К оглавлению >>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>


Осип Мандельштам

О красавица Сайма, ты лодку мою колыхала,
Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и острый,
В водном плеске душа колыбельную негу слыхала,
И поодаль стояли пустынные скалы, как сестры.
Отовсюду звучала старинная песнь — Калевала:
Песнь железа и камня о скорбном порыве титана.
И песчаная отмель — добыча вечернего вала,
Как невеста, белела на пурпуре водного стана.
Как от пьяного солнца бесшумные падали стрелы
И на дно опускались и тихое дно зажигали,
Как с небесного древа клонилось, как плод перезрелый,
Слишком яркое солнце, и первые звезды мигали;
Я причалил и вышел на берег седой и кудрявый;
Я не знаю, как долго, не знаю, кому я молился...
Неоглядная Сайма струилась потоками лавы,
Белый пар над водой тихонько вставал и клубился.
1908

Акмеистические анаграммы

Ах, люблю я поэтов, забавный народ...
Сергей Есенин

Колыхайте мой челн! Анаграмму вы поняли эту?
Если – нет, поясняю: игривый, подвижный мой ... челн.
Продолжаем: добиться хочу вожделенного ... лета.
Как бы в топсель втащить вас, ведь я несравненный яхтсмен.

Не дразните меня отвратительным словом «женатик»,
Я – таежник суровый, отнюдь не аскет, а тесак!
Я - поэт-акмеист, ипсилон я и анаграмматик,
Не мангуст, а мустанг, для тебя - чистокровный рысак.

Ты – картина (тиранка), я – жрец! Покажи мне, где ликтор.
Ну же, дай хоть зарок, твой кобол меня сводит с ума,
Ты длинна, как верста, но скупою скалою - тайник твой.
Моя полть распрямилась, а речь, как всегда, непряма.

Целибат я (балтиец), пылаю, как сотня вулканов,
Ты - рукав моя, но почему холодна как волна?
Будь не маской, а самкой на пурпуре водного стана
И к чертям акростих, мне хористка сегодня нужна.
Возбужден, как австралопитек (то есть, ватерполистка),

Мартенситы челна не качаешь! Понятно ежу:
Не анти-акмеист ты - банальная антисемитка,
Не верста ты, а стерва. Эх, взять бы тебя за баржу.

Крики чаек забудешь, чека åсли схватит за вымя.
Там не ножкакожан, не на отмель, а прямо – в мотель.
Акмеизм не признаåшь - не барыня будешь – рабыня.
………………………………………………………
Белый пар над водою клубит, как над мачтой – постель.

* * *

Дано мнe тeло -- что мнe дeлать съ нимъ,
Такимъ единымъ и такимъ моимъ?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мнe благодарить?
Я и садовникъ, я же и цвeтокъ,
Въ темницe мiра я не одинокъ.
На стекла вeчности уже легло
Мое дыханiе, мое тепло.
Запечатлeется на немъ узоръ,
Неузнаваемый съ недавнихъ поръ.
Пускай мгновенiя стекаетъ муть --
Узора милаго не зачеркнуть.

Сеансъ

Данъ эпителий – что мне делать с нимъ?
Рисунокъ вычурный необратимъ.

Я и художникъ, я же и гравёръ -
Запечатлъется на нёмъ узоръ.
На ткань прозрачную уже легла
В гигасептоле мытая игла.
 уколы красная стекаетъ муть -
Узора милаго не зачеркнуть.

Çа радость тихую с tattoo ходить
В какомъ размъре мнъ благодарить?

В двърь выхожу, похожий на лубокъ.
На пляжахъ мiра я не одинокъ!!!

Стансы

Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души,
Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу, - и люди хороши.
Люблю шинель красноармейской складки,
Длину до пят, рукав простой и гладкий
И волжской туче родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.
Проклятый шов, нелепая затея,
Нас разлучили. А теперь, пойми,
Я должен жить, дыша и большевея,
И, перед смертью хорошея,
Еще побыть и поиграть с людьми!

Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки, -
Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.
И ты, Москва, сестра моя, легка,
Когда встречаешь в самолете брата
До первого трамвайного звонка, -
Нежнее моря, путаней салата
Из дерева, стекла и молока.
Моя страна со мною говорила,
Мирволила, журила, не прочла,
Но возмужавшего меня, как очевидца,
Заметила - и вдруг, как чечевица,
Адмиралтейским лучиком зажгла.
Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь, сам-друг.
Я слышу в Арктике машин советских стук,
Я помню все - немецких братьев шеи,
И что лиловым гребнем Лорелеи
Садовник и палач наполнил свой досуг.
И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен.
Как "слово о полку", струна моя туга,
И в голосе моем после удушья
Звучит земля - последнее оружье -
Сухая влажность черноземных га...

Альянсы

Последний грош. В кармане нет наличных
И на спине лопатится бушлат.
Идёт толпой в колхоз единоличник,
А я спешу рысцою в «Госиздат».
Сижу и жду. Похлёбкой чечевичной
(Работать нюх!!!) из-за дверей несёт.
Хороший харч,.. а голову привычно
Буравит мысль: небось, цейлонский пьёт.
Прильнул спиной к горячей батарее,
Слух обострён: машинок давит стук.
С минутой каждой левоуклонею,
А со стены - поэтов лучший друг.
Редактор вышел, строгий, в гимнастёрке,
Пахнул дымком забытым папирос.
«Твардовский?» «Я!» «Тебе поэму – «Тёркин».
«Э-э-э, Мандель...» «...штам!!!» «Напишешь про колхоз».
Спаситель мой! Авансом оскоромлен,
Спешу в буфет, в руке зажав жетон.
Я деньгами уже переогромлен
И рифмами переопустошён.

Здесь на бифштекс, и на икру белужью,
И на отрез останется задел.
Теперь писать! Но... в голосе удушье.
Нет, не могу, приму пятьсот мл...

Раковина

Быть может, я тебе не нужен,
Ночь; из пучины мировой,
Как раковина без жемчужин,
Я выброшен на берег твой.

Ты равнодушно волны пенишь
И несговорчиво поешь,
Но ты полюбишь, ты оценишь
Ненужной раковины ложь.

Ты на песок с ней рядом ляжешь,
Оденешь ризою своей,
Ты неразрывно с нею свяжешь
Огромный колокол зыбей,

И хрупкой раковины стены,
Как нежилого сердца дом,
Наполнишь шепотами пены,
Туманом, ветром и дождем...

На морском берегу

Сегодня - наш прощальный ужин
С водой солёной пополам.
Словесных россыпи жемчужин
Бросаю я к твоим ногам:
Шестнадцать филигранных строчек,
Шуршащей пены кружевец
Под звон хрустальный оболочек
Заизвесткованных сердец.
Звучат зыбя колоколами,
Туманом полнятся дома
И стены дыбятся дождями,
И в ризу рядятся шторма.
Банальных слов метаморфозы,
Порожней фразы апплике.
Но вот ... уже сбегают слёзы
Дорожкой влажной по щеке.

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него - то малина
И широкая грудь осетина.
Ноябрь 1933
Примечание: «бабачить» - заниматься знахарством, лечить травами.

А вокруг него сброд: тот кричит петухом,
Этот хнычет от боли, страдая свищом,
Тот рычит и мяучит, душой нездоров:
Маленков, Микоян, тонкошеий Хрущёв,
Он один лишь бабачит и лечит,
Толстопалый и широкоплечий.
Он от всяких болезней отваров припас:
Кому лоб, кому бровь, кому пах, кому глаз.
Он людей поражает своей шириной,
Лошадей бы ковать ему с грудью такой,
Но совсем осетин бестолковый
И куёт почему-то подковы.
Если пишешь стихи, но не чуешь страны,
Твои речи за десять шагов не слышны
И в твоих эпиграммах всегда перегиб.
Жаль: поэт ты большой, но немного - осип.

Саша Чёрный

Оазис

Как славно без коров и трав
Дня три прошляться без подтяжек!
Поесть, поспать, пойти в поля,
Присесть с пастушкой возле ели...

Звеня, укачивает боль,
Как волны мертвую наяду...

Невольно поднимаешь лоб
На светлый зов бродяги Феба,-
Как паруса вдоль корабля,
Надулись пазухи рубашек.
И принимал, гремя хулу,
Невероятнейшие позы.
Степаныч жарит сквозь песок,
А я за ним плетусь омаром.

Вперед, от природы!

 домишко ветхий мы войдём,
От стужи комнатной не ёжься:
Ты не наядой в водоём –
Нагой русалкой обернёшься.
Закроем двери на замок,
На стол – шампанское и шпроты
И ты поднимешь свой лобок
На зов волшебного Эрота.
Мы не пойдём с тобой в поля,
На ель не прыгнем россомахой:
Как паруса у корабля,
Надулось что-то под рубахой.
Не заберёмся на скалу,
Как антилопы или козы -
Мы изовьёмся на полу
В невероятнейшие позы.
Не будем жарить сквозь шляхи -
Друг другу предадимся с жаром.
Я напишу потом стихи,
Как я любил тебя ... омаром.

Белое чудо

Жадно смотришь за гардины
Сквозь туманное стекло:
Пальм зелёных кринолины
Пышным снегом занесло!
Тучи пологом жемчужным
Низко стынут над двором...
Под угасшим небом южным
Воздух палит серебром...
На ограде грядка снега
Тишина пронзает даль.
За холмом. Как грудь ковчега,
Спит гора, спустив вуаль.

Ночь с классиками

Я сидел, как заключённый,
Тонны изводя чернил.
Вдруг мой двор уединённый
Колокольчик огласил.
Буря мглою небо крыла.
У дверей моих - пиит
Серафимом шестикрылым.
«Здравствуй, тёзка»,- говорит.
Сквозь волнистые туманы
Пробивалась к нам луна.
Тут, с бутылкой и стаканом,
Майкл явился, вот те на!
Я пожаловался длинно,
Уповая на коллег:
Задушили кринолины,
Зелень пальм да пышный снег.
Захмелевши от «Токая»,
Миша выдал: «Погоди:
Ночевала золотая
У утёса на груди...»
«Это славно вышло, дружка,
Ну-ка, я чего скажу:
Выпьем с горя, где же кружка?»
Саша врезал с куражу.
Пригубив вина кометы,
Я себя не посрамил:
Час читал им про рассветы,
Тучи с жемчугом сравнил.

В питии единодушном
Полусладких и сухих,
Мы сидим под небом южным,
Сочиняем на троих.

Устарелый

Китти, кис, сними же шляпку,
Распусти свою косу.
Я возьму тебя в охапку,
На кушетку понесу.
Если ж что-нибудь случится
(В этом деле кто пророк?)
Пусть мой котик не стыдится
И не смотрит в потолок.
Об одном прошу немало
Со слезами на глазах:
Не описывай финала
Ни в рассказе, ни в стихах.

Актуальный

Развяжи концы платочка,
Распусти свои власа.
Проведи со мною ночку,
Обнажи-ка телеса.
Может, что-нибудь случится,
(Но не заворот кишок!)
То-то дело удивится
Твой любезный пузанок.
Ну, а если плоть опала,
Корень жизни вдруг зачах,
Не описывай финала,
А особенно – в стихах.


Иван Барков

Шел хуй по хую,
Нашел хуй на хую,
Взял хуй за хуй,
Посмотрел хуй на хуй,

Ну зачем мне хуй ?
Когда сам я хуй ?
Взял хуй за хуй
И выкинул на хуй.

. Опыт цензурного переложения

Не возмутим ни дам из Альманаха,
Ни скромности отшельника-монаха.
Итак: гуляет гордость падишаха
По лугу, что в пару был, но не пахан.

Идёт себе и видит: муха-бляха!
Ещё один, причудами Аллаха,
Красивый, будто генерал в папахе,
Стоит, как дуб. И тоже – возле паха.

Вскричал гордец, объят внезапным страхом:
«Зачем второй мне нужен под рубахой?»
За плоть схватил, да со всего размаху
Он выкинул его. Куда? Да на хуй!!!

Борис Корнилов

Песня о встречном
(музыка Д. Шостаковича)

Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
И с ней до победного края
Ты, молодость наша, пройдёшь,
Покуда не выйдет вторая
Навстречу тебе молодёжь.
И в жизнь вбежит оравою,
Отцов сменя,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.
...И радость никак не запрятать,
Когда барабанщики бьют:
За нами идут октябрята,
Картавые песни поют.
Отважные картавые,
Идут, звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня!

Плач о поперечном

(Музыка К. Глинки)
Нас утро встречает прохладой,
И ветер горстями - в окно.
Любимая, может, не надо,
Ведь мяса не ел я давно?
Со всею нас державою
Закабалят,
По улицам кудрявые
В авто пылят!
Взять негде нам энтузиазма,
Нам радости не испытать.
Мы слепы, глупы и безгласны
И нами легко управлять.
Наместнику кремлёвскому
Дадим дрозда.
Свободу Ходорковскому,
Мы – господа!
Свирепая сила чужая
Затеяла снова делёж
И вот уже вышла вторая,
Но тех же кровей молодёжь:
Ребята нас картавые
Перемудрят,
Союза силы правые
За них стоят.


Михаил Герасимов

Вновь зори как мимозы стали,
Их золото я полюбил...
По раскаленной глыбе стали
Ритмично молот бил и бил.

Меня волнует вздох металла,
И крики искр — весна, весна
Пусть просочится зорькой алой
Сквозь дымный переплет окна!

Весна, какие голубые
Пространства, поле и река!
Стреляли искры золотые
Из-под стального кулака.

Какими светлыми глазами
Глядят завода корпуса!
В машинах, рычагах над нами
Не вой, а — птичьи голоса.

Прозрачно-хрупки зори стали
В сияньи золотистых крыл...
По раскаленной глыбе стали
Ритмично молот бил и бил.


Герасимов и Му-му-за

Кричали искры, сталь визжала,
Нам домны пели соловьём,
Со стен мартеновского зала
Зенки таращил окоём.

Заря поникла, как мимоза,
Услышав мой бессмертный стих
И, как от остеосклероза
Рычаг согнулся и затих.

Там футеровка, как кузнечик
Трещала, слябинг хохотал.
Здесь храповик хрипел. У печек
Колошник что-то щебетал.

Индустриальным мадригалом
Мой стих ритмичный бил и бил.
Шипел расплавленным металлом
Читатель, рухнув у стропил.

Но разливалась про горнила
И кислородное дутьё
Моих стихов стальная сила,
Их непрерывное литьё.

Моей души запели струнки,
Всё затвердело, как бетон.
Ты только, слушь, не будь форсункой.
Я всё же этот.., г... гемон.

На грудь пади. Как мех кузнечный
Вздохни, скажи, как я любим.
Website свой назову, конечно,
Доменным именем твоим.


Эдуард Багрицкий

От черного хлеба и верной жены
Мы бледною немочью заражены...
Копытом и камнем испытаны годы,
Бессмертной полынью пропитаны воды,-
И горечь полыни на наших губах...
Нам нож - не по кисти,
Перо - не по нраву,
Кирка - не по чести
И слава - не в славу:
Мы - ржавые листья
На ржавых дубах...
Чуть ветер,
Чуть север -
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы - ржавых дубов облетевший уют...
Бездомною стужей уют раздуваем...
Мы в ночь улетаем!
Мы в ночь улетаем!
Как спелые звезды, летим наугад...
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят...
Чуть ветер,
Чуть север -
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катитесь в полях,
Запевайте в степях!
За блеском штыка, пролетающим в тучах,
За стуком копыта в берлогах дремучих,
За песней трубы, потонувшей в лесах...

ТВС

Оглянешься - а вокруг враги;
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: "Солги",- солги.
Но если он скажет: "Убей",- убей.


Напасть

Звездой переспевшей топчу медуницу,
Из нежной Одессы спешим мы в столицу.
Оставил домашним дубовый уют.
Чьи ноги по ржавчине этой пройдут?
Я в ночь улетаю! Я в ночь улетаю!
Кому я дорогу собой устилаю,
В чьей стае лететь мне и с кем мне ячаться?
Боюсь, что подъёмных уже не дождаться.
На почте казаку нема переводу:
Пишу про полынь, пропитавшую воду.
От чёрного хлеба стихи мои пучит:
Пишу про копыта в берлоге дремучей.
Редактор пропустит, читатель сглотнёт,
Но есть пародисты – дотошный народ.
Мне «бледную немочь от верной жены»
Враги-супостаты простить не должны.
Дотошны, назойливы, как бандерлоги,
Они не пропустят «копыта в берлоге».
И кто-нибудь ляпнет из них невпопад:
«Мол, в спальне твоей пусть рога застучат.
Жене твоей, - скажут, - хомут не по вые,
Потопчут её трубачи молодые».
Но на пародистов найдём мы управу,
На них всей Одессой устроим облаву.
Пока не размножилась эта напасть,
Я должен по совести первым напасть.
Срывайтесь за ними,
Неситесь за ними,
Гонитесь за ними,
Катите в полях,
Загоняйте в степях!
Товарищ Дзержинский, будь нам за судью
И если ты скажешь: «Убей!» - я убью.
Кирка не по чести, велик альпеншток.
«Товарищ Багрицкий! Перо ему в бок!!!»

Маргарита Алигер

Милые трагедии Шекспира!
Хроники английских королей!
Звон доспехов, ликованье пира,
мрак, и солнце, и разгул страстей.
Спорят благородство и коварство,
вероломство, мудрость и расчет.
И злодей захватывает царство.
И герой в сражение идет.
Эти окровавленные руки,
кубки с ядом, ржавые мечи,
это человеческие муки,
крик души и жалоба в ночи.
Заклинанья и тоска о чуде,
спор с судьбой и беспощадный рок.
это только люди, только люди,
их существования урок.
Неужели и мои тревоги,
груз ошибок и душевных мук
могут обратиться в монологи,
обрести высокий вечный звук?
Неужели и моя забота,
взлеты и падения в пути
могут люто взволновать кого-то,
чью-то душу потрясти?
То, что смутной музыкой звучало,
издали слышнее и видней.
Может, наши участи — начало
для грядущих хроник наших дней.

Миленькие трагедии

Милые трагедии Шекспира!
Бутафорно ржавые мечи!
Реки крови, смех бродяги Лира,
Шейлоки, отеллы, палачи.

Пальчик свой держу я наготове,
Вниз направив милым коготком.
Вот - кого-то мучают в алькове,
А слабо - электроутюгом!
Там Гертруда, выпав из фавора,
Лезет к королю под балдахин.
Яд вливает в ухо – вот умора.
Надо в суп подбросить диоксин!

Я пою другого режиссёра.
Он – отец народов, он - колосс.
Он не читки требует с актёра -
Только полной гибели всерьёз.
Во всю мощь газет, радиостудий,
Не боясь сомнений и дилемм,
Петь и помнить: это только люди!
Нет людей, а значит, нет проблем.
Бедный Билли, я ведь – Маргарита.
Счастлив ты, не ведая всего
О пути трагическом пиита,
Что ведёт к Госпремии его.

Арсений Тарковский

Имена

А ну-ка, Македонца или Пушкина
Попробуйте назвать не Александром,
А как-нибудь иначе!
Не пытайтесь.
Ещё Петру Великому придумайте
Другое имя!
Ничего не выйдет.
Встречался вам когда-нибудь юродивый,
Которого не звали Гришей?
Нет, не встречался, если не соврать!
И можно кожу заново содрать,
Но имя к нам так крепко припечатано,
Что силы нет переименовать.
- Иван!
- Семён!
- Василий!
Худо, братцы,
Чужая кожа пристаёт к носам.
Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам.

Времена...

А ну-ка переименуйте Манна
Из Генриха в простого дядю Тома!
И что же? Из «Земли обетованной»
Вдруг выйдет «Будденброк» полузнакомый.
Толстого Алексея назовите
Львом Николаичем!
Да и не заикайтесь!!!
Войну и мир в таком опишет виде...
А нам Козьму Пруткова подавайте-с.
Встречался ль вам Тарковский, чтобы звали
Не как меня, а, например, Андреем?
Так засрамят на кинофестивале,
Что «Зеркало», пожалуй, потускнеет.
Да, к имени так припечатан гений,
Что не всегда отрубишь и секирой...
Есть многое на свете, друг Арсений,
Что ни тебе не снилось, ни Шекспиру!

Руки

Взглянул я на руки свои
Внимательно, как на чужие:
Какие они корневые -
Из крепкой рабочей семьи.
Надежная старая стать
Для дружеских твердых пожатий;
Им плуга бы две рукояти,
Буханку бы хлебную дать,
Держать бы им сердце земли,
Да все мы, видать, звездолюбцы, -
И в небо мои пятизубцы
Двумя якорями вросли.
Так вот чем наш подвиг велик:
Один и другой пятерик
Свой труд принимают за благо,
И древней атлантовой тягой
К ступням прикипел материк.

Ноги мои

Не нашивал тяжче вериг,
Примеривал небо, как мантию,
Но правой ногой в материк
Вступил. Чуть южнее Гренландии.
Добраться до пупа земли
Иль якорем - в море Коперника!
Но левой шагнул ... в Сомали.
Такая вот вышла евгеника.

Я б в небе пахал борозду
Атлантовой тягой аттической,
Но снова по лужам бреду -
То тихой, а то атлантической.

Андрей Вознесенский

Из поэмы «ЛОНЖЮМО»

Этот — в гольф. Тот повержен бриджем.
Царь просаживал в «дурачки»...
...Под распарившимся Парижем
Ленин
режется
в городки!
Раз! — распахнута рубашка,
раз! — прищуривался глаз,
раз! — и чурки вверх тормашками
(жалко, что не видит Саша!) —
Рраз!
Рас-печатывались «письма»,
раз-летясь до облаков —
только вздрагивали бисмарки
от подобных городков!
Раз! — по тюрьмам, по двуглавым —
ого-го! —
Революция играла
озорно и широко!
Раз — врезалась бита белая,
как авроровский фугас —
так что вдребезги империи,
церкви, будущие берии —
Раз!
Ну играл! Таких оттягивал
«паровозов»! Так играл,
что шарахались рейхстаги
в 45-м наповал!
Раз!..
...а где-то в начале века
человек, сощуривши веки,
«Не играл давно» — говорит.
И лицо у него горит.

Из искры...


Радек болен. У Троцкого грыжа.
Сталин косит под простачка.
Ленин –
палки
бросает в Париже,
не расстёгивая пиджака.
Пар из окон идёт и - враскачку
ходят домики на Мари-Роз.
Ого-го-о!-
Не мешает пока что
церебральный
атеросклероз.
Он пока что не памятник бронзовый,
он всего лишь простой эмигрант.
Две квартирки на деньги Морозова:
здесь - Надежда, там - Инна.
Charmant!
Что в парижском ему бельэтаже,
что в разливном шалашике – рай.
Жаль, не видит Володеньку Саша,
кто оценит, как не Коллонтай!
Церкви напрочь, химеры похерили.
Озорно-о-о!
Из аврорьих бойниц
вылезали калинины с бериями
и бухарины с кировыми.

Как бросали!
Каких натягивали
«пушкой», «раком» и «коленвалом»!
Отдыхают Ксешинская с Дягилевым,
отступясь перед новым царьём.
Областные, районные ленины
понеслись, как по Питерской – вдоль.
Покраснели и клинтоны с кеннеди,
побледнел малосильный де Голль!
Р-р-раз!..
...султану брунейскому фору.
Получи от народных элит!..

Ранним утром восходит Аврора
и лицо у богини горит.

К оглавлению >>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>



Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки.
Web space provided by Valuehost