.

Бесполезность сопротивления, Филипыч, побывавший во многих тюрьмах и лагерях, видел ясно. Так и вышло. Не договорившись с восставшими власти подтянули танки и просто передавили гусеницами и перестреляли более 600 человек. Остальные попали в тюрьмы и на Колыму, откуда не возвращаются.

Руководителей расстреляли. Макеев оказался прав, но А.И.Солженицыну милее героическое сопротивление, даже если его результат – всеобщая гибель.

Дилемма свобода или смерть решается каждым индивидуально. Но в Кенгире даже такой дилеммы не было. Лозунги: Да здравствует советская власть!, Да здравствует Советская Конституция!, Долой убийц-бериевцев! Требования: наказать виновных в убийствах, не надевать больше номеров, не ставить на бараки решеток, не запирать бараков,восьмичасовой рабочий день, свободная переписка с родствениками, прислать для переговоров кого-нибудь из членов ЦК, пересмотр дел...Восставшие соглашались мирно сидеть дальше, если будут удовлетворены их требования. Филипыч, (он уже помотался по лагерям) ожидал неизбежного войскового подавления. Стояла дилемма смерть или по-прежнему несвобода. Так для чего же смерть?

Даже то, что Филипыч покинул восставших, кстати, как один из руководителей бунта совершенно не рассчитывая на снисхождение, можно оценивать двояко. В том числе, и как принципиальную позицию, нежеланию участвовать в деле, которое считаешь неправильным. И уходил-то он не на свободу, а в тюрьму! Но сам он пишет, что ушел из зоны не добровольно, а вынужденно, выводя заключенных. Поскольку его сугубо добровольного перехода никто (кроме надзирателей и группы безгласных зеков) не видел, стоит ли безоговорочно верить тем, кто говорит о побеге? Несомненно,  лагерному начальству очень хотелось захватить кого-либо из руководителей восстания, и они могли воспользоваться моментом.

Вот, как пишет сам Макеев о своем уходе из зоны.

...Однажды утром правительственное радио на всю мощь провозгласило: Правительственная комиссия обьявляет, что в зоне лагеря находится 409 человек подлежащих освобождению по указу Верховного Совета СССР. Отдельные группы заключенных насильственно не дают возможности выйти этим людям (бывшим малолеткам. А.С.) из лагеря.

Правительственная комиссия предупреждает об уголовной ответственности за неисполнение указа Президиума ВС. Ответственность возлагается на Кузнецова и Леонтьева (т.е. Макеева. А.С.)

Эта новость застала меня в своем бараке. Известие о моей ответственности вызвало у меня импульс возмущения. Я вскочил и зашагал к выходу. У самой двери я обьявил: Кому полагается свобода по указу Верховного Совета, прошу после обеда собраться в клубе женского лагпункта. С таким объявлением я обращался во всех бараках всех трех лагпунктов. Весь обход занял у меня около пяти часов. С охрипшим горлом я пришел в четыре часа в красный уголок жензоны. На мой призыв явилось всего 13 человек. Я предложил им следовать за мной к вахте жензоны.

Недалеко от входа дорогу преградили трое вооруженных железяками украинцев. Один из них подошел ко мне и заявил: К вахте подходить запрещено!

-Кто это вам сказал?

-Так приказано!

-Передайте тому, кто приказал, что я о таких начальниках ничего не знаю.

Парень схватился за рукоять сабли. Я решительно направился к двери проходной и постучал. Парень быстро отошел и встал метрах в двух, у кювета.

-Вы эти железки оставьте для автоматчиков, здесь вам не западная Украина. Трое вооруженных хмуро смотрели на меня. Я обратился к группе заключенных: Проходите за зону! Они робко стали подходить к двери, озираясь на бендеровский кордон. Не бойтесь, проходите. А то они думают, что могут железками запугать и заставить гибнуть.

К двери подошел полковник, начальник 2 отдела Степлага. Он спрашивал фамилию каждого входящего, делал отметки в списке. Когда все тринадцать заключенных оказались за зоной, полковник обратился ко мне:

- А вы, заключенный, будете лично отвечать за всех этих, и он махнул рукой по большому списку.

Длинный с гармошкой, подумал я, и решительно вошел в проходную. За мной бросились трое украинцев. Я подумал, что они ударят меня в спину пикой или саблей и закрыл дверь. Как только дверь захлопнулась, вахтер задвинул засов, а стоящие рядом надзиратели связали руки ремнями. В сопровождении офицера и двух надзирателей меня повели в здание управления Степлага.

В большом кабинете начальника управления сидел замминистра Егоров, рядом с ним у окна расположились генералы Вавилов, Долгих и Бачков. Когда меня ввели в кабинет, Вавилов сказал: Освободите ему руки.

-Почему вы на меня возложили ответственность за освобождение из лагеря бывших малолеток? Разве это от меня зависит? Вам же хорошо известна моя позиция.

Егоров улыбнулся и сказал: Неужели вы думаете, что в объявлении по радио ответственность нужно было возлагать на Слученкова? Мы рассчитывали, что вы с Кузнецовым сделаете попытку вывести тех, кто хочет уйти из плена бандитской группировки во главе с ним.

- Я лично сделал обход всех бараков и обьявил всем о выходе за зону.Таких нашлось всего 13 человек.

- Вас насильно задержали на вахте?

- Нет, я сам вошел в проходную, после того, как полковник пригрозил мне ответственностью за задержку всех остальных, а сзади стояли трое бендеровцев с саблями и пиками, которые тоже объявили мне приказ никого не выпускать. В общем, двусторонняя уголовная ответственность...

- В лагере считают, что вас насильственно захватили на вахте и требуют вашего освобождения. Вам придется выступить по радио.

- А это обязательно?

- В зону нельзя войти. Слученков обьявил, что любой вольнонаемный будет схвачен, как заложник.

- Что ответили из Алма-Аты?

- Представителя ЦК не будет. Все переговоры возложены на нас.

- Я выступлю по радио...

Я начал экспромтом.

-Товарищи и друзья! Я с вами прожил длинную жизнь. Многие из вас знают меня по Сиблагу. Никто не скажет, что я сделал кому-нибудь из вас плохо за 14 лет. Вы дважды избирали меня в комиссию по переговорам, и я хотел своим участием сделать только доброе дело. Но события пошли по иному пути. Кто то решил, что свободы можно добиться с помощью сабель и пик. Я человек не военный, но мне кажется смешным строить расчет на достижение успеха с помощью железок, против солдат, вооруженных техникой. Железки приведут к новым жертвам, новой трагедии... Я открыто высказывался против авантюр сопротивления и настаивал на освобождении всех тех, кому положена свобода... Вы нас избирали для переговоров, а не для подготовки бессмысленной обороны. Я, как ваш избранный представитель сделал все, что мог. Я добивался наказания виновных в расстреле, старался избежать новых столкновений. Сегодня, когда я выводил за зону группу заключенных, люди Слученкова преградили нам дорогу. Я отстранил их и вывел 13 человек. Но я понял, что моя миссия окончена, а в лагере хозяйничает группа самозванцев-авантюристов... Отстраните их от себя как уголовников и продолжайте переговоры, достойные политических заключенных.

Позиция Макеева понятна и он себя не щадит. Его генералы тоже не пощадили. Но имеют ли право призывать к сопротивлению те, кто ни разу не сопротивлялся? Слученков посылал на баррикады женщин, чтобы они прикрывали от автоматчиков мужчин. Вполне эсэсовская тактика. Идущие на смерть приветствуют тебя, о Цезарь! Это лозунг рабов-гладиаторов. Не логичнее ли: Не желающие идти на смерть, проклинают тебя?

Обьем полосы не позволяет уместить и пятой части воспоминаний Филипыча. Но небольшой отрывок, самое начало, как и за что его взяли, все же приведу. В назидание.Он возвращался к семье почти с линии фронта. Рыли с учениками (у него два высших образования - экономическое и географическое) окопы и противотанковые рвы.

В вагоне было тесно. Но бессонные ночи на фронте сказались быстро. Проснулся только около двух часов ночи за Рязанью. Крепко вы спите, сказала женщина, проверяли документы и билеты, а вас не могли разбудить, сказали, утром придут Бывает... Первый раз без сирен и зениток спокойно спал. Сосед по полке спросил: На фронте были? – Под Ельней. Как там дела идут? Неважно... Наши отступают. Почему так?У немцев взаимодействие всех родов оружия, а мы, если даем отпор,то одними пушками...Из соседнего купе резкий и противный голос вмешался. Откуда вы так хорошо знаете немецкую армию?По газетам, в тон ему бросил я. Ишь, какой грамотный вояка...Вы еще от бабьей юбки не отрывались. Поезжайте на фронт, покритикуйте там немецкую армию. А этот поезд идет на Ташкент. В вагоне кто-то засмеялся...

Поезд остановился на станции Сасово. Ко мне подошли двое в малиновых фуражках - сотрудники транспортного НКВД. Куда едете? В КуйбышевГде ваши вещи?В вагонеВам придется сойти с поезда. Зачем? Мы проверим вещи и документы. -А как же с билетом? Мне так трудно удалось выехать!Не волнуйтесь. На поезд мы вас посадим.Заберите вещи и выходите из вагона.

Через несколько минут два носильщика, два оперативника и я переступали порог транспортного НКВД. Человек в сером брезентовом плаще, заметил: Отвоевался...Мне тут же предложили раздеться. Начался обыск и опись вещей. Мне казалосьслучилось недоразумение. Я просил встречи с начальником или прокурором. Мне ответили: Сейчас восемь утра. Придет начальник - будет доложено.

После обыска меня отвели в кабинет, где находилось пятеро мужчин. Человек в форме без знаков различия, спросил: Вы знаете этих людей? –Нет. А вы этого человека?- Это тот самый...который расхваливал гитлеровскую армию,- ответил один из них, а двое остальных утвердительно кивнули головами. - Немецкую армию я не восхвалял.

Вы свободны, обратился сидящий за столом к троим в штатском. За бдительность спасибо. А вы, Леонтьев, арестованы за антисоветскую агитацию в поезд е N74. И безучастно скользнув по моему лицу, добавил: в ночь с 3 на 4 октября 1941 года.

Следователь посадил меня на табуретку посреди комнаты, достал бланки и папку Дело. Почему вы на фронте с паспортом были?

- Я строил со школьниками противотанковые рвы под Ельней.

- Каким образом вы попали в поезд 74?

-Нам грозил плен, но нас вывезли в Москву. Москворецкий райвоенкомат оставил меня до особого распоряжения.

Следователь в течении получаса оформил весь допрос и достав дырокол сброшюровал все в папку Дело.

- Зачем вы портите паспорт?

- Вам он больше не нужен. Он протянул мне папку.

Дело было простым. Трое пассажиров написали на меня заявление. Из свидетельских анкет я узнал, что все трое руководящие работники рязанской области.

В обвинительном заключении были слова: Хотя виновным себя не признал, но материалами следствия доказано...Позже я встречал глухонемых осужденных за антисоветскую агитацию...

Через месяц Филипыча отправили по этапу. Сначала в Рязань, в линейный трибунал. Процедуру он описывает кратко. Председатель трибунала спрашивает: Признаете себя виновным? Свидетель, вы подтверждаете свои показания?

Ваше последнее слово, подсудимый. Прошу отправить меня на фронт.

Филипыча вывели и через пять минут зачитали приговор. Именем советского союза он осужден на 10 лет с конфискацией имущества и поражением в правах на четыре года. Статья знаменитая, 58-я. Потом, естественно, срок добавили. Потом, естественно, лагеря Сиблага, пересылки, Степлаг. И вспоминали о нем бывшие зека с уважением.

Кроме одного.

Николай Формозов. Невыученные уроки Кенгира: 70 лет кенгирского восстания

Николай Александрович Формозов, родился 5 июня 1955 года в семье зоологов. По основной специальности тоже зоолог. Окончил московскую 2-ю физико-математическую школу в год ее окончательного разгрома. Тогда же в 1972 году поступил на биологический факультет МГУ. С 1977 до 2018 года работал на кафедре зоологии позвоночных там же. Занимался биоакустикой млекопитающих, видообразованием и проблемой устойчивости видов при гибридизации. С конца 70-х годов до 1997 года вёл школьный зоологический кружок на биофаке МГУ («комсомольское поручение» надолго пережило комсомол, стало важным делом и получило премию «Соросовский учитель»). С 1989 г. начал изучать сопротивление в ГУЛАГе (всегда на общественных началах). Вместе с обществом «Возвращение» участвовал в организации трех международных конференций «Сопротивление в ГУЛАГе» (1992-1994), на которых встречались узники сталинских и нацистских лагерей, участники восстаний. Автор ряда публикаций о репрессиях и сопротивлении им («Воля», «30 октября», «Новый мир», «Новая газета»). С декабря 1999-го по весну 2003 член «Комитета антивоенных действий». После выхода из КАД ни в какие комитеты и партии старался не вступать, прибегая исключительно к индивидуальным акциям. Единственной удачной стала организованная в 2021 году через Фейсбук голодовка солидарности с Алексеем Навальным, которую поддержали сотни людей по всему миру.

*************

Кенгирское восстание (16 мая-26 июня 1954) одно из самых ярких и самых известных событий в истории ГУЛАГа. Ярких - потому что на 40 дней восставшие взяли власть в свои руки, возникла своего рода республика заключенных. Известных - потому что глава об этих событиях «Сорок дней Кенгира» венчает трехтомный «Архипелаг ГУЛАГ».
Участники восстания собирались в Москве и на 40, и на 50 лет. В 2014 году началась «Крымская весна» и стало не до юбилеев. Сейчас в 70-летие этих событий прошла конференция в Литве, наверное, соберутся историки во Львове, пройдет марш на месте событий в Джезказгане. Только точно ничего не будет у меня на родине, в России. Этой серией заметок под названием «Невыученные уроки Кенгира» я хотел бы отметить
значимую для многих круглую дату Кенгира.
Когда я 35 лет назад начинал заниматься изучением Кенгирских событий, мне казалось, что они прообраз «межрегиональной группы». Как когда-то зеки в Кенгире, депутаты разных национальностей ясно видели перед собой врага и объединились. Сейчас Путинский режим – реинкарнация того самого зла, с которым боролись кенгирцы. Но разница в том, что Путина в заложниках десятки миллионов россиян, противников войны,
по численности еще одна Украина.
Для того, чтобы успешно бороться с врагом, надо ясно отличать его от друзей и союзников. Кенгирцы сносили стены, сейчас их строят по всему миру.

Алексей Филиппович Макеев

(как закрутилась шестеренка)

В начале декабря 88-го года на биофаке МГУ появилось объявление: «В аудитории М-2 состоится встреча с представителем «Мемориала» С. С. Печуро». Аудитория была забита до отказа. За кафедрой сидела пожилая грузная женщина и хорошо поставленным голосом рассказывала о своем деле детского подпольного «Союза борьбы за дело революции», о
расстреле ее трёх друзей, мальчиков-подростков. На вопрос о лагерях она ответила, мол, «я-то еще ничего, мне повезло. А вот две мои содельницы участвовали в 54-м году в лагерном восстании в Джезказгане. Их там танками подавили. И, видимо, столько погибло, что мы пытались найти других москвичей, но никто не откликнулся». И тут щелкнул первый зубчик шестеренки – я сообразил – как же Джезказган, 1954 год? Там
должна была быть моя учительница английского, московская американка Норма Шикман.
Через несколько дней появилась возможность проверить – Норма пришла к нам в гости.
«Как? Вам рассказывали про наш сабантуй? Это для вас восстание, а для нас это был «сабантуй»! Сабантуй, ты знаешь, что это такое? Это по-татарски значит праздник. Это и был праздник, хотя так всё и плохо кончилось… Ты только ничего не записывай…»
И дальше полился рассказ – о том, как лагерь в мгновение ока лагерь превратился в «бульвар Парижа – всюду парочки гуляют», как одним утром нагрянули танки с вдрабадан пьяными танкистами… Конечно, я все записал, но только на следующий день по памяти, и я еще не знал, что это моё первое интервью на кенгирскую тему. Через некоторое время, чтобы сообщить, что нашел еще одну участницу, я разыскал Сусанну Соломоновну (это оказалось несложным, С. С. Печуро подрабатывала вахтером в Клубной части МГУ). Встретились еще раз: «Да, моя подруга Ирэна помнит Вашу Норму [Ну, а как ее можно было не заметить – рыжая, да еще американка? – НФ];. Но встречаться им большого смысла нет, раз Норма ее не знает». Вроде всё, вопрос решен, и тут после паузы Сусанна говорит: «Коля, раз Вы здесь, чтобы Вы не зря приходили. Возьмите эти анкеты заполните на своих…» и протягивает мне такие зеленые листочки, размноженные на ротаторе. «Пока не открыли архивы, мы решили создавать наш народный…». Щелкнул еще один зубчик бесшумной шестеренки.

Прихожу к маме – а она мне: «Да я давно их заполнила, мне Вика их принесла» (Вика – мамина одноклассница, у которой отец погиб на Соловках). Я: «Так что мне с ними делать??» Мама: «Заполни на тех, кого уже нет, и у кого никого не осталось…». Сейчас я задумался, почему мама сказала именно так, ведь могла сказать: «Оставь, я еще подумаю, на кого заполнить». Она же человек той эпохи, и, хотя из прямых родственников никто не пострадал, но вспомнить тех, кого нет, ей было куда легче, чем мне – ведь было «дело КЮБЗа (кружка юных биологов зоопарка)», были родители подруг, например, Кати Логучевой, у которой и отец, и дед были расстреляны по делу «Национального центра» или тети Тали Дарской, у которой папу расстреляли повстанцы, а маму войска Тухачевского, как заложницу. В общем, она сказала именно так, а не иначе – и это был безусловно поворот очередного зубчика того самого колеса.

Я стал вспоминать. И одним из первых на ум пришёл – мой школьный географ, Алексей Филиппович Макеев, фигура весьма противоречивая и спорная. Но именно благодаря этим спорам и обсуждениям я знал, что у меня есть, кого расспросить о нем. Филиппыч – был учителем довольно ярким, даже на фоне абсолютно звездной учительской нашей 2-й
физ.мат школы он оставался заметным. Великолепный рассказчик, с энциклопедическими знаниями в области эконом. географии. Умелый организатор. Старшие классы он возил в походы, а летом на Волгу или в Абхазию. Там сам учил школьников плавать. В нем была какая-то жесткость и одновременно самоотверженность. Пугали его истерические
вспышки гнева – то разобьет гитару и бросит в костер, то так набросится на деревенскую шпану, что поломает о них колья для палаток. Еще одним недостатком было то, что у Макеева были любимчики (обычно те, кто под его эгидой занимались спортивным ориентированием, он вёл в школе секцию) и недруги, которых он третировал, задавая бессчётные контурные карты.
Многих удивляла его теплая дружба с Анатолием Александровичем Якобсоном, уж больно разные они были люди. Якобсон был учителем истории в нашей школе, и одновременно членом Инициативной группы по правам человека. То, что Филиппыч сидел, знала вся школа, но сам он распространяться об этом очень не любил. Ореол сидельца и мученика явно привлекал к нему Якобсона, влиял этот ореол и на нас.
В 1971-1972 года нашу школу громила комиссия РОНО и райкома, сформированная по указанию секретаря горкома по идеологии Ягодкина с одобрения члена Политбюро Гришина. И каково же было наше удивление – когда вдруг выяснилось, что жертва режима Макеев непросто поддерживает разгром, но и приветствует его чуть ли не как собственную победу.
У подростков отношение меняется мгновенно. Таинственный ореол вокруг Макеева померк. Наше опасливое уважение к нему сменила бурная ненависть. В школьных граффити его фамилия преобразилась в «Мао-кеев». А кличкой стало издевательское «Шар Бильярдыч» (Филиппыч был пугающе лыс).
Я уже закончил университет, когда до меня докатилась ошеломляющая весть – Макеев вышел на пенсию и через год покончил с собой. Это совершено не вязалось с образом энергичного, уверенного в себе человека, которого я помнил. Для объяснения не хватало связующих звеньев – этот кусочек головоломки не находил места.

О странном поведении Макеева при разгроме школы еще задолго до его гибели я дискутировал и с Якобсоном, и с маминой подругой Линой Даринской. Лина мне рассказала, что ее брат Анатолий учился вместе с Макеевым в МГУ и был единственным, кто поддерживал его в лагере. Якобсон расспрашивал меня о разгроме школы (его самого
выгнали из нее в мае 1968). И, когда я упомянул, что были учителя старого набора, которые разгром поддержали. Анатолий Алексаныч сказал удивившую и запомнившуюся мне фразу: «Нет! Филиппыч, он – такой страдалец! Ему всё спишется!»
Если бы не эта фраза Якобсона и не трагический уход Филиппыча, я бы, наверное, не стал разыскивать Анатолия Даринского. Но в руках незаполненный зеленый листок анкеты.
И вот мы говорим с Анатолием Викторовичем по телефону. Он рассказал много интересного о моем бывшем учителе. Но напоследок вдруг добавил, а еще «Алексей стоял во главе Кенгирского восстания, за него он был приговорен к расстрелу, замененному позже на 25 лет, после чего его реабилитировали через 6 месяцев». Ничего себе!!
Выясняется, что еще один мой учитель участвовал в том же восстании, да еще и возглавлял его. Теперь стало понятно, что имел в виду Якобсон.
Это был решающий, самый важный поворот колесика. Кстати, я пытался найти заполненную мной анкету в архиве «Мемориала», ее там нет – так что вся история с анкетами была исключительно игрой случая или уловкой судьбы.
И вот в мае 1989 я встречаю моего соседа и одноклассника Никиту.
– Слушай, Никит, что я узнал. Наш Филиппыч то, оказывается, герой! А мы-то в нем сомневались. Ведь он, оказывается, Кенгирское восстание в лагерях возглавил.
– Как? Не может быть? Не может быть, что это он? (Никита – человек очень спокойный,
был по-настоящему ошарашен, до сих пор передо мной его широко раскрытые, полные удивления глаза).
– Что он? - не понимаю я.
– Он же их предал! Я только что прочел «Архипелаг…». Вначале он действительно был во главе мятежа, а потом перебежал на сторону администрации и принялся всех убеждать сдаваться.
Через несколько дней я уже читал третий том «Архипелага». До этого он ко мне попадал в руки лишь часа на три, я успел прочесть другие главы, а не «Сорок дней Кенгира».
Да, все так, как сказал Никита, – Макеев возглавил восстание, потом предал восставших.
А через 17 лет повтор: яркий учитель, обожаемый несколькими поколениями школьников – и вдруг предает учеников и школу. И в итоге – самоубийство.
Этот сюжет меня заворожил. Я начал собирать материалы о Кенгире.
Уже в августе 1989 по дороге из командировки в Алма-Ату, я остановился в Джеказгане.
Приятель Нормы Юрий Васильевич Грунин показывал мне развалины 3-го лагпункта Степлага.
В Джезказгане появился журналист Владислав Николаев, который первым получил доступ к архивным материалам. Его статьи мне аккуратно высылал Ю. В. Грунин.

Моей задачей стало найти упомянутые в «Архипелаге» воспоминания Макеева. Я написал письмо А.И. Солженицыну с просьбой разрешить познакомиться с ними. Александр Исаевич ответил, но ответ разочаровал: «К сожалению, я сам уже ничего не могу добавить Вам по Кенгиру, всё это я собирал в СССР /и воспоминания Макеева в каких-то выдержках у кого-то читал/» (12.09.1989).
Воспоминаний Филиппыча нигде не было. Даринский мне рассказал, что перед самоубийством Макеев собрал все 5 экземпляров рукописи воспоминаний и уничтожил.
Но я продолжал надеяться их найти. Со временем ко мне стали приходить иные материалы о Макееве. Сотрудница «Мемориала» Ирина Осипова передала мне ксерокопию его дела. Итальянская аспирантка Марта Кравери обнаружила в бывшем
спецхране ГАРФа целую папку, посвященную Кенгиру, в ней многократно упоминался А.
Ф. Макеев. Но мемуары так и не всплывали.
Постепенно познакомился с множеством интереснейших людей и удивительных судеб.
Мой круг общения все расширялся, в него входили уже не только кенгирские повстанцы,
но участники восстаний в Норильске и на Воркуте в 1953 году. Так началась странная история, которая разворачивалась в течение пяти лет. Не бросая свою основную профессию – зоологию, я стал историком сопротивления в ГУЛАГе.

В 1992-94 году вместе С.С. Виленским и его обществом «Возвращение» мы провели 3 международные конференции «Сопротивление в ГУЛАГе».
Только через 15 лет, в 2003 году мне все-таки удалось найти экземпляр двух глав воспоминаний Макеева, в том числе главы о Кенгире. Рукописи, как известно, не горят.
Продолжение о Макееве, о том, что я узнал о нем из воспоминаний и других материалов, в следующем письме.

Алексей Макеев: одной краски мало.
С чего начать распутывать этот клубок? Пожалуй, начну почти с конца. В 2001 году во 2-ю физ.-мат. школу, ровно через 30 лет после изгнания, вернулся ее первый директор Владимир Федорович Овчинников. У меня появилась возможность спросить его напрямую, правдив ли слух, что Макеев приложил руку к его увольнению и писал на него доносы. Овчинников подтвердил, что да, доносы шли постоянно и «ни одна бумага не обходилась без подписи Макеева», обычно было три подписи: химички К. А. Круковской, математика Ушакова (он в мое время из школы уже ушел) и Макеева. «Я не понимал и не могу понять, почему он [Макеев] хотел разрушить то место, где ему было хорошо. Ведь ему же было хорошо в нашей школе. У него же была полная свобода действий» – рассказывал В.Ф. Овчинников. По его словам, у него был «друг в Октябрьском райкоме».
Друг звонил: «Опять на тебя написали». Встречались либо вечером в райкоме, либо дома у В. Ф. (Позднее В.Ф. стал рассказывать этот сюжет иначе – Макеев, якобы, писал доносы зав. РОНО Франгулян. Ее сын, известный московский скульптор, тоже выпускник нашей школы, сказал, что никогда ничего подобного от матери не слышал).
Оказалось, что о доносах Макеева было известно не только директору.
В типовых зданиях школы с правого торца есть вход в учительскую квартиру. Во второй школе там жили двое завучей: Герман Наумович Фейн и его жена Наталья Васильевна Тугова и их сыновья. Недавно их сын Андрей Фейн рассказал мне, что Макеев как-то вечером пришел к ним домой сильно пьяным, и, размазывая кулаком слезы по щекам,
признался его отцу: «Герка, я опять на тебя донос написал!». Подтверждение этой истории  есть и в одном из интервью Н. В. Туговой. Герман Наумович (тогда, в 2018 году, он жил уже много лет в Г ермании, стал немецким профессором, публиковал свои статьи в «Континенте» под псевдонимом Герман Андреев) косвенно также подтвердил эту историю. Но к Овчинникову каяться Макеев не ходил, у них были напряженные отношения.

Что было дальше? В 1971 школу разогнали, уволили директора и трех завучей, включая Фейна, несколько учителей ушли в знак протеста. Но большинство остались доучивать нас в 10-м классе и почти все ушли в 1972-м. Отношения с Макеевым были крайне напряженными – его игнорировали, когда он появлялся в учительской все замолкали.
Кстати, и кенгирцы, жившие в Москве, при встречах с ним не подавали ему руки. Так что все повторилось.
Как рассказывают младшеклассники, острота противостояния с Макеевым из-за его участия в разгоне вскоре сгладилась. Но о том, что он выведен в Архипелаге, знали, не все, но кое-кто знал. Макеев был человеком суровым и весьма закрытым, и вот как-то однажды, уже после разгона школы, он ни с того ни с сего наорал на учеников, потом зарыдал прямо на уроке и убежал – почему-то решили, что это из-за того, что речь шла о
местах, где он сидел, о Центральном Казахстане.
В 1978 году сразу после выпуска Филиппыч ушел на пенсию, ему было 65 лет, он мог бы и продолжать работать. Как рассказал мне Даринский, Макеев очень изменился за тот последний год. Разошёлся с женой, замкнулся, и, что было на него совершенно не похоже, много читал религиозную литературу. Летом 1979 года он собрал все, как считал
Даринский, экземпляры своих воспоминаний и свои лагерные письма и сжег их. Снял со сберкнижки накопленные за жизнь 5 тысяч рублей и разослал в пять адресов. А 7 июля повесился на лестничной клетке у своей квартиры.
Теперь надо вернуться к тому, с чего все началось. 4 сентября 1941 года учитель географии московской школы № 12 А. Ф. Макеев ехал в поезде Москва –Куйбышев. Он только что копал окопы вместе со школьниками где-то под Ельней, чудом вырвался с детьми из пекла, с трудом купил билет к эвакуированной семье (жене и двум дочкам). На радостях выпил и заснул,… проснулся, поезд стоит. Спросил: «Сколько будем стоять».
Ответили «Не знаем». Макеев рассказал анекдот: «В Германии поезд приходит минута в минуту. Пассажир спрашивает: «Откуда такая точность?» Ему отвечают: «Ну, как же, сейчас война». Когда в СССР спрашивают, сколько простоит поезд, то отвечают «Да, несколько часов». «А почему?» «Ну, как же ведь сейчас война!». Соседи по купе, сотрудники Рязанского обкома, сдали его на станции Сасово. За этот анекдот он получил 10 лет по 58-10 ч. 2.
Жена от него отказалась, с дочками он не общался. Его однокурсник Даринский был единственным, кто изредка посылал ему посылки. В 1942 году его снова судили по той же статье 58-10 опять на 10 лет. И третий раз в 1947-м он был осужден лагерным судом
Сиблага (в документе опечатка «Степлага», который основан на год позже, 28.02.1948) по ст. 58-10, ч. 1 еще раз к 10 годам. Его срок заканчивался в 1957 году. Когда его зацепили, в какой из этих лагерных судов, неясно. Но как известно «чистую 58-10», «анекдотчиков» в особлаги не отправляли, но он все-таки попал, хотя и не должен был. В Степлаге он работал экономистом в ППЧ.
Воспоминания Макеева, которые я все-таки нашел в 2003 году, я получил не полностью, только 2 главы. Но главное, там была глава о восстании. В них Макеев все время подчеркивает вынужденность своих действий, будто какая-то высшая сила заставляет его действовать вопреки собственному желанию. «Зачем я ввязался в эту историю, […] четвертый раз судить не будут» восклицает Макеев после первого обхода бараков с Кузнецовым, но почему-то не в силах отказать Кузнецову в помощи в наведении порядка.

Когда Алексею Филипповичу сообщают, что его заочно избрали в комиссию для переговоров с приехавшими генералами, он реагирует резко: «Никуда я не пойду, на кой мне черт нужен еще один срок, а скорее вышка!». И когда комиссию переизбирают во второй раз (тут бы и отказаться, если невмоготу), Алексей Филлипыч молча стоит у окна,
прислонившись к стене.
3 июня, сабантуй еще не перевалил за половину, после того, как администрация объявила, что, если Макеев не выпустит из лагеря малолеток, подлежащих освобождению, ему грозит очередной срок – он добровольно вышел из лагеря.
Тут обнаруживается очень важное отличие двух версий воспоминаний, солженицынской и финальной, которая попала ко мне. В версии Солженицына Макеев пишет, что его выкрали, на него набросились солдаты и утащили за зону. В моей версии он пишет правду, что вышел сам. Во-первых, это означает, что он перерабатывал воспоминания под
влиянием «Архипелага», а это исключает версию, что он, де, так обиделся на АИСа, что из-за этого покончил с собой. Более того, мне удалось найти его бывшего ученика, с которым он путешествовал летом 1976 года в Ферапонтово и Кириллов и в присутствии которого Макеев впервые услышал «Сорок дней Кенгира» по радио. Филиппыч был раздосадован, но не более того.
В своей статье к 50-летию Кенгирского сабантуя я связал судьбу Макеева с трагической судьбой Анатолия Александровича Якобсона. Это был совершенно замечательный человек, поэт, переводчик, литературовед. Во второй школе он вел историю и ставшие знаменитыми литературные семинары. (Нет, Володя, он меня, увы, не учил, но я его прекрасно помню, он близко дружил с семьей наших свойственников). Старшеклассников
удивляла странная дружба очень общительного и обаятельного Анатолия Александровича и довольно мрачного, нелюдимого Макеева. Они часто вместе возили школьников в походы по Подмосковью.
Герман Фейн в 2018 году вспоминал, что в 1967 году три семьи Макеев с женой, Анатолий Александрович Якобсон с Майей Улановской и сыном Саней и он с Натальей Васильевной и сыном Андреем поехали в Жигули.

Уже на месте Макеев объявил, что вот вы, два литератора, помогите мне отредактировать мои воспоминания. Страницы рукописи переносили из палатки в палатку. Ее читали и редактировали Якобсон и Фейн одновременно. Фейну воспоминания Алексея Филипповича не понравились – неприятна была его манера говорить с лагерным начальством. «Я не могу это редактировать. Это же сплошное самообвинение. Он не замечает, что он пишет» – комментировал Фейн.
Якобсон: «Герка! Ты не понимаешь, потому что ты не сидел». (Этот рассказ косвенно подтверждает мою давнюю догадку, что именно Якобсон передал Солженицыну воспоминания Макеева)
Симпатии и интерес Анатолия Александровича к Макееву легко объяснить. У него было что-то вроде комплекса вины по отношению ко всем сидельцам сталинских лет. А вот, чем Якобсон привлек Макеева, объяснить сложнее. Старшеклассники в своих воспоминаниях о школе выдвигают романтическую версию, что, мол, Макеев был прекрасным учителем (что, правда) и его интересовал блистательный учитель Якобсон – но в этом я что-то сомневаюсь, другие яркие учителя Филиппыча совсем не привлекали.

Было у Якобсона еще одно важнейшее дело – он после ареста его близкого друга Юлия Даниэля стоял у истоков движения инакомыслящих. Даже в школу его взяли с условием, что он уйдет, как только этого потребуют вышестоящие инстанции. Якобсон был редактором и автором многих документов правозащитного движения. Но кем он точно не был, так это конспиратором. Старшеклассники с умилением пишут, что бывало «Хронику текущих событий» он забывал прямо в учительской. На следствии по делу № 24, то есть «Хроники Текущих Событий» (самиздатовское издание  с информацией о проходящих судебных процессах по политическим статьям с называнием поименно всех участников, включая прокуроров и судей  ред.), ему предъявили его собственноручные черновики семи номеров из пятнадцати Хроник, которые он редактировал (это я слышал от него сам).
После этого в сентябре 1973-го года он уехал. В Израиле с 1974 его начали мучать приступы страшной депрессии и в конце сентября 1978-го он покончил с собой.
Могло ли это повлиять на Макеева? Безусловно. Анатолий Александрович был настолько обаятельным и интересным, что не полюбить его было невозможно. И, конечно, Филиппыч его по-своему любил. Но судя по всему, кризис у Макеева начался еще весной 1978, то есть, когда Якобсон был еще жив. Кроме того (в этом в статье 2004 года я ошибся) Макеев скорее всего не мог быть причастен к этим семи черновикам,
предъявленным на следствии. Якобсона уволили из школы в мае 1968-го после его письма, что, если СССР повторит венгерский сценарий в Чехословакии, это приведет к катастрофическим последствиям, а редактировать Хронику он стал только после августа 1968-го.
То, что последний год жизни Макеева его мучила совесть – это несомненно. Что он переживал?? О чем именно думал?? Что не мог себе простить…? Точно ответить никто сейчас не сможет.
Но вот неожиданно всплыла еще одна мрачная история… В 1977-1978 году в 8 «Б» классе 2-й школы учился такой мальчик Юра Намсараев. Ни с кем особенно не дружил, был всегда сам по себе, но занимался спортивным ориентированием и был очень близок (единственный из  класса) с Макеевым. Алексей Филиппыч ориентировщиков всегда привечал. Ранней весной 1978-го Юра Намсараев неожиданно покончил с собой. Причины
так и остались неизвестными. В школу приходил следователь, расспрашивал о Юре, не был ли он в кого-то влюблен.  Но когда через год точно также покончил с собой Макеев …, школьная молва мгновенно связала эти два события. Существовала ли эта связь??
Единственное, что можно сказать, что уход Макеева из школы, начало его кризиса по
времени совпали с этим ужасным событием.
Вспоминал ли Макеев о Кенгире перед тем, как расстаться с жизнью? Вполне возможно – он сделал это спустя 11 дней после четвертьвековой годовщины Кенгирского разгрома.
Этой отсрочки, как раз могло хватить, чтобы собрать воспоминания…
Когда в 2004 году я опубликовал большую статью о Макееве и своих исследованиях. Это  вызвало весьма бурную реакцию у старшеклассников. Как же так, это же был хороший человек, он нас в походы возил, он нас плавать учил. Да, Филиппыч очень непохож на хрестоматийный образ предателя из старого советского фильма. Да, и вообще он был не
типичным, он был совестливым доносчиком. Не надо забывать, что жизнь разнообразна и доносчики столь же разнообразны, как и жизнь.