НЕ МЕЧ, А ЩИТ

Эссе Елены Негоды “Трагедия невозможна” я прочитала с наслаждением. Мне кажется, что “человек слов” не может остаться равнодушным к красоте этого текста и к бьющей из него силе. Не мое дело спрашивать, из каких личных энергетических источников подпитывается такая воля к трагедии. Это могут быть обстоятельства личной жизни, “болезненная тяга к страданию” или перечитанный Ницше. В конце концов, это не так уж и важно. По себе знаю, что хорошая книжка может инициировать творчество и вызвать не менее сильные переживания и образы, чем событие эмпирической жизни.

Более скромный вопрос - о социальных и культурных образующих такой тяги. А их - немало. Живущего в эмоциональном и интеллектуальном напряжении человека наших дней не может не раздражать паутина, сплетенная нам на потребу учеными, техниками, политиками, масс-медиа и другими доброхотами, стремящимися вроде бы облегчить нашу жизнь, а на деле лишающими ее экзистенциального смысла. Прорываясь к подлинной жизни, мы попадаем в эту паутину “Man”, в котором, действительно, истинная жизнь заменена инструкциями по эксплуатации жизни”. Все пользователи инструкций похожи друг на друга, все живут одинаково и в основном - для себя. Альтруистические поступки становятся все большей редкостью, а своекорыстие и эгоизм кажутся нормой. И все популярнее становится идея, объясняющая альтруизм скрытым эгоизмом и себялюбием.

Отсюда может идти тоска о святых и героях. Прежде всего, именно они вырываются из сети рутины. Потом: хотя их и мало, но именно их героическое и жертвенное существование доказывает, что человеческое поведение не всегда эгоистично, своекорыстно.

У человека с тонкой душевной организацией не может не вызвать протеста и освящающая жизненную рутину постмодернистская культура. На этой помойке вы найдете все, что угодно, кроме трагедии.

Шатающиеся по ней художники подмигивают гениям прошлого: “Мы одной крови и передразнивают друг друга. Понятно, что никакая трагедия не может родиться из этого стеба.

Сказанного уже достаточно, чтобы объяснить этот бег к трагедии. Но прежде чем говорить по существу написанного, я позволю себе прореферировать текст Елены. Понятно, что жанр реферата предполагает значительное упрощение текста. Но если при таком упрощении мысль автора окажется искаженной, то мне ничего не останется, как попросить у нее прощения и считать все ниже написанное не имеющим к ней никакого отношения.

Итак. Очень хочется трагедии ( вместе с Ницше, Камю и Ортеги). ( Надо полагать, что речь идет не о трагедии только как литературном жанре. Жажду трагической литературы вполне можно утолить, перечитав Софокла или Шекспира. Речь идет о трагедии жизни). Трагедия - поединок равных на арене жизни, когда воля героя и порядок, установленный богами, сталкиваются. Согласно Ницше, истоки трагедии - в соединении красоты и страдания, в дуализме Апполона и Диониса. Рационализм убивает трагедию.

Современный человек боится жизни как целого, со всеми ее жестокостями.

Поэтому трагедия сейчас невозможна. Надежда на напряженную жизнь, великие поступки, короче, - трагедию в России оказалась иллюзорной. Героев, равноценных древнегреческим, здесь нет. Массовый цинизм, отсутствие общественных и индивидуальных рамок, которые для героического деяния необходимо разорвать, превращает российскую жизнь в хаос, в пыль. Такова основная идея этого, повторяю, замечательного и искреннего текста.

В самом деле, герой , борющийся с хаосом - нонсенс.

Герои Древней Греции сами олицетворяют хаос. Они, как известно, - не люди, а полубоги, родившиеся от брака богов со смертными. Ахилл - сын царя Пелея и нимфы Нереиды Фетиды. Тесей - сын Посейдона и Эфры. Геракл - сын Зевса и Алкмены. И т. д. Все человеческое в них гипертрофировано.

Они бросают вызов богам и установленному ими порядку, несут смерть и хаос. Кипят страсти, текут потоки крови, герои убивают всех вокруг, но мучаются и сами. Они страдают, кричат от боли, тайно и беспощадно мстят. Вокруг них - густое кровавое месиво.

Они безмерны. В этой битве с богами они не руководствуются соображениями морали или лойяльности. За ними нужен глаз да глаз, ибо снести кому-нибудь по пути лишнюю голову для них - раз плюнуть. Больше половины подвигов Геракла - противоправны или бессмысленны. Или то и другое. Достаточно вспомнить хотя бы пленение Цербера. Геракл тащит его из Аида, пес скулит, упирается, отворачива
ет глаза от дневного света.

Потом его отпускают, и он удирает обратно в Аид.

Герой думает, что он ненаказуем. И ошибается. Боги настигают его и карают. Правда, их месть строго дозирована. Главное - это восстановить порядок, логос, почтение к которому было доминантой в греческом мировоззрении.

Представление греков о человеке было ориентировано на богов и героев. Но... Но мы живем в другой век. Можно вспомнить Дж.

Вико, выделившего в истории три эпохи: век богов, век героев и век людей.

Я бы еще добавила - век машин. Мы живем в век людей и машин. А это вносит в понимание трагического существенные коррективы.

Нынешняя трагедия разворачивается не как поединок человека и Бога, в момент восстания человека - равных. И не как поединок человека и человека, равных всегда. Это восстание человека против обездушенной системы и совсем бездушной техники. А точнее, это битва человека вооруженного с человеком, оснащенном более передовой техникой. Посмотрите, как на наших глазах изменилась война как явление. Летят на другой конец самолеты, бомбят цели. Гибнут виновные и невиновные. Ни фронтов, ни тыла, ни видимого противника, ни открытого противостояния. Какая-то в самом деле постмодернистская война, без привычных оппозиций.

Еще одно странное новшество. Трагедия транслируется по всему миру. Но не становится от этого более трагичной, наоборот.

Не то чтобы “страдания вызывали радость” сами по себе, до этого дело еще не дошло. Но забывать о них и смеяться вскоре после этого мы у Заратустры уже научились. Я смотрю по телевизору, как спасатели копаются в обломках рухнувшего самолета, а со мной рядом бесятся и хохочут дети. Заскочила соседка, поохала вместе со мной для порядку и убежала, захватив посуду.

Готовится к свадьбе дочери, ей не до трагедии, которая за десятки тысяч километров от нее. Представьте себе, что суд над Сократом транслируют по телевизору, перекладывая это зрелище рекламой какого-нибудь нового способа обработки кожи. И греки (древние, понятно) смотрят его, попивая свое древнегреческое вино и закусывая его древнегреческим сыром.

Как он должен выглядеть, герой нынешней войны? Кто он, этот герой? По эстетической теории, героизм героя должен быть обусловлен не внешними обстоятельствами. Это должен быть свободный акт, и именно свободное действие человека реализует губящую его неотвратимую необходимость.

Но кто же свободен в такой войне? Вообще, 20 век сокрушил всю старую эстетику как науку. Кто узники концлагерей? Герои? Нет. Они мученики. И мученики - все безвинно погибшие от бомбежек или терактов.

Но мы все равно называем это трагедией.

Если говорить о России, то очевидно, что на такие трагедии для нас Пандора не поскупилась. Весь век Россия кочевала от трагедии к трагедии. Три революции, две войны, Гулаг, крушение империи, расстрел парламента, непрекращающаяся бойня в Чечне, ежедневные катастрофы. И ничего очистительного в этих трагедиях нет. Никакого катарсиса.

И можно ли горевать о том, что мы тянемся к солнечному Апполону и раннему Дионису, который дарит праздник и веселье, а не позднему, безумному и кровавому?

...Я брожу босиком по волжскому песочку, любуюсь величавыми яхтами и шустрыми катерками, слушаю радостные вопли ныряющих детей и дышу полной грудью. Я не хочу трагедии. Даже принимая жизнь со всеми ее ужасами, я бы хотела смягчить их удары и защитить себя и своих близких.

Как у Блока: “Узнаю тебя, жизнь, принимаю. И приветствую звоном щита”.

Не меча, а щита.

И еще, мое любимое: “О доблести, о подвигах, о славе я забывал на горестной земле, когда твое лицо в простой оправе передо мной сияло на столе”.

Говорят, у Наполеона незадолго до смерти вырвался стон: Боже мой! Да был ли я счастлив хоть два часа в своей жизни?” Вот она, трагедия... Герой, бросивший вызов судьбе и миру, сокрушается не из-за того, что кара настигла его и он должен погибнуть. Он горюет, что не был счастлив.