К оглавлению >>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>


Борис Пастернак

Определение поэзии

Это – круто налившийся свист,
Это – щёлканье сдавленных льдинок,
Это – ночь, леденящая лист,
Это – двух соловьёв поединок.
Это – сладкий заглохший горох,
Это – слёзы вселенной в лопатках,
Это – с пультов и флейт – Фигаро
Низвергается градом на грядку.
Всё, что ночи так важно сыскать
На глубоких купаленных доньях,
И звезду донести до садка
На трепещущих мокрых ладонях.
Площе досок в воде – духота,
Небосвод завалился ольхою,
Этим звёздам к лицу б хохотать,
Ан вселенная место глухое.

Определение пародии

Это – нервно исчёрканный лист,
Это – в чашке измятый окурок,
Это – c кистью малярной шаржист,
Это - мутной воды каламбуры.
Это – ловля ошибок и блох,
Это - в кухне с утра опохмелки,
Это – съеденный на ночь горох,
Это – лезвия скрип по тарелке.
Это – свет отражённый звезды,
Это – свист вместо «Браво!» и «Awesome!»,
Это – юмор, что площе воды,
Это – вместо духов - хлорофосом.
Это – мудрость, что множит печаль,
Это - поле, что просит прополки.
Поэтическая пастораль,
Где соседствуют овцы и волки.

Зимняя ночь

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.



ЗЯБКАЯ НОЧЬ

Мело, мело по всей земле
И даже в небе.
Термометр замер на нуле
В Аддис-Абебе.

Позёмку гнало в феврале
То в хвост, то в гриву
И всё терялось в снежной мгле
В Антанариву.

На Филлипинских островах
И в Сенегале
Крутили негры в армяках
Сальто-мортале.

Мело сугробы на крыльце
Оранжереи
И коченел в своём дворце
Султан Брунея.

Полуметровым слоем льда
Покрылись рифы,
Заиндевела борода
Омар Шарифа.

Роились образы в мозгу
В слепом угаре -
И мёрзли кошки на бегу
В Кот-д'Ивуаре.

Летела снежная крупа
Метелью белой.
Поэт гонял пургу, пока
Свеча горела.

Погас огонь на сквозняке
У Пастернака.
Его нашли с пером в руке
Едва живаго.

Иосиф Бродский

Письма римскому другу

(Из Марциала)

*
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
*
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
*
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
*
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
*
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
*
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
*
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Письмо третьеримскому другу

Eheu fugaces, Postume Postume.
(Эх, Постум, Постум)

(Гораций)

Нынче ветрено и волны бьют о сваи,
Всё иначе здесь, совсем не так, как прежде.
Листья падают, почти не вызывая
Аналогии с падением одежды.
Зелень лавра, доходящая до дрожи,
Над челом моим колышется от ветра.
Плед накину, утеплённые калоши
И сапожки из тарентинского фетра.
Скоро осень, не ревут уже тюлени,
До весны не будет криков пеликаньих.
Только мух вокруг согласное гуденье,
Но отмахиваться сил нет, ни желанья.
*
Коротаю вечер с амфорою джина
Да бутылкою бордосского сотерна.
Гляну в зеркало и вижу лишь руины.
Вид, конечно, очень варварский, но верный.
Приезжай, до декабря успеешь, Постум,
Постелю тебе в саду, ведь мы не баре.
Будешь сливами питаться, как опоссум,
Про Васильевский мне тренькать на гитаре.
Я слыхал, у вас с гитарами гетеры
Стих уродуют мой двенадцатисложный.
Здесь, в Валенсии, какие адюльтеры?
Мне от мах уже отмухиваться тошно.
*
Что в престольной? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Слышал я, сидит купец у вас толковый.
Он тирана, бают, гладил против шёрстки,
Недоимок утаивши на целковый.
Погулял – и на свои вернулся круги,
Не в Тюмени заседает, а в темнице.
Говорят, что олигархи все ворюги,
Но ворюги мне милей: родные лица.
*
Как там Цезарь новый? Снова интригует?
Ты здоров ли, друг мой, как твой Инситатус*?
В Думу въехать бы на нём в парчёвой сбруе,
Там пора восстановить и кво, и статус.
Кто в Кремле, в колонном зале чьи портреты
На стенах висят, кого в премьеры прочат?
Как на юге, в Дагестане или где там,
Неужели до сих пор в сортирах мочат?
*
Впрочем, что мне, я отшельник и затворник,
Будут книги, будет день и будет пища.
Я пошлю тебе засиженный свой сборник,
Мухи редко ошибаются, дружище.
Понт волнами камни точит у барьера,
Судно бьётся о скалу на горизонте.
На скамейке – тени Плиния с Гомером
Обсуждают книгу Бродского «О понте».
Хорошо, мой друг, до середины прожив,
Впасть в неслыханную ересь гекзаметра.
Зелень лавра, доводящая до дрожи,
Шевелюру прикрывает мне от ветра.
------------------------------------------------------

*Так звали коня Калигулы

Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию - спиной.
К любви своей потерянной - лицом.
И грудь - велосипедным колесом.
А ягодицы - к морю полуправд.
Какой ни окружай меня ландшафт,
чего бы ни пришлось мне извинять,-
я облик свой не стану изменять.
Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето,
а не богами налитый сосуд.
Пускай меня низвергнут и снесут,
пускай в самоуправстве обвинят,
пускай меня разрушат, расчленят,-
в стране большой, на радость детворе
из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струей воды ударю в небеса.

Я – памятник себе ...

Нельзя к концу не впасть, как в ересь,
В неслыханную простоту.
(Б.Л.Пастернак)

Оставьте мрамор там, где был - в каменоломне,
Пусть бронзу в тигелях расплавят пушкари,
А каслинский чугун ещё побудет в домне.
Я гипсовый хочу, но с полостью внутри.
Что vita? Вrevis est, и толку нет в «нобеле».
Я заслужил один посмертный бенефис:
Поставьте вы меня, как мальчика в Брюсселе,
С табличкою внизу: Iosif Brodsky Pis.
Без фиговых листков, всё в натуральном виде
И на чело не лавр, а просто – пастернак,
А ягодиц шары мне к морю разверните,
Чтоб драгоценный тот источник не иссяк.
Не зная Бродского, не стоит лазить в воду.
Неслыханно впаду я в ересь простоты,
В бесстыдный этот век восславивши свободу,
Прохожих одарю струёю с высоты.
Нет, вам не расчленить мой гений априорный,
Его не перейти ни посуху, ни вброд.
Я памятник себе воздвиг водонапорный,
Пока течёт струя, тропа не зарастёт.
Стансы

Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
Я впотьмах не найду,
Между выцветших линий
На асфальт упаду.
И душа, неустанно
Поспешая во тьму,
Промелькнет под мостами
В петроградском дыму.
И апрельская морось,
Под затылком снежок...
И услышу я голос:
"до свиданья, дружок!"
И увижу две жизни
Далеко за рекой,
К равнодушной отчизне
Прижимаясь щекой.
Словно девочки-сестры
Из непрожитых лет,
Выбегая на остров,
Машут мальчику вслед.

Стансыонный смотритель

Это очень непросто,
Каждый день умирать.
На Васильевский остров
Приезжаю опять.
Сердце ноет бескрыло,
Так гудят провода,
Но у нас с собой было,
Как бывало всегда.
Твою заповедь, Плиний,
Повторяя в бреду,
На асфальт между линий
В аккурат упаду.
Сверху чувствую твердь я,
Подо мною - тепло.
Может, это бессмертье
Наконец-то пришло
И в апрельскую морось
Растопило снежок?
Только слышу я голос:
«Поднимайся, дружок!»
Путь к иллюзии зыбкой
Оказался тернист:
Надо мною с улыбкой -
Постовой пародист,
Два прищуренных глаза,
Как народный контроль.
Ни шелков, ни атласа,
Словно голый король,
Чуть прикрытый веретьем,
Выйду прямо в тираж
И растает бессмертье,
Как в пустыне мираж.
...............................................

In vino veritas.
(Плиний Старший)

Кресло стоит и вбирает теплый
воздух прихожей. В стояк за каплей
падает капля из крана. Скромно
стрекочет будильник под лампой. Ровно
падает свет на пустые стены
и на цветы у окна, чьи тени
стремятся за раму продлить квартиру.
И вместе всё создает картину
того в этот миг -- и вдали, и возле --
как было до нас. И как будет после.

Последний день
(не пародия)

Полки пустые, в шкафу газеты,
продано всё: и комод, и спальня.
В сотый проверены раз билеты,
вечный будильник на пять поставлен.
Падает свет на пустую раму
(год ведь всего, а обои как блёклы!)
Вскрыли безжалостную панораму
без занавесок пыльные стёкла.
Лифт дребезжит непокрашенной клетью,
двери захлопнутся, будто отрубят.
Миг растянулся почти на столетье.
Всё, уезжаем. Пусть будет, как будет.

Константин Бальмонт

"Я – изысканность русской медлительной речи..."

Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая,
Все пойму, все возьму, у других отнимая.
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя и в других,
Я – изысканный стих.

Скорострельность изысканной речи

Я – и всех и ничей,
Я – и царь и лакей.
Стих мой нежен и чист,
Я – поэт-уклонист.
Я – не просто излом, а - разорванно-слитный.
Безглаголен мой стиль, перепевно-элитный.
Самобытность свою у других отнимаю
И в весеннем лесу мне поют попугаи.
Всё пойму, всё возьму
И отдам - никому.
Я – не Костя Бальмонт,
Я – верховный архонт.
Пусть мой стих разнесётся на сотни парсеков,
Выходите, встречайте ловца человеков.
В бурой шкуре верблюжей ходил мой предтеча!..
……………………………….
И врачи согласились, что это не лечат.

Игорь Северянин

Кэнзели

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом
По аллее олуненной Вы проходите морево...
Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,
А дорожка песочная от листвы разузорена –
Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.
Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная...
Упоенье любовное Вам судьбой предназначено...
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом –
Вы такая эстетная, Вы такая изящная...
Но кого же в любовники? И найдётся ли пара Вам?
Ножки плэдом укутайте дорогим, ягуаровым,
И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом,
Жизнь доверьте Вы мальчику, в макинтоше резиновом,
И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым –
Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!..

Кэнзелень

В тесной майке с разводами, в узких джинсах муаровых
По аллее обкуренной Вы идёте путаново...
Ваша майка изысканна, Вы такая понтовая.
Кавалер разузоренный, пятерня распальцовая,
Гривуазно сажает Вас в ландолет ягуаровый.
Вам кокотно и курево, снова ночь новобрачная...
Упоенье любовное будет звонко оплачено...
Куртуазно-эстетное, донжуанно-изящное
То, что было утончено, постепенно утолстится.
Жизнь доверьте Вы мальчику, что под плэдом к Вам мостится.
Пусть рессор эллиптических так грезэрно качание
В дымке марихуановой и в угаре бензиновом,
Но, раскрыв ему взмолненно блеск нейлона жасминовый,
В этот век оспидованный не забудьте резину Вы,
Чтобы утром вервэновым не рыдалось в отчаяньи.

Увертюра

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!

Январь 1915

Увертюра - 2008

Ананасы в шампанском! Консоме в шоколаде!
Бланманже с осетриной! С хрустом рябчиков жуй!
Вдохновляю порывно боевые отряды,
Приближается день твой последний, буржуй!

Стрекот аэропланов! Ветропосвист ракетный!
Мне отмщение дайте, аз воздам по серьгам!
Мы народ свой научим добывать хлеб заветный,
Вот «калаш» и патроны, дальше знает он сам.

Мы истории вашей никогда не учили,
И трагедию жизни претворим вдругоряд...
Кто-то здесь четвертован! Там кого-то бомбили!
Из Москвы – Нагасаки! Из Нью-Йорка – Багдад!

Это было у моря

Поэма-миньонет

Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.

Кондолиза играла

Миньонет
Это было на ранчо, что не видно на карте.
В окруженьи охраны и праздных чинуш
Кондолиза играла на рояле Моцарта,
И, внимая Моцарту, полюбил её Буш.

Было всё очень просто, было всё очень мило,
Мелодично звучали Берлиоз и Дворжак.
Кондолиза стриптизом шута истомила,
А взамен попросила уступить ей Ирак.

А потом отдавалось, отдавалось грозово,
Кондолиза играла, вся в мотивах Chevron,
И рыдали в Ираке неутешные вдовы,
А у Мёртвого моря улыбался Шарон.

Владислав Ходасевич

Сонет

Своих цепей ты не расторгнешь, нет!
От ненависти, бешенства и муки
Не дёргай их. Скрести спокойно руки,
Закрой глаза и складывай ответ.
Меч воина и динами(т) науки
Под глыбой братства погребает свет.
Но всё взрывает веры вещий бред,
И рушат всё кифары вещей звуки.
Знай: был не дик, не яростен, не груб,
Но сладостен звук ерихонских труб.
И каждый стих звучит, как предвещанье
Зари вечерней, предпоследней, той,
Когда земли верховное избранье
Поэт и жрец поделят меж собой.

Венок сонетов
(недоплетённый)

1.
Своих цепей ты не расторгнешь, нет!
Навеки связанный с клавиатурой,
С экраном слился, словно с амбразурой.
Закрой её. Не ладится сонет.
...............................................................
...............................................................
2.
Уйми страданья, бешенство и муки,
Она ушла, ты нищ и одинок.
Мозг опустел, он стынет от разлуки,
Как под кровать задвинутый сапог.
...............................................................
...............................................................
3.
Не дёргайся! Скрести бессильно руки,
Попей чайку, Баркова отвори.
«Что муза,- скажет он,- все бабы – суки,
Ты ей подол, как девке, задери».
...............................................................
...............................................................
4.
Увы! С Парнаса сброшен ты, поэт.
Пегас, как в марте кот, взлетел на крышу.
Он - на коньке, он никого не слышит,
Как муэдзин, взойдя на минарет.
...............................................................
...............................................................
5.
Презрел давно оружье и науки,
Но рифмы ускользают, как песок.
Ты музу ждёшь, ночные ловишь звуки,
Задвинув в шкаф нестиранный носок.
...............................................................
...............................................................
6.
Прозрев взамен священный Феба свет,
В глазок блеснувший, ты дрожишь в неверьи.
И ... дверь соседа хлопает в ответ.
Не может быть! Она ошиблась дверью!
...............................................................
...............................................................
7.
Но говорят тебе: «Всё это – бред,
Она с другим». К laptop’у вновь прикован,
Как к гире каторжник. Осклабившись, как клоун,
В отчаяньи рождаешь не сонет -
...............................................................
...............................................................
8.
Пародии и эпиграммы звуки.
Не жрец уже, ты Аполлоном предан.
Пегас на крыше страстно замяукал
И ... скрип пружин за дверью у соседа.
...............................................................
...............................................................
9.
Их вкрадчив тон, не яростен, не груб,
О близости любви благовествуя.
Ужасен звон иерихонских труб,
А есть что слаще звука поцелуя?
...............................................................
...............................................................
10.
Но отчего-то он тебе не люб,
Ты не приемлешь радости простые.
Сопит матрац, пружин тахикардия...
Неотвратим, плывёт Харона шлюп.
...............................................................
...............................................................
11.
Всё поглощает медленная Лета
Бесследно, как струя ватерклозета.
Спускаешь ты цепочкой Ctrl-X,
Спеша, чтобы процессор не завис,
...............................................................
...............................................................
12.
Строфу за неудавшейся строфой
Кощунственной компьютерной божбой.
Не задалось четырнадцатистрочье,
Пегас молчит и муза не пророчит.
...............................................................
...............................................................
13.
Ты проиграл сраженье, что поэты
Ведут, не сочинять тебе сонеты.
И шепчет голос вкрадчивый в тиши:
«Таланта нет – пародии пиши.
...............................................................
...............................................................
14.
И пародисты делят меж собой
Парнаса трон. Падут пред их соблазном
Поэт и жрец, сражённые сарказмом,
Как Голиаф давидовой пращой».
...............................................................
...............................................................
15.
Своих цепей ты не расторгнешь, нет!
Уйми страданья, бешенство и муки.
Не дёргайся! Скрести бессильно руки.
Увы! С Парнаса сброшен ты, поэт.
Презрел давно оружье и науки,
Прозрев взамен священный Феба свет,
Но говорят тебе: «Всё это – бред!»
Пародии и эпиграммы звуки.
Их вкрадчив тон, не яростен, не груб,
Но отчего-то он тебе не люб.
Всё поглощает медленная Лета:
Строфу за неудавшейся строфой.
Ты проиграл сраженье, что поэты
И пародисты делят меж собой.

Марина Цветаева

Сон

В мозгу ухаб пролёжан, -
Три века до весны!
В постель иду, как в ложу:
Затем, чтобы видеть сны.
Разведены с Мартыном
Задекою – не все!
Не доверяй перинам:
С сугробами в родстве!
Спать! Потолок как короб
Снять! Синевой запить!
В постель иду как в прорубь:
Вас, - не себя топить!

Театр сновидений

Чтобы душой дебелой
Сберечься от хвороб,
Медведицею белой
Не залезай в сугроб.
Что до весны из лапы
Высасывать стихи,
Когда в мозгу ухабы,
Под телом дряблым – мхи?
И не ныряйте в прорубь
Как нерпа или морж!
В постель! Без гардеробов
И злобных билетёрш
Спеши к виденьям ярким,
Как в ложу: видеть сны!
Хотите контрамарку?
Есть место у стены.

Велимир Хлебников

Из поэмы «Ладомир»

Высокой раною болея,
Снимая с зарева засов,
Хватай за ус созвездье Водолея,
Бей по плечу созвездье Псов!
И, чокаясь с созвездьем Девы,
Перекуёт созвездье заново
Это шествуют творяне,
Заменивши Д на Т

Звездный экстаз

Высокой немочью болея,
Взнесись, как жаркий огнецвет,
Коснись Персей Кассиопеи,
Раздвинь туманность Андромед.
Войди Центавром в дельту Девы,
Проверь, цела ль ещё плева.
Вспори Единорога чрево
И Гончих выпусти на Льва.
Близняшек в салки догоняя,
Затей лихую чехарду,
«З» разом с «в» на «П» меняя,
Вонзись в ближайшую звезду.
Но не забудься. Провозвестьям
Вонми, унявши чресел дрожь.
Остынь, ведь нет числа созвездьям
И всех их не ... перекуёшь.
А нет - ты в небе чуждом канешь
Под Волопасьей Лиры скрип
И сам созвездьем Рака станешь,
Где не видать созвездья Рыб.

Александр Блок

Я стар душой. Какой-то жребий черный -
Мой долгий путь.
Тяжелый сон, проклятый и упорный,
Мне душит грудь.
Так мало лет, так много дум ужасных!
Тяжел недуг...
Спаси меня от призраков неясных,
Безвестный друг!
Мне друг один - в сыром ночном тумане
Дорога вдаль.
Там нет жилья - как в темном океане -
Одна печаль.
Я стар душой. Какой-то жребий черный -
Мой долгий путь.
Тяжелый сон - проклятый и упорный -
Мне душит грудь.
6 июня 1899

Роковое предчувствие

Я стар душой, мне завтра девятнадцать.
О, долгий путь!
Но сердце, что не хочет возгораться,
Не обмануть.
Гляжу в стакан за скукою портьерной,
В себя влюблён.
Мой друг один - таинственный и верный -
В нём отражён.
Мне предстоит духами и туманом
Свой век дышать
И от сокровищ в недрах ресторанных
Ключи скрывать.
Спаси меня от призраков неясных.
Темна вуаль.
Как от чудовищ, пьяных и ужасных,
Умчаться вдаль?
Мой рок суров, к чему зубами клацать,
Вотще рыдать?
Ужель и вправду суждено «Двенадцать»
Мне написать?

К оглавлению >>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>



Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки.
Web space provided by Valuehost