Апрельские тезисы в защиту Мира

ЗАЧЕМ БОГ ТВОРИЛ ТАК ДОЛГО И КАТАСТРОФИЧНО?

Творцу потребовались миллиарды лет биологической эволюции, и еще большие миллиарды лет эволюции физической; почему он не создал всё сразу, но долго и через катастрофы?

Многое указывает на то, что, не желая вводить нас в заблуждения, Создатель в то же время стремится оставаться достаточно сокрытым, на оптимальном "эпистемическом расстоянии" (J. Hick). Будь Он слишком "далеко", религии были бы слабы, цивилизации были бы невозможны. Будь Он слишком близко, были бы невозможны свобода и ответственность человека за свою судьбу. Этот оптимум, судя по всему, требует максимальной приближенности творения Вселенной к естественному процессу, допуская максимальный простор эвлюционных научных исследований. Именно таким должен бы и быть "интереснейший из возможных миров" (F. Dyson). Вселенная — не только наш дом, но и наша величайшая загадка, чей вызов есть важнейшее условие духовного становления. Этот долгосрочный исторический прогресс сапиенсов во всех направлениях духа и представляет собой, надо полагать, смысл Вселенной и смысл нашего появления в ней.

Будь нашей задачей пребывание в некоем гармоническом созерцании, оно и было бы нам даровано. Но что если наша задача — рост, а не блаженный покой, и притом такой рост, что нами самими и должен быть реализован в значительной степени, как свободными существами? И если так, то не только нашей натуре должно быть свойственно вечное недовольство достигнутым, беспокойство и поиск нового, но и окружающая природа должна нас к тому побуждать своей красотой и ужасом, хитроумностью и кажущейся бессмысленностью, милосердием и жестокостью, всеми своими великими вопросами, парадоксами и тайнами.

Я бы сказал, что на самом высоком уровне счастье, свобода и смысл совпадают. То, в чем они совпадают, можно назвать игрой с Богом в сотворение мира. Замысел именно в этом, я полагаю. А что может быть лучше?

ИОВ И ИВАН КАРАМАЗОВ

Иов возопил к небесам — но с чем? Нет, он не просил вернуть ему утраченное богатство, детей, здоровье. Он молил развеять страшное подозрение в несправедливости Бога. Иов знал, что своих тяжких бед он никак не заслужил, и тем не менее они обрушились на его голову. Так быть не должно, но случилось оно именно так! Ну почему, зачем, ради чего этот ужас? И вот — Бог ответил Иову, но ответ был странным. Вместо каких бы то ни было оправданий и объяснений случившемуся, Бог как бы взял Иова за руку и повел по Вселенной, от края до края. Вот звезды, посмотри на них, Иов, на эти россыпи, идущие чередой по ночному небу. А вон там, видишь, громадный левиафан подымает гигантскую волну легким ударом хвоста по воде. А теперь посмотри на те горы вдалеке — там водятся козы, и прямо сейчас одна из них рожает детеныша, маленького, смешного — посмотри, какой он хороший... Таков был ответ Бога Иову. И при всей странности или даже благодаря ей этот ответ разрешил, снял страшное подозрение с сердца Иова. Никакого ответа на терзавший его вопрос Иов не получил и близко, но ему стало совершенно ясно, что автор этой великой красоты и премудрости не может быть неправ или несправедлив. Доверие к Богу было восстановлено; Иов принял страдание, как непостижимым образом оправданное.

С Иваном Карамазовым ничего подобного не случилось, и он уверился в противоположном: ожидать от Бога справедливости можно лишь по недоразумению, по слепоте перед потоками невинных слез. Звезды, горы, козы, океаны с левиафанами и джунгли с бегемотами Ивана не слишком впечатлили, не перевесили чашу судейских весов в его душе. Я, Иван Карамазов, взвесил ужасы мира и нашел Бога недостойным поклонения, вычеркнул из списка почитаемых персон. Мне с Богом не по пути, и если даже он меня когда-то пригласит, приглашение будет мною отклонено. Более того, всякий порядочный, небесчувственный человек должен поступить именно так.

Есть два решения, Иова и Ивана. С неизбежностью Бог оказывается на страшном суде человека, выносящего либо один, либо другой приговор.

Но нельзя ли хотя бы предположить, ради чего терпят столько горя невинные страдальцы? Мыслимо ли хотя бы предположение, способное оправдать это? Ивану Карамазову было очевидно, что нет, такое немыслимо. Казалось бы, не поспоришь. Ниже, однако же, ответ иного рода, выдвинутая Джоном Хиком "иринейская теодицея" или "теодицея создания души", soul-making theodicy:

"Гипотеза о божественном замысле, в соответствии с которым люди могли постепенно становиться детьми Бога через свой собственный моральный и духовный выбор, требует, чтобы их окружение, вместо того, чтобы быть раем без боли и стресса, было в целом таким миром, частью которого мы себя считаем. Это требует, чтобы оно было таким, чтобы спровоцировать теологическую проблему зла. Ведь для этого необходимо, чтобы мир был средой, которая предлагает вызовы, на которые нужно ответить, проблемы, которые нужно решить, опасности, с которыми нужно столкнуться, и которая, соответственно, предполагает реальные возможности трудностей, катастроф, неудач, поражений и страданий, а также восторга и счастья, успеха, триумфа и достижений. Ведь именно решая реальные проблемы реальной среды, в которой человек является одной из форм жизни среди многих, и которая не призвана служить исключительно его благополучию, можно развить интеллект и такие качества, как мужество и решительность. И именно в отношениях людей друг с другом, в контексте этой борьбы за выживание и процветание, они могут развить высшие ценности взаимной любви и заботы, самопожертвования ради других и приверженности общему благу. (John Hick, An Irenaean Theodicy)"  Джон Хик (1922-2012)

ЖЕРТВА В ВЕТХОМ И НОВОМ ЗАВЕТЕ

Как понималась жертва искупления в иудаизме во время Христа? Зачем жертвовать животных, птиц, зерна Богу, который всемогущ и всеблаг? Что Богу какой-то баран? Не нелепо ли это?

Нет, не нелепо, и вот почему.

Иудейская жертва (корбан, קָרְבָּן) — не «еда для Бога», но акт приближения к Нему. Это уже на уровне этимологии: слово корбан связано с глаголом karav — «приближаться». Жертва — способ восстановления живой связи с Богом после отдалившего от Него греха. Жертва и соответствующий ей ритуал — своего рода усилитель, трамплин для этого приближения, для которого одних лишь мыслей и слов мало.

Очень рано в иудаизме возникает критика формального жертвоприношения, не сопровождающегося движением ума и сердца к праведности и милосердию.

"Жертва Господу — дух сокрушённый, сердца сокрушённого и смиренного Ты не презришь" (Пс. 50:19)

Осия: "Милости хочу, а не жертвы, и боговедения — более, нежели всесожжений." (Ос. 6:6)

Исаия: "К чему Мне множество жертв ваших?… не приноси больше даров тщетных!" (Ис. 1:11–13)

Михей: "Чего требует от тебя Господь, кроме как поступать справедливо, любить милость и смиренно ходить с Богом?" (Мих. 6:6–8)

По своему смыслу, ритуальная жертва — эмоционально заряженная символика, подобная свадебному обручению или прощальному поцелую.

Жертва Богу должна придать энергию движению вверх, сублимации, против направленной вниз силы греха.

Новый же Завет состоял в том, что Бог развернул шахматную доску на 180 градусов. Теперь жертву, корбан, принес Он, и этой жертвой стал Он сам — "нас ради человек и нашего ради спасения сшедший с Небес". Те жертвы, что люди приносили и все еще могли приносить, были, надо полагать, недостаточны для задачи спасения, как ее видел наш Всеблагой Господь.

Эль Греко, "Моление о чаше", ок. 1605 г.

ЭТО СТРАННОЕ ИСКУПЛЕНИЕ

"... Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием."

Таковы слова Символа Веры, наикратчайшей формулы христианства. Говорится, что Бог принес в жертву Себя самого, ради нашего спасения, что именно в этом был Его исходный замысел. Слова "искупление" здесь нет, но оно часто встречается в посланиях апостолов, особенно у ап. Павла. В Евангелиях оно употребляется только в Благовествовании от Матфея 20:28 и Марка 10:45, в одной и той же фразе, где Иисус говорит:​

«Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать жизнь Свою для искупления многих.»

Здесь используется греческое слово λύτρον (lytron), означающее «выкуп» или «цену освобождения», что в древности применялось при освобождении рабов. Христос же говорит об освобождении от рабства греху через странный "выкуп", где получатель не обозначен.

Та же идея искупления сквозит в словах Христа на Тайной вечере:

“Сие есть кровь моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов.“ (Мф 26:28)

Как же это вообще можно понимать, что ради спасения человечества, освобождения его от рабства греху, всемогущему Богу потребовалось такое странное и страшное средство? Об этом ни Библия, ни Символ Веры не говорят, но и предположений тоже не возбраняют.

Давайте спросим: каким образом Всеблагой Бог мог открыть людям Свою любовь, не посягая при этом на их свободную волю? Как он мог дать нам возможность остро ощутить, что он с нами, в беде, горе и в радости, и вместе с тем оставить нас полностью свободными? После того, как вопрос поставлен именно так, ответ напрашивается: вот таким образом и мог — да и как иначе? Христос, можно сказать, был вторым ответом Иову — первого оказалось недостаточно. Такой ответ потребовался, надо полагать, из-за усиливавшегося рабства греху: люди все более разуверялись в Боге, теряли с ним живую, смысловую и нравственную, связь — а ведь это и есть сущность греха. Искупительная жертва Богочеловека главнейшую связь мироздания и восстанавливала.

Иероним Босх, "Крестный путь", ок. 1500г

"ПОЧЕМУ Я ВЕРЮ В ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО

Назову два самых сильных для меня аргумента. 1. Было бы странно, если бы Создатель не воспользовался этим блистательным ходом спасения своих детей, вдохновляющим на благородные жертвы и на высшее творчество — художественное, научное, философское. А с другой стороны, история об Иисусе Христе несет на себе все черты божественной красоты, тайны и совершенства. То, что она оставляет возможность недоверия — так и это так и должно было быть, ради нашей свободы... 2. Евангельские события оказались тем зерном, из которого произросло древо самой интересной, самой творчески мощной цивилизации из всех, что были до сих пор. Историй о богах, мудрецах и героях было немало, но порождавшиеся ими цивилизации не идут ни в какое сравнение с Христианской. Никакого иного объяснения этой исключительной креативной силы, кроме как буквального принятия того, что Иисус о себе и говорил, нет."

"ПОЧЕМУ Я ВЕРЮ В ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО

Назову два самых сильных для меня аргумента. 1. Было бы странно, если бы Создатель не воспользовался этим блистательным ходом спасения своих детей, вдохновляющим на благородные жертвы и на высшее творчество — художественное, научное, философское. А с другой стороны, история об Иисусе Христе несет на себе все черты божественной красоты, тайны и совершенства. То, что она оставляет возможность недоверия — так и это так и должно было быть, ради нашей свободы... 2. Евангельские события оказались тем зерном, из которого произросло древо самой интересной, самой творчески мощной цивилизации из всех, что были до сих пор. Историй о богах, мудрецах и героях было немало, но порождавшиеся ими цивилизации не идут ни в какое сравнение с Христианской. Никакого иного объяснения этой исключительной креативной силы, кроме как буквального принятия того, что Иисус о себе и говорил, нет."

О ГРАНИЦАХ ИРОНИИ

С поздних советских времен, в сознании российской интеллигенции ирония приобрела статус непререкаемого божества, силы, перед которой все должны преклониться, перед которой всякая дверь должна быть широко распахнута, которой нельзя отказать в праве на высшую власть. Ильфа и Петрова цитировали как святое писание; Библия же не имела и малой толики такого веса, и не только из-за фактического запрета. С юных лет я был с этим не согласен, и с годами лишь все больше убеждаюсь в пагубности культа иронии.

Дело в том, что ирония не совместима со святыней, с жертвой высшему. А без святынь, без жертвы, невозможен подвиг, а значит, возможна лишь копеечная мораль, а не настоящая. Всевластие иронии есть разложение самих основ жизни, смысла и долга.

Сократ, которого нередко приводят в качестве образца поклонники иронии, никогда не иронизировал над тем, что было для него свято: над стремлением к истине, справедливости, над Благом, над своим даймонием. Где надо, он был коленопреклонен, со всей серьезностью.

Да, ирония важна — как средство от чрезмерной самоуверенности и как идейное оружие. Но это не значит, что ее власть должна быть безграничной.

SCIENCE AND SCIENTISM

Первопроходцы матфизики, ее отцы-основатели, по сути все были религиозными мистиками особого рода. Все они верили в математическую разумность природоустройства самого по себе, а также в возможность и высшую ценность постижения этой разумности. Именно эта "пифагорейская" вера их и окрыляла, вдохновляла на пионерские поиски, ничем кроме нее и не обеспеченные. А далее нетрудно рассудить, что нечто весьма сложное может быть разумно устроено лишь по авторскому замыслу. Иного варианта просто нет даже гипотетически. А раз так, то вера в сверхразумного создателя здесь неизбежна. Эта вера и была реализована в контексте христианского платонизма, адептами которого были основоположники физики, все. Это с одной стороны.

А с другой — ныне на физическом олимпе мистиков такого рода почти нет. Я знаю лишь одного — Фрэнка Вильчека, пусть и робко, но все же выражающего эти классические идеи. Мой ушедший друг о. Кирилл недаром именно Вильчека процитировал на нашем Круглом Столе — больше-то некого! Налицо явный мировоззренческий разрыв между основоположниками физики и продолжателями их дела. Разрыв очень жесткий, прямо черно-белый. Основоположники — все религиозные мистики, современные продолжатели — практически поголовно или атеисты или религиозно безразличные. Я вижу лишь одно возможное объяснение этому выразительному разрыву: закладывание оснований науки требует одного, а ее рост с неизбежностью порождает другое.

Дело, видимо, в том, что наука как социальная среда привлекает в себя людей, способных к тому или иному мастерству, что совсем не тождественно мудрости. Вспомним речь Сократа на суде, где мудрейший из людей эту оппозицию мастерства и мудрости четко обозначил. Из мастерства современного инженера или математика мудрость никак не следует, как не следовала она из мастерства афинского башмачника или корабельщика. Мастерство принадлежит сфере регулярного каждодневного бизнеса, оно вполне совместимо с цепями узника платоновой пещеры. Мудрым же можно назвать лишь того, кто сумел от этих цепей освободиться и из пещеры выйти. Из одного никак не следует другого, и даже хуже того: чем успешнее человек в качестве узника пещеры, чем более он вовлечен на поверхности ее жизни, на уровне "теней на стене", тем менее у него оснований даже задуматься о выходе из пещеры.

"Большинство моих коллег нельзя отнести даже к практикующим атеистам", — заметил Стивен Вайнберг (1933-2021), — "они попросту не думают об этом." Но как же сам Вайнберг, как думал об этом он, знаменитый воинствующий атеист? Об этом — в последней, 5й, статье нашего с Alexei Tsvelik пифагорейского цикла, в главе "Ностальгия Стивена Вайнберга" https://pythagoreanuniverse.com/.../Pyth_Arg_5_journal.pdf

dtrSpeoonst4a 71r8mmu f 49g9g6h03lA08m7P31:9704cf mtfMl5i9p0  ·

СИЛА АТЕИЗМА

не в рациональности и не в научности — он как раз вопиюще иррационален и антинаучен. Его сила в категорическом нежелании человека жить перед Богом, перед всевидящим божьим взглядом. Не для всех, но для многих это нестерпимо.

Я не знаю, говорит себе такой человек, есть этот взгляд или нет на самом деле, но я категорически не хочу даже и думать о том, что он может быть. Не хочу!

И что с этим можно поделать, как переубеждать? Никак, похоже. Разумеется, редко кто так откровенно заявляет: оно же неудобно тем людям, которые как раз не хотят раскрываться. Поэтому выдумываются самые нелепые псевдоаргументы, которые отстаиваются всеми средствами. Умных и честных средств нет, ну что ж, пусть идут в ход глупые и жульнические.

Ниже цитата философа Томаса Нагеля, ровно об этом, как свидетельство от первого лица:

«Рационализм всегда нес больший религиозный привкус, чем эмпиризм. Даже и без Бога, идея естественного созвучия между глубочайшими истинами природы и глубочайшими слоями человеческого разума, полагая возможность развития все более и более истинного представления о реальности, делает вселенную нашим домом в большей степени, чем это удобно с секулярной точки зрения. Мысль о том, что связь между умом и миром является чем-то фундаментальным, заставляет многих нервничать в наше время. Я считаю, что это одно из проявлений страха религии, который имеет значительные и часто пагубные последствия для современной интеллектуальной жизни. Говоря о страхе религии, я не имею в виду вполне обоснованную враждебность к некоторым устоявшимся религиям и религиозным институтам в силу их спорных моральных доктрин, социальной политики и политического влияния. Я также не имею в виду ассоциацию многих религиозных верований с суеверием и принятием очевидной эмпирической фальши. Я говорю о чем-то гораздо более глубоком - о страхе религии как таковой. Я говорю на собственном опыте, поскольку сам сильно подвержен этому страху: я хочу, чтобы атеизм был истинным, и мне не дает покоя тот факт, что некоторые из самых умных и хорошо информированных людей, которых я знаю, являются верующими. Дело не только в том, что я не верю в Бога и, естественно, надеюсь, что прав в своем убеждении. Дело в том, что я надеюсь, что Бога нет! Я не хочу, чтобы был Бог; я не хочу, чтобы Вселенная была такого рода. Я предполагаю, что эта проблема космического авторитета не является редким состоянием, и что она ответственна за большую часть сциентизма и редукционизма нашего времени» (The Last Word, 1997)  Thomas Nagel, b. 1937

dtrSpeoonsa4 l71r8mmu f54 g4g6h03aA88m7P3 :9704cftmtfMl5i9p0  ·

НЕУСТОЙЧИВОСТЬ ТОТАЛИТАРНЫХ ОБЩЕСТВ

проистекает из того, что тоталитарность плохо совмещается с творческим началом. Творчество — высший божий дар, а "где дух Господень — там свобода". Кроме того, творчество — сладчайший из даров, и вкусившие его не променяют ни на что иное, будут искать путей снять, обойти, сокрушить все ограничения — а это всё сильные люди. Да, тоталитарные режимы возможны и в будущем, они могут очень даже использовать имеющиеся технические средства, но их успех будет их же могильщиком. У них нет шанса на победу в состязании с обществом свободным, которое найдет новые средства борьбы быстрее и использует их эффективнее. По последнему счету, СССР рухнул именно из-за этого. Поэтому же обречена и путинщина со всем ее "русским миром".

Творческая атмосфера рождает конфликтующие проекты, и при высоких ставках глубокий разлом в обществе приводит к хаосу, разрешающемуся тиранией. Есть и другие причины, типа фроммовского бегства от свободы; тирания может быть сладостной — но не слишком долго.