МЫ - БЫЛИ!
29-12-2002Человек проходит три этапа своего бытия: родился, жил, умер. Насчет того, что родился, это человек знает только по воспоминаниям родных. Или из метрики. Сей факт как-то выпадает из его личного опыта. Умер- тоже выпадает. С этим делом все обстоит более, чем смутно. Там происходит квантовый переход - вроде был, потом сразу уже нет.
Никакого пути и никакого процесса постепенного понимания. Кто проходил общий наркоз - знает. Остается жизнь как наиболее достоверный для человека этап. Но и она под сомнением.
- Здесь живет Рабинович?
- Не живет.
- А вы кто?
- Рабинович.
- Почему же вы говорите, что не живете здесь?!
- Да разве это жизнь??!
Каждый думает, что все еще впереди.
Что прошлое вот именно и не жизнь, а только еще подготовка к настоящей жизни.
Некое предсуществование: вся жизнь впереди, надейся и жди.
- Пора уж сыграть в пирамидку, - подумал старый фараон.
Как именно уходит человек – это экзистенциальная тайна, и она никогда не будет разгадана.
Ибо это, казалось бы, знает только он один. Но в момент ухода его земное сознание испаряется, и вместе с ним все возможное знание – и о мотивах, и о последнем решении, и о том, как и кто увел его навсегда, если то было насильственное умыкание. А если естественное, то обычно человек и не знает, что вот оно, наступает. Он как раз думает, что выздоравливает. Я сказал "казалось бы, знает только он один" не случайно, ибо и этот единственный один тоже не знает. Бывали случаи, когда вытаскивали из петли, но, кроме смутных речений, ничего услышать не удавалось. Все судьбоносные решения свершаются в подсознании, в черном ящике, так что на белый свет выскакивает готовый результат, а потом все, в том числе и решивший, ломают головы: как же это могло произойти. И начинают под готовый ход подводить логику, факты, причины.
Обосновывают, одним словом.
В свое время как бы пережил уход в небытие - операцию делали под мощные двойным наркозом (потому что рядом был тройничный нерв - наиболее чувствительное место в нашем теле). То есть помимо наркотической инъекции еще произвели интубацию - внедрили трубку в легкие, отключился дыхательный центр (такова глубина наркоза) и дыхание осуществлялось машиной принудительно.
Так вот, из этого состояния я выходил целый сутки и то была полная имитация потустороннего.
Настолько, что не хотел возвращаться в этот мир.
Когда меня часов через 12 после операции пришли навестить родственники и стали спрашивать, как ты, мол, себя чувствуешь, говорить всякие слова участия, я хотел только одного, - чтобы меня никак не беспокоили и не заставляли мучительно пытаться шевелить губами для того, чтобы сказать даже одно слово "хорошо", чтобы оставили все как есть, дали бы снова погрузиться в вечный мрак, где нет ничего, и нет никаких волнений, забот, мыслей и даже чувств. По ту сторону добра и зла. Это было то, что буддисты назвали бы нирваной. Не блаженство, нет, а полное растворение в ничто.
После этого я понял (нет, не то слово, не понял, а прочувствовал), что смерть совсем не страшна. А потом отошел, привык к жизни, к ее нелепостям и неожиданностям, привык быть любимым и любить, и сейчас снова стало как-то неуютно перед разверзающейся впереди беспросветной бездной. Да-с, жизнь - очень вредная привычка. И, как всякая пагубная страсть, не может кончиться хорошо.
Набоков в "Других берегах" удивлялся тому нелепому обстоятельству, что человек не боится бездны небытия перед его рождением, и страшится точно такой же после своей смерти (у Шопенгауэра прочитал?). Хотя там и там простирается черная бесконечность, когда мыслящего тростника Паскаля не было и посему никто не пел песню "Шумел камыш".
А если кто и пел, то не он. Например, тупо-злобный и утробный тиранозавр после сытного ужина на завалинке. Набоков был бы прав только в том случае, если бы прошлое и будущее были эквивалентны. Иными словами, если бы время было обратимо. А оно стрелой как раз летит из прошлого в будущее, но никак не наоборот. В противоположную сторону не только не летит, но даже не ползет. И этот, рожденный ползать, все равно летит а будущее. Значит нам туда дорога.
Есть, есть неистребимое различие между прошлым и будущим. Это все равно как сказать "Моцарт и Солярий", что противоположно фразе "Мусор и Сальери".
Надпись, надписи... "Мене, текел, фарес". "Упарсин" нас от этого. Он был красою человечества, помянем же доб
ром его качества. Нонешнее поколение будет жить при коммунизме.
После же коммунизма оно жить не будет. За работу, товарищи! Cherche la femme!
Больше света! Ich sterbe. Если врага не уничтожают, значит он друг. А друг умрет и сам. Жизнь дается только один раз. И отнимается тоже один. Плюс на минус, косинус на синус, сдвиг фаз, фига с два. Так на так и выходит.
"В этой жизни умирать не ново". Сказать-то все можно, а ты пойди - демонстрируй !
Жизнь - прекрасна ! Я люблю тебя, жизнь! Жизнь есть способ существования белковых тел. Я люблю тебя , способ существования белковых тел.
А свобода - это осознанная необходимость. За нашу и вашу осознанную необходимость!
"Я живу на улице Осознанной необходимости".
Ну насчет "живу", это никто не доказал. А вот умереть, что при коммунизме, что до, что после него, при том на любой улице - это уж всенепременно. "Уноси готовенького - кто на новенького?" Жизнь есть болезнь со смертельным исходом, передающаяся половым путем. Сплошной Занусси. Все сводится к фразе, которую усмотрел Ильф на покоях последнего царя Трои: "Приама нет". И больше никогда не будет. Взрослый, пожилой уже, а как бы говорит : "Я больше не буду". "Путник, передай всем от Леонида, что здесь мы лежим, исполнив свой долг".
По ассоциации еще из Ильфа:" Ваня собирается ехать в Англию и нанести там визит королю. Король, узнав об этом, отрекается от престола." Но мог бы решить вопрос радикально: вечным убытием. Как всякий командировочный он должен был бы знать, что день убытия и прибытия считаются за один день. И это как раз последний день Помпеи. На раскопках этого вулканилища нашли посмертные записки задохлика, там фраза:
"На 40-й день стал жутко хохотать от щекотки по всему телу - оказалось, червячки". Это уже чем-то напоминает объявление на советском колумбарии: "Трупы в крематорий поступают в порядке живой очереди".
Перекличка эпох, тык-скыть.
У тебя жар ! Ты заболел?
- Умер.
Только что из крематория.
Вот это и есть вся правда, которая рано или позно всплывет наружу как утопленник на седьмой день.
Но, как заметил Чехов - неправда это!
Бездна до нас - она ведь была без нас. А бездна после - она уже с нами.
- Мы - были! - так воскликнул Алексей Козлов, выходя в Минске из радиостудии с мастер-кассетой своей первой записи раннего "Арсенала".
Конечно, в черной дыре все прошлые состояния стираются и остаются только масса, заряд да момент вращения. Вот в ней-то, в черной, нет разницы - были мы или нет. А так, - даже боги не могут сделать бывшее не бывшим.
Начинаешь вспомнинать и всплывают разные эпизоды, и не остается сомнений в том, что таки - да, были мы.
* * *
В 8 классе, осенью, все уроки были заменены изучением идущего как раз тогда XIX съезда. Помню, беспрерывно зачитывали:
"Появляется товарищ Сталин. Все встают.
Овация. Слышны здравицы в честь товарища Сталина. "Ура великому Сталину ! Да здравствует товарищ Сталин! Слава гениальному товарищу Сталину"! "Слава, слава, слава!"
Ну, и в таком духе на 15 минут. Я возьми, да спроси:
-А почему это так? Ведь Сталин - это не какой-то клоун, при имени которого все начинают ликовать. Он еще ничего не сказал, а уже столько восторгов.
Завуч и наш классный руководитель, историчка Наталья Георгиевна, зловеще прошептала:
- Лебедев, что ты говоришь ?! И выскочила из класса.
Минут через пять вошел директор и отправил меня домой с запиской, чтобы отец немедленно пришел в школу. Он не пришел, а принесся, приехал - на "козле" ГАЗ-67, что-то вроде "Виллиса".
-Что будем делать? Сообщать, куда положено? Ваш сын назвал товарища Сталина клоуном!
Отец от меня всё знал, и уже мне всыпал.
- Да что вы, он ведь, наоборот, сказал, что товарищ Сталин НЕ КЛОУН.
- Ах, да какая разница ! Само сравнение...
И тут отец нашелся:
- Он у нас, знаете, как бы не совсем нормальный. Учится вроде, хорошо, но, бывает, заговаривается.
Обещал приструнить.
И хорошенько воспитать.
Тогда пронесло. Никуда не сообщили, что весьма удивительно. Но - люди и тогда были людьми.
- -
Пара эпизодов о невероятно малых вероятностях и случайностях нашего бытия. Которые, однако же, происходят. И дают надежду, что и дальше будут происходить.
Я случайно встречал в метро людей, которых бы и специально было трудно встретить. В этом даже есть какой-то вызов теории вероятности.
В 1999 году в Москве Оля и Саша Земцовы пригласили мен
я на похороны совершенно незнакомого мне человека, доктора биологии Николая Воронцова с целью увидеться там сразу со многими депутатами Думы (Воронцов ранее был депутатом).
И там, в большой толпе я встретил Льва Киселева (известный учёный-микробиолог), который был настолько поражен (он полагал, что я в Бостоне и уж никак не могу оказаться здесь), что он меня поначалу не признал. Он долго смотрел, говорил, что мы, может быть, где-то виделись, но он просит его извинить, не помнит где. и уж точно, не помнит имени. Я назвался. Это была сцена! Большую мог бы произвести только вдруг восставший из гроба доктор биологии Воронцов.
Улетал я из Праги в Бостон. Пересадка во Франкфурте. Сел в самолет, сижу минуты три. Вдруг - идет по проходу Наум Коржавин. Рассматривает билет и садится на свое место - как раз рядом со мной!
- Наум, ну что вы так долго, я тут уж устал вас ждать.
- Простите, я не припомню, откуда я вас знаю?
Я разыграл целую сцену. Ну, как откуда? Вместе же сидели. Баланду хлебали. Побег готовили.
- Да нет, сидели, это было. Но побег? Не помню.
Ну там темновато, он слеповат сильно, без очков. Не стал я далее испытывать долговременную память, назвался.
Реакция:
- Валера! Откуда, каким образом !
Мы ничего не знали друг о друге. О том, что он в был в России, а потом остановился на три дня в Германии. Он ничего не знал, что я в Праге. Никакой коммуникации. Ну скажите, разве здесь нет вызова теории вероятности?!
Разрешите выразить уверенность в наших дальнейших встречах в Новом году, с коим вас самым искренним образом поздравляю.