РОССИЯ СОЛИДАРНО-ЛИБЕРАЛЬНАЯ

В ранее опубликованных материалах ( 1*, 2*, 3*, 4*) на тему солидарно-либеральной модели (СЛМ) суть и нюансы последней были изложены более чем подробно, поэтому есть смысл сразу перейти к актуальным вопросам нашей текущей внутрироссийской ситуации. Из предшествующего ей периода послесталинского СССР (от 50-х до 90-х) будут рассмотрены только два "знаковых" советских феномена: гуманизация постсталинского абсолютизма и его крах.

ИНДУСТРИАЛЬНЫЙ АБСОЛЮТИЗМ.

По логике СЛМ, "политэкономические феномены" постсталинского СССР стали следствием изменений двух основных "исторических параметров" : производительности действий и уровня народного либерализма. Влиянием двух других (из четырёх возможных)- плотности населения (менявшейся незначительно) и либерализма советской элиты (близкого к насыщению) - можно пренебречь, приняв их за константы.

Трансформации классического "марксистского" капитализма, вызванные тем же фактором - многократным ростом производительности общественного производства, уже были описаны в 3* и названы переходом от "доиндустриального" состояния общества к - "индустриальному". Аналогичный переход возможен и в любых других формациях: феодализме, абсолютизме, анархии. При этом сами формации (как СЛМ-конфигурации двух "предприятий") остаются неизменными, но качественно иной уровень производства существенно меняет ситуацию в обществе.

Подобный переход совершил и советский АБСОЛЮТИЗМ, достигнув к концу 50-х "индустриального" состояния. Основы социалистической системы с победой индустриализации и смертью Сталина мало изменились - как и прежде вся экономическая и государственная власть была сосредоточена в руках "великого вождя", либерального собственника обоих "предприятий" (теперь, правда, не диктатора-одиночки, а группировки политбюро). Но экономическая и политическая потребность этого "вождя" в людоедской системе перманентных массовых репрессий уже сошла на нет, чему было несколько причин, проистекающих из сути вышеупомянутого "качественного перехода".

Во-первых, благодаря дальнейшему совершенствованию оборудования и быстрому росту технической оснащённости восстановленного послевоенного хозяйства появилась возможность отказаться от принудительного труда на многих, до того - сугубо лагерных работах. (Совершенная техника, управляемая работающими за зарплату свободными людьми, навалит леса, нароет каналов и положит шпал - гораздо больше и рентабельнее, чем то сделают примитивным инструментом рабские руки заключённых. Но когда парк машин ещё невелик, а лес и валютный спрос на него - в избытке, на лесоповале будут пыхтеть легионы зеков, наглядно опровергая известное утверждение о непроизводительности рабского труда.

(Кстати, той же причиной объясняется и хрущёвское освобождение колхозников от статуса, аналогичного ссыльному поселению. Поскольку жизнь в планируемых механизированных и благоустроенных "агрогородах" предусматривалась уже вполне приемлемой, не было смысла насильно, совсем не по-коммунистически, удерживать в них людей.)

Во-вторых, параллельно с индустриализацией экономики шёл рост производительности и в сфере функций советского государства. Быстро совершенствовалась система политического сыска и тотального идеологического контроля, в первую очередь, за счёт новых современных СМИ и свежих кадров, обтёсанных системой уже во втором поколении. Что накладывалось на вышеупомянутую либерализацию народа, усиленную ликвидацией коммунистических солидаристов "как класса". Последних свели под чистую: сталинские лагеря, Великая Отечественная война, топорная псевдосолидарной пропагандой, а более всего - в конец испорченная репутация коммунистической идеи (единственной, публичное обсуждение которой не попадало автоматически под определение "антисоветской деятельности", а потому - ещё могло как-то идти в идеологически-стерильном советском обществе).

Посему, советская элита конца 50-х могла уже не опасаться высокоидейных чудаков-марксистов и свернуть повальную профилактическую "прополку" общества. Кадровая "номенклатурная" система надёжно блокировала карьерный рост "красных фанатов", а всепроникающий КГБ пресекал любую политическую самодеятельность "снизу".

И в-третьих, многократный рост производительности во всех отраслях народного х

озяйства привёл к фактическому избытку рабочей силы - стандартной болезни любого "индустриального" общества. Растущую армию "лишних" советских людей поглощало быстро расширявшееся производство разнообразных "дополнительных" солидарных удовольствий (прежде всего в "монстроподобном" ВПК), а так же гипертрофированная бюрократическая система управления-принуждения монопольной экономики.

В сочетании с солидарной системой распределения потребительских благ скрытая безработица порождала в значительной части населения психологию государственных иждивенцев - когда люди уже сознательно искали необременительную работу "для галочки", дающую право на приемлемый пакет социальных благ и "уверенность в завтрашнем дне". Платой же за "дармовщину" становилась дисквалификация и полная зависимость от государства-работодателя, порождающая массовую холопскую лояльность. Последняя усиливала эффект вышеупомянутых антисолидарных мер по защите советской элиты от массового народного выступления.

(Вышеизложенная трактовка типичного элемента доиндустриального коммунистического абсолютизма - системы массового террора - проливает свет на известный парадокс 60-х - резкое и неожиданное размежевание братских коммунистических партий (ещё недавно - лучших друзей и союзников, и вдруг - непримиримых врагов). Причина же раскола крылась в разных стадиях индустриального развития, на которых оказались участники конфликта: СССР и "братья-демократы" - с одной стороны, маоистский Китай, Северная Корея и Албания - с другой.

Если для первых, "индустриальных", рабский труд зеков и инквизиторские методы насаждения народной любви к элите стали анахронизмом и тормозом, то для Мао, Кима и Ходжи внеэкономическое принуждение к работе и палочно-религиозная лояльность - всё ещё служили главными инструментами "доиндустриального" социалистического строительства. Поэтому-то и стала абсолютно закономерной истерично-враждебная реакция китайской, северо-корейской и албанской элит на новую позицию хрущёвской КПСС, объявившего сталинские лагеря и "культ личности" - преступлениями, несовместимыми с "правильным социализмом".)

КРАХ СОВЕТСКОГО АБСОЛЮТИЗМА.

Если первым советским феноменом, достойным нашего поверхностного экспресс-анализа, стало событие сугубо "внутриформационное"(свертывание ГУЛАГа), то второе - уже сама смена формаций, опять (не прошло и ста лет) случившаяся в Российской империи в конце 20-го века. По логике СЛМ, тому было две фундаментальных причины.

Советская экономика (гигантское монопольное предприятие) была вынуждена солидарно распределять значительную часть произведённого продукта (бесплатное жильё, медицина, образование, товары по символическим "карточным" ценам и т.д.). По другому, пользуясь либеральными механизмами стимулирования-распределения, она просто не смогла бы функционировать. Но солидаризм населения быстро иссякал - потреблять солидарные блага никто не отказывался, а вот работать за них хотелось всё меньше и меньше. Как следствие - быстрое падение КПД всей советской супермонополии.

Во-вторых, предельная централизация лишала социалистическое хозяйство тех - гибкости и динамичности, которые проявляли децентрализованные экономики развитых буржуазно демократических стран, существенно опережавших СССР, как по рентабельности производства, так и по техническому уровню.

Проблемы социалистической экономики усугубляла мощная бюрократическая машина контроля-принуждения-воодушевления (парторганы, комсомол, госпрофсоюзы, отраслевая бюрократия и т.д.), укреплявшаяся и расширявшаяся элитой в тщетном стремлении поддержать работоспособность сверхцентрализованного "народного хозяйства". Эта "машина", действуя как стандартное монопольное СЛМ-предприятие, стремительно дорожала, деградировала и в конечном счёте - не столько стимулировала, сколько - угнетала реальное общественное производство, становясь всё более тяжёлым и бесполезным балластом.

Советская элита непосредственно наблюдала вышеуказанные негативные процессы и, естественно, пыталась им всячески противодействовать. В полном соответствии с логикой СЛМ все официальные антикризисные компании относились к двум типам.

Первые - к попыткам искусственно поднять "градус солидарности" населения СССР. Чему, прежде всего, и служила идея коммунизма - самая популярная солидарная цель, призванная воодушевлять советских граждан на трудовые и боевые свершения в течении всего периода социализма - начиная с самой революции. Последним внятным упоминанием сей цели был хрущёвский коммунизм, назначенный на 1980 год, после которого фигурировали уже более локальные "пряники", вроде - продовольственной и жилищной программ (всех накормить и всех расселить), и заканчивая горбачёвскими - "ускорением и перестройкой". В качестве же промежуточных побед, призванных наглядно продемонстрировать поступательное движение "социалистической отчизны" к заветным вершинам, использовались солидарно-моральные удовольствия.

(Индустриальное производство последних было поставлено в СССР на поток ещё Иосифом Виссарионовичем. До войны это были великие перелёты, подвиги полярников, регулярные победы стахановцев, красноармейцев и бдительных чекистов. Вся "новая" история страны - начиная с Киевской Руси и кончая перипетиями сражений Великой Отечественной - должна была солидарно тешить национально-классовое самосознание совграждан.

Главное же моральное удовлетворение жители социалистического лагеря должны были получать от осознания контраста между своей, непрерывно улучшающейся жизнью под руководством "богоподобного вождя", и - тяжёлой долей братьев по классу, имевших несчастье родиться в "мире чистогана". То, что это именно так, а не иначе, во-первых, "научно" доказал К.Маркс, а во-вторых, ежеминутно подтверждалось информации из самых правдивых СМИ на земле. Н.С. Хрущёв добавил к перечню всесоюзных радостей мировые достижения в космосе - как самые "реальные" подтверждения нашего неуклонного "догоняния и перегоняния".)

Ко второму типу антикризисных мер можно отнести попытки разделить и дебюрократизировать госэкономическую супермонополию (совнархозами, хозрасчётом, хозяйственной самостоятельностью и т.д. - вплоть до горбачёвских кооперативов). Поскольку всё это, в своих действенных формах, ломало существовавшую систему и угрожало положению элиты, большинство реальных шагов ограничивались "потёмкинскими деревнями" и другой профанацией. А те из "реформ", которые, в конечном счёте, сработали - "улучшили" советский АБСОЛЮТИЗМ лишь в том смысле, что способствовали его гибели (как формации).

ИСТОРИЧЕСКАЯ РАЗВИЛКА.

Хронически неудачные эксперименты казённых советских реформаторов подтверждают главный вывод СЛМ - абсолютистский СССР был обречён. Он не мог выжить в форме солидарного общества, поскольку любая эффективно-мобилизующая общенациональная солидарная цель (кроме отражения вражеского нашествия) конфликтовала, как минимум, с интересами действующей элиты - сложившейся и функционирующей именно как либеральная-абсолютистская (т.е. - антисолидарная). Поддерживать же на должном уровне перманентную военную истерию (по северокорейскому образцу) в многонациональном СССР не получалось.

Не мог Союз устойчиво функционировать и как либеральная суперкорпорация - для этого он был слишком большим "предприятием", неподвластным либеральным инструментам корпоративного управления. Как следствие вышеописанного системного тупика - планомерно усиливающийся общенациональный кризис. (Что, кстати, в значительной степени касалось и другой сверхмонополии - маоистского Китая.)

Поскольку "достаточным" условием кризиса советского АБСОЛЮТИЗМА являлась сверхцентрализация экономики, то - "необходимым" условием выхода из него будет демонополизация, означающая неизбежную смену формации.

По логике СЛМ, глубокие общественные изменения это всегда - достаточно масштабные "действия", совершаемые одним из трёх возможных способов:

1. Покорным народом, управляемым старой элитой (солидаризированным "сверху").
2. Бунтующим народом, управляемым новой революционной элитой (солидаризированным "снизу").
3. Совпадением однонаправленных либеральных действий неуправляемой толпы.

Первый вариант (применительно к либерализации социалистической экономики) означает плановые преобразования, сохраняющие действующую элиту и основы прежней коммунистической системы власти. Что есть китайский (или вьетнамский) сценарий управляемой демонополизации, в ходе которого абсолютистская верхушка сознательно жертвует частью своей власти и собственности для создания либерального хозяйственного сектора. Тем самым, общество сознательно переводится в новую формацию - БУРЖУАЗНУЮ МОНАРХИЮ, при которой государство остаётся монопольным - в либеральной собственности элиты (группировки высших партийных чинов, играющих роль коллективного монарха-реформатора). А экономика, в значительной своей части, становится собственностью многочисленных либеральных владельцев, чем и ликвидируется её системный кризис.

Второй "революционный" вариант либерализации был реализован в странах "народной демократии" и советской Прибалтики. Поскольку действовавшие там марионеточные "коммунистические" элиты держались исключительно на силе союзного имперского центра, с кончиной последнего они лишились всякой дееспособности и возможности действовать по первому сценарию. "Бархатно" устранённые, старые элиты уступили место новой пробуржуазной власти, оперативно созданной благодаря сохранившимся традициям частной собственности, патронажу западных стран и более высокой "гражданской" культуре населения. Тем самым наши соседи по соцлагерю сразу перешли в БУРЖУАЗНУЮ ДЕМОКРАТИЮ, перескочив через китайский этап БУРЖУАЗНОЙ МОНАРХИИ.

Третий, "стихийный" сюжет экономической либерализации представляет собой неуправляемый распад общественной системы, дробящий на части всё и вся, в том числе и монопольную экономику. Именно этот катаклизм случился в СССР, на первом этапе породив группу независимых государств, а впоследствии, продолжившись в ряде его обломков (включая и Россию), "дореформировал" советский АБСОЛЮТИЗМ до ФЕОДАЛИЗМА.

В связи с видимым сходством двух крупнейших социалистических держав - маоистского Китая и СССР, послуживших отправными точками столь различных траекторий (бурно развивающегося мирового гиганта и стагнирующей группы обществ-инвалидов), возникает закономерный вопрос о механизме выбора этих альтернатив. Распространённая форма ответа - свалить "историческую вину" на роковой для россиян субъективный фактор, с одной стороны, придающий анализу общественных процессов максимум броскости и доходчивости, а с другой - щадящий национальное самолюбие "великороссов" и не противоречащий сказаниям о подвигах великих вождей советской империи. Нет смысла вдаваться в подробности подобных "анализов", поскольку все они страдают, как минимум, одним недостатком - отсутствием внятной общественной теории, включавших бы частным случаем историю России-СССР-России.

По СЛМ же, выбор Китаем и СССР своих маршрутов был совершенно объективен, поскольку необходимым и достаточным условием реализации каждой из траекторий явился уровень "индустриальности" (СССР вошёл в кризис абсолютизма богатой индустриальной державой, а Китай начал рыночные реформы оставаясь бедным, доиндустриальным).

ИНДУСТРИАЛЬНЫЙ ФЕОДАЛИЗМ (из общих соображений).

Согласно системе СЛМ-формаций 1* ФЕОДАЛИЗМ это - одинаково раздробленные СЛМ-предприятия (экономика и государство), находящихся в либеральной собственности феодалов (у каждого - по части того и другого). Последние, на доход от куска либерально контролируемой экономики, содержат личную частицу государства (инструмента государственных функций, в основном - силовых), которым защищают свой статус и право владельца обоих "предприятий" (Или наоборот - с помощью части "государства", принадлежащей феодалу "по должности", он контролирует долю "экономики", извлекая доход на жизнь и удержание "кресла" ).

(Автономная самозащита собственников - самое заметное внешнее отличие феодализма от других формаций с демонополизированной экономикой - буржуазных монархий и демократий. Последние предоставляют своим гражданам солидарное удовольствие охраны их имущественных прав, реализуемое сильным централизованным государством - либо монопольным, либо - поделённым на минимальное число узкоспециализированных ветвей (не более трёх). Феодальное же государство, раздробленное на сотни и тысячи частных долей, на такую защиту не способно, в принципе.

Кстати, именно в силу хронической немощи феодального государства, последнее весьма распространено в колониальных владениях. Поделённый на племена или княжества народ - система, с точки зрения метрополии, куда более стабильная и управляемая, нежели централизованное государство или полная народная анархия. Поэтому такими были, в частности, Индия - под англичанами, а Русь - под монголами. Теми же "колониальными" соображениями можно объяснить и куда большую симпатию, проявляемую сегодня Западом по отношению к феодальным осколкам СССР - Грузии, Украине, России и др., нежели - к диктатурам вроде Белоруссии, Туркмении или Ирака. Хотя, с точки зрения декларируемых "Западом" общечеловеческих ценностей, плотность творимого "зла" и там, и там - примерно одинакова.)

Из конфигурации феодального строя следует его главное преимущество - способность к самозарождению, действующая и в "индустриальную" эпоху. Анархическая среда острокризисного, распадающегося на атомы общества, порождает феодальные образования автоматически - в ходе естественного процесса "кристаллизации" человеческой среды. Их размер ограничен снизу минимумом расходов на "необходимую оборону" вотчины от других феодалов, а сверху - пределом эффективной либеральной самоорганизации группировки. Численность же феодалов на единицу поверхности определяется плотностью доступных им благ. Дальнейшее расширение владений любого из феодалов (например, до размеров всей страны) возможно только с использованием солидарной мотивации.

(Криминальная практика неоднократно доказывала - банда, как сугубо либеральное учреждение, не способна быть сколь угодно большой. Умный и харизматичный лидер может создать весьма крупную группировку, временно превышающую "либеральный барьер" за счёт внесения в сознание участников локальной солидарной компоненты, связанной со своеобразным "культом личности" и "удовольствием приобщенности". Но, с устранением такого лидера или падением его авторитета, супергруппировка мгновенно дробится на мелкие части.)

В силу вышеуказанной "естественности", для преобразования советской РСФСР в феодальную "демократическую рыночную Россию" никаких специальных реформ и не требовалось. Достаточно было небольшой, но самой влиятельной части населения (элите и её ближайшим помощникам - средней "партноменклатуре") пренебречь своими должностными обязанностями и заняться либеральным присвоением (приватизацией) власти и собственности, становящихся по мере угасания абсолютизма фактически ничейными (коррупционный аспект этого процесса будет рассмотрен чуть ниже).

Достойных противников сему процессу не просматривалось - советская элита сама нацелилась в крупные либеральные собственники (в буржуазию). Активная часть народа (прежде всего - чиновники и уголовники) постаралась присоединиться к дележу, а в пассивной - смиренно ждали что новые хозяева страны будут кормить лучше чем их предшественники.

По мере того как сила сплочённых групп побеждала (и поглощала) хапуг-одиночек, бесформенная толпа "приватизаторов" превращалась в совокупность группировок, образовавших в сочетании с захваченной ими собственностью и властью те самые феодальные владения, на которые со временем и раскололся весь государственно-производственный комплекс бывшей РСФСР. "Западу" же такая "расфасовка" его перспективного сырьевого придатка была только на руку.

Так почему же Китай избежал столь "естественного" феодализма, а Россия - нет? Из логики трех упомянутых ранее вариантов антикризисных действий (двух "управляемых" и одного "стихийного") следует, что первым моментом, определяющим выбор общественной траектории, является позиция действующей абсолютистской элиты, выбирающей между первым и третьим вариантами - в зависимости от баланса плюсов и минусов каждого.

Для элиты и её ближайшего окружения безусловно привлекательным в перспективе перехода к ФЕОДАЛИЗМУ (по третьему варианту) является отказ от дорогостоящих и ресурсоёмких солидарных действий общества, с либеральным присвоением сэкономленного добра. Плюс - большие изменения в иерархической общественной пирамиде, обретающей более плоскую вершину и соответственно - куда более объёмную элитную нишу, нежели при абсолютизме. Причём, ничего особенного руководителям и делать-то не надо, кроме как - лично обогащаться. В главных же минусах выступает народное недовольство по поводу потери ряда солидарных благ что, в сочетании с ослаблением дробящейся государственной власти, легко может привести к революции или смуте.

Вес вышеуказанных плюсов и минусов может существенно меняться. В примитивную доиндустриальную эпоху, когда основным источником продукта служила земля с проживавшим на ней населением, любое феодальное владение было территориальным и отличалось от полноценной независимой державы лишь наличием вышестоящего собственника, обладавшего некоторыми правами на имущество феодала (например - мобилизовать последнего с его дружиной на войну).

Население средневековой феодальной вотчины было для её владельца важнейшей составляющей благосостояния и находилось с ним в тесной "социальной" связи. Феодал являлся центром притяжения плебейского недовольства будучи в одном лице - сборщиком податей, судьёй и палачом. Поэтому, когда по народу ударяли вышеупомянутые изъяны феодализма, связанные с его крайним "десолидаризмом" (нашествия врагов, не встречающие достаточного консолидированного отпора или внутренний правовой беспредел) - виновник был очевиден. ( Последнее, в сочетании с особым талантом феодальной элиты давать своим подданным повод для смуты, "исторически" быстро привело средневековый феодализм к закономерному концу - к его замене на более консолидированные формации: абсолютизм и буржуазную монархию.)

Приход индустриальной эры в корне изменяет эту картину. Объём общественного производства вырастает на порядки, причём основная доля этого прироста обеспечивается за счёт новых факторов: промышленности, источников минерального сырья и городского населения - территориально компактных, с тенденцией быстрого уменьшения вклада последней человеческой компоненты.

Если представить себе уровень производства, как некое третье измерение, возвышающееся над двухмерной земной твердью, то доиндустриальное распределение благ окажется тонким более-менее равномерным приповерхностным слоем, не позволяющим в силу его скудности накладываться феодальным владением одно на другое. В "индустриальную" же эпоху над некоторыми участками земной поверхностью возносятся "монбланы" благ, образующие "трёхмерная" среда, способная обеспечить гораздо большее число феодалов, не в пример более независимых от населённых площадей и туземных народов, нежели их доиндустриальные коллеги. Владельцами чисто территориальных вотчин становится лишь небольшая часть индустриальной феодальной элиты.

Существенно изменяется и положение народа. Отдельный человек сталкивается не с одним феодалом - "сосредоточием зла" и понятной целью бунта, а целым облаком паразитов, щиплющих по чуть-чуть и не имеющих над ним полной власти ("дружинники" одних феодалов перекрывают воду, "опричники" других мздоимствуют на дорогах, третьи "отмусоливают" с нищенской пенсии, и т.д.). Поэтому гнев обывателя оказывается размыт, а его контрдействия - парализованы.

Главное отличие предреформенного Китая конца 70-х от горбачёвского СССР состояло в том, что в первом господствовало сельско-территориальное доиндустриальное производство. Мизерный индустриальный сектор, обеспеченный собственными ресурсами и внутренним рынком, незначительный оборот солидарных благ и сотни миллионов крестьянского населения, куда более способного к массовому недовольству в силу своего самодеятельного нищенско-сельского существования, нежели благоустроенные советские горожане - иждивенцы.

Поэтому, возможный китайский феодализм мог быть только "доиндустриальным" - близким повторением ситуации 30-х годов, когда "Поднебесная" распадалась на провинции под управлением вооружённых партий и группировок. Подобный сценарий обязательно включает правовой хаос, резкое сокращение общественного производства, радикальную перетряску элиты (вероятнее всего - оставляя у руля часть военной верхушки) со значительным понижением её статуса и прочие неприятности. Выигрыш нескольких гипотетических китайских феодалов, захвативших куски тощей госсобственности, плодородные, но перенаселённые районы страны и сэкономленные солидарные блага - оказался бы копеечным и недолговечным. Китайское же общество, погруженное в крайнюю нищету и средневековый феодальный беспредел - с высокой вероятностью взорвалось бы. Поэтому китайской элите пришлось выбрать общую стабильность и напряжённую реформаторскую деятельностью - в ущерб гипотетической личной шкурной перспективе. Впрочем, заметных сторонников этой линии в китайской элите было не слишком заметно (не считая регулярно расстреливаемых коррупционеров). Жёсткого подавления требовали немногочисленные сторонники либерализации всего и вся (с площади Тянь Ань Мень) и коммунисты-абсолютисты ("банда четырёх"). Кстати, те же основания предпочесть порядок личному карману были и у вьетнамских коммунистов что, вероятно, и наставило их на "путь истинный".

Принципиально иной в плане элитных плюсов-минусов была ситуация в индустриальном СССР. Народ, в основной своей массе сносно и централизованно обеспеченный, не сулил в перспективе особых проблем. Ресурсы на солидарные функции Союза уходили огромные, природных запасов под них было разведано и разработано - на триллионы долларов, что порождало мощный соблазн их либерального присвоения. Извне распад "империи зла" также поощрялся - как морально, так и материально. От чего, у советской элиты (в отличие от китайской) был прямой резон не слишком сопротивляться кризису советской системы, предвкушая её растаскивание на частные куски - начиная с отдельных объектов социалистической собственности и кончая целыми республиками. Поэтому, приход ФЕОДАЛИЗМА на территорию бывшего СССР стал абсолютно закономерен.

(Кстати, установление индустриально-феодальных порядков, аналогичных сегодняшним, началось в СССР еще задолго до его распада. Например, в Грузии 80-х, крупные госучреждения, вроде республиканских министерств, уже обзаводились "ведомственными" бандгруппами для защиты своих "коммерческих" интересов. Основной доход начальники этих совучреждений получали хищением бюджетных денег, что сопровождалось силовой борьбой с конкурентами и рэкетом. Обращаться за помощью к союзным правоохранительным органам грузинские начальники не могли, поскольку деятельность всех конфликтующих сторон была откровенно преступной. Да и свои местные "правоохранители" были такой же полукриминальной группировкой. Поэтому, дешевле министрам было нанимать собственных бандитов.)