ЭПИЛОГ

Она приходит постепенно, незаметно подкрадываясь шаг за шагом, не вызывая в тебе вначале никаких подозрений, что так она приходит не за кем-то другим, только что ушедшим, а именно за тобой - молодым, сильным, красивым.

Она подкрадывается медленно, незаметно. Исподтишка. Ты еще молод, полон сил, энергии и важных планов, а она уже посылает тебе первые весточки, уже происходят первые, пока не очень болезненные, но примечательные, хотя и малозаметные в суматошной текучке разлучения с жизнью, вначале почти и не касающиеся тебя лично - так, только необходимое участие в печальном ритуале, приличествующее хорошему тону соболезнующее пожимание чьих-то незнакомых рук. Образующиеся пустоты, вроде, очень скоро заполняются новыми лицами, новыми связями, новыми впечатлениями, и кажется, так будет всегда, ибо мир велик и безграничен, и на смену ушедшим всегда придут другие, такие же интересные, душевные, родные.

Это потом уже, много позже, когда поток новых лиц начнет почему-то катастрофически иссякать, и очень скоро останется совсем мало ниточек, реально связывающих тебя с жизнью, и обрываться они будут со все ужасающим ускорением, ты станешь с тоской вспоминать по очереди, как совсем в молодые годы потерял кого-то из друзей, нет, даже просто из знакомых, и как тогда это хоть и произвело на тебя гнетущее впечатление, но никак не стало поводом для глубоких раздумий о том, что вот уже начинается какой-то ужасный, неотвратимый отсчет. Теперь ты это понимаешь. Ты понимаешь, что твое умирание началось, когда мимо твоего дома пронесли первый гроб. Даже если это был гроб твоего врага. Ибо и он составлял часть твоей жизни, которая вместе с ним ушла безвозвратно.

Вся наша жизнь состоит, по существу, в медленном умирании вместе со смертью окружающих нас людей - родных и друзей, врагов и полузнакомых, великих современников и бомжей из подворотни. Это в страшных сказках и мистических картинах смерть представляется курносой ведьмой с косой на плече, в реальной жизни она скорее напоминает неспешного безразличного удава, заглатывающего одного за другим всех тех, кто составляет соль твоей жизни, и в конце концов тебе не остается ничего другого, как почти добровольно последовать им вослед.

И если что-то и происходит, то - другое. Всегда происходит что-то другое. Всегда.

Ослепленный погоней за мишурой отлетающего дня догадываешься об этом потом, много позже.

Бьешься, добиваешься, торжествуешь, наслаждаешься, потребля-ешь, отбрасываешь, забываешь… Думаешь - это уже история, но возвра-щается, приходит в другом качестве, и ты вспоминаешь, интерпрети-руешь...

Полагаешь, что понял, наконец, - правда, теперь без торжества и особого энтузиазма, но это все равно что-то другое - неведомое, по-тустороннее, уже угрожающее, пугающее - не твое. Недоступное, чу-жое, ты только сыграл свою маленькую жалкую роль. Кто это, кто? Где, в чем он скрывается? В каких складках, деталях, пустяках?

Ясно одно: это совсем, совсем не тот, кого ты по всем признакам справедливо считал своим соперником, врагом. Нет, он тоже - жертва. Тоже. Товарищ по несчастью, он, как и ты, в муках, в конвульсиях созна-ния начинает постигать, что колодец уходит в глубину, в бездну- там, в непостижимой, неохватной глубине иногда, если повезет, обнаружива-ется живительная влага. Иногда. Если повезет. Очень.

Да, психологизм, даже просто психология есть удел ущербных. Но если действительно начисто убрать из человека его ущербность, то останется чистое животное. Чистое. Во всех смыслах.

Ты полагаешь, хорошо знать человека - это означает обязательно презирать и ненавидеть его?

Твоя драма, драма человека состоит в том, что ты хочешь сделать другого человека более близким себе, чем это позволяет ваша природа. Жестоко мстит она вам за то, что жаждете поклониться иному Богу.

Самое ужасное, что происходит с тобой - побитый жизнью, ты привыкнешь к предательству, и оно кажется тебе таким естественным в обществе людей, что ты и сам уже готов совершить его. И совершаешь.

И тогда сама жизнь твоя - самое ужасное, самое жестокое для тебя наказание.

Ты жаждал свободы и независимости, достиг ли ты их? Мог ли достичь?

Сейчас ты знаешь: единственно возможная независимость - это независимость от собственного желудка и собственного фаллоса. Достижимо ли это?

Ош
ибка Духа состоит в том, что когда-то он высокомерно решил, что Плоть должна следовать за ним и с почтением внимать ему. Между тем именно плоть всегда идет впереди. Максимум, что может сделать Дух - это понять и простить Плоть. Но Бог - это только отстраненность.

Ты прожил жизнь только для того, чтобы понять: суверенное кладбище - единственный истинный и полный суверенитет.

Куда уходят миры? Зачем уходят миры? Они ведь уходят, всегда уходят, всегда. Что остается, память? Или что-то еще? Наверное, оста-емся мы, которые становимся ими. Даже помимо своей воли. Пока помним, пока знаем о них. Потом придут другие, и так всегда. Миры не исчезают, миры уходят в нас, перетекают.

Сможешь ли ты когда-нибудь полюбить смерть? Полюбить! Нет, не от от-чаяния, не как последнее прибежище и окончательный вынужденный расчет, не как освобождение от оков, а именно как символ самой жизни, ее самый существенный и содержательный признак. Как провозвестник обновления, движения и отбрасывания всего отжившего, устаревшего, в том числе и тебя - уставшего, обессилевшего, угасшего. Исчерпавшего себя.

Молодость - это ведь только незнание...

Ночные. Ночные страхи. Ночные. Беспричинные. Безадресные, как и все ночное. Поллюции сознания. Ночные. Без начала и конца. Ужасные. Подобные смерти в своей аморфности, затаенности, неотвратимости, постоянном присутствии во всем. Жизнь имеет начало и конец, смерть присутствует всегда и во всем, царит надо всем. Она есть и до, и после. И страхи - и до, и после, и всегда. Царят надо всем. Ты думаешь, надеешься, что преодолел, ты наивен. Они возвращаются, возвращаются к тебе ночью, ты никогда не удержишь их под своим контролем, так же как юноша, еще не знавший женщин, но уже жаждущий их, не удержит в себе кипящее семя свое. Поллюции сознания.

Ожидание... Ожидание смерти. Ожидание страха. Такое же тягучее. Ожидание всегда ярче, острее, богаче и ужаснее самого явления.

Ожидание поцелуя и сам поцелуй, чаще разочаровывающий. Ожидание отрока, как продолжателя, как преодоления границ, преодоления непреодоленного и непреодолимого и как заявка на будущее… и само его явление и бытие, скорее как укор, вызов, последний предел и окончательная точка и отказ от той единственной идеи вечности, постоянства.

Также ожидание смерти с его страхами, ужасом, оцепенением и сама смерть - успокаивающая, уравнивающая, преисполняющая достоинства и благости пусть и того последнего неприкаянного бродягу.

И точно так же - страх не так страшен, как ожидание страха, страх за страх - самое непонятное, потому самое гнетущее, самое унизительное. Страх за страх.

Боишься, трепещешь от самого страха, которого еще нет, но который может, должен прийти к тебе, сковать твою волю, твое тело, всю твою сущность, и этот страх, предварительный, вроде беспричинный парализует тебя еще больше, еще безнадежнее, ибо нет против него никакого противоядия, никаких аргументов, ни мыслей, ни воли, никаких чувств и никакой надежды на помощь извне.

Прекратить сопротивление, отступить, отдаться, шагнуть в бездну, шагнуть...

Ты рассчитываешь на поддержку, помощь в этой жизни? От женщины, жены? Счастливый, ты уже умираешь...