МИРАЖ

[Из цикла "Стройбат"]

Жорик и Гурик сплотились плечом к плечу на дне квадратной глиняной ямы, опершись спинами древних бушлатов о веснушчатый ее склон и лениво пиная подошвами кирзачей горку из рыхлых комьев.

В левом от них углу пылко жались друг к другу две лопаты - совковая и штыковая - с кривыми рукоятками. Выцветшие пилотки и серые рукавицы-верхонки облюбовали самый уютный ком на макушке тотемного холмика и распластались на нем, подрагивая от удовольствия на застенчивом солнце алтайской осени.

Яма получилась внушительная и красивая.

Жорик и Гурик искренне любовались случайно содеянным.

Однако до связки жирного черного кабеля нужно было копать еще около полуметра вглубь. Дело предстояло серьезное и деликатное, поскольку остриями лопат можно было поранить шкуру чернокожего осминога, пропоров ее до свинцовой обмотки, которая защищала от внешних угроз косицу медных жгутов в разноцветном убранстве.

Тем не менее бойцы к работе приступать не спешили.

Времени у бойцов оставалось достаточно, потому что землица им выдалась мягкая и сговорчивая, как девка из поселка Ребриха. Лишь через два часа за ними примчит на «газоне» гражданский водила с гражданским подрядчиком в кузове. Подрядчик, улыбчивый альбинос, недавно окончивший местный строительный техникум, любил бултыхаться в скрипучем древесном коробе. Оттуда гораздо лучше обозревались окрестности и, главное, квадратные родинки на бледном теле степи.

Каждый квадратный пробой обнажал созвездие черных кабелей с зеленой коробочкой в центре. Кабели имели вопиющее стратегическое значение и, как следствие, покрывали мелкоячеистой сетью всю плоскогрудую алтайскую степь. Все созвездия были помечены кляксами на секретной карте подрядчика, которой его снабдили военные под подпись о неразглашении.

Каждое созвездие нужно было регулярно вскрывать и проверять по специальной методе на боеготовную вшивость, а затем быстро заравнивать с близлежащей землей, чтобы враг со спутника не успел ничего заподозрить.

Ранним утром «газон» развозил по гулкой степи третий взвод  пятой роты военно-строительной части №52163, стряхивая по паре вооруженных лопатами и ломами бойцов у каждой еще не проверенной «кляксы». До выброса в степь бойцы дремали на лавках, закрюченных вдоль каждого борта грузовика, и по команде подрядчика десантировались двойками через отклянченный борт в полусонную дымку алтайской степи.

Двойки не были постоянными. Только закостенелые корефаны создавали прочные трудовые союзы. Жорик и Гурик же в дружбанах не ходили. Не с чего было. Уж очень они были разные.

Жорик или Георгий Георгиевич Варгизянов, обладавший раритетной национальностью ассирийца, «хорошистом» закончил московскую школу, провалил экзамены в Московский инженерно-строительный институт, с дворовой гнусавостью бренчал на гитаре песни «Самоцветов» и «Веселых ребят» (знал даже кое-что из подпольной «Машины» и «Високосников») и в довесок к постылой школьной программе прочитал три десятка приключенческих книг.

Гурик, он же Гурков Владимир Петрович, уроженец нефтепоносной Тюмени, безвылазно тракторачил до восемнадцати лет в селе Ивантеевка - лишь однажды выбирался с классом в областную столицу на краеведческую экскурсию. На экскурсии старшеклассники поспешили надраться бордовым пойлом, которое кроме цвета и градуса не имело ни малейшего отношения к продукту французских кудесников, и вели себя на улицах, в общественных заведениях и музеях вызывающе непотребно. Они и сами не понимали, что за бес в них вселился, потому что в деревне почти все они, включая Гуркова, вели себя тише сломанной сенокосилки «Вихрь» и ниже местной речушки Вагайка, и даже генетическим матом ругались вполголоса.

«От робости и надрались!» - запальчиво выгораживал всех перед директором школы отличник Колька Малютин. Но директор подобных экспериментов более не повторял. Так и держал старшекласников в беспаспортной заперти вплоть до призыва в армию.

К числу примечательных черт Гуркова относились феноменальная флегматичность и способность прогонять в кратчайшие сроки через свой молодой организм огромные порц

ии любых мало-мальски съедобных продуктов.

Вот и сейчас, сидя на дне роскошной квадратной ямы, Гурик мечтал о еде.

Пошевелив каблуком сапога блестящую рыжую глыбу, Гурик толкнул Жорика в плечо и мечтательно произнес:

- Жорик, а, Жорик? А вот ты бы съел такой кусок сливочного масла?

Жорик, который за долгие месяцы насильно совместной службы слышал от Гурика этот вопрос уже сотни раз, вздохнул и мягко ответил:

- Нет, Гурик. Он слишком большой.

Гурик тоже вздохнул и сказал:

- А вот я бы, наверное, съел. Честное слово. Без бля.

Жорик загнусавил «Алешкину любовь», помогая себе хлопками ладоней по звонкому животу, стянутому ремнем с надраеной и заточеной по краям пряжкой:

- «Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво отбивать девчонок у друзей своих…»

Гурик ткнул носком сапога в соседний глиняный шмат, вздохнул и сказал:

- Жорик, а, Жорик? А вот такой вот кусок сливочного масла ты бы съел?

- «Это так, но ты с Алёшкой несчастлива, несчастлива, а судьба связала крепко нас троих…»

- Жорик, а, Жорик? Ты чё, не слышишь? Ты съел бы вот такой кусок масла?

- Гурков, шел бы ты на хер! Ну загребал ты меня этими идиотскими вопросами! Не понял, что ли?

- Ты чё, Жорик? Я ж не в обиду. Это же интересно. Правда. Я бы, к примеру, вот этот вот – точно бы съел. И вон тот. И вон тот. А вон смотри – бля! - совсем маленький. Этот бы даже и Русачок скушал.

Русачком прозывали и вправду русоволосого малорослика Петеньку Русакова из той же Тюмени, который заискивающе улыбался все напролет, даже последним чмошникам, и предлагал неведомо где раздобытые окурки-бычки приличной кондиции.

- Послушай, товарищ! Ты мне хорошую песню шизой перебил. Я вообще сливочное масло не ем.

- Ты чё, Жорик? Своим-то не надо! Когда сегодня Белоглаз на завтраке порции делил, кто первым себе самый большой кусман оттяпал? Чё, скажешь, не так?

- «Как же бы-ы-ть, как быть. Запретить тебе себя... тьфу!.. себе тебя любить. Не могу я это сделать не могу-у…»

- Эх, «Примочку» бы сейчас зашобить или «Беломорчика». Не зря я про Русачка вспомнил. Хоть чинарик такусенький! - Гурик изобразил большим и указательным пальцем левой руки зазор толщиною со спичку. - Курить-то как хочется! Езёна мать! Даже сильнее, чем кушать!

Жорик не курил, да и голод пока его еще не терзал, поэтому стенания Гуркова разбивались о его равнодушное сердце, как наивные птахи о невидимое стекло.

Хотя бомбу «красного» он сейчас бы раздавил с удовольствием. Да и Гурков от этого удовольствия точно не отказался бы. Да где ж ее взять, бутылку краснецкого? Или в подражанье Гуркову начать сучить костылями по комьям земли и устроить с ним состязание по вольной белиберде:

«Гурик, а, Гурик? А вот ты бы выпил такой бурдюк портвейна «Кавказ»?»

Жорик хлопнул себя кулаками по гладкому животу. Костяшки левого кулака угодили прямо по пряжке.

- Ох, ёханый бабай! Ну, что? За работу? Оголим клубок чернокожих удавов, пришельцев из царства Тартара?

- Чё? – напружинился Гурик.

На непокрытые головы воинов дробно посыпались комья земли и глины.

Жорик и Гурик сначала задрали голые головы к небу, а затем, защитно прищурив глаза, развернули их в сторону беспокоящих действий.

Над ними вороненой статуей ротного командора возвышался заводной военный строитель Севка Никишин.

Когда-то совсем давно, еще в пору салажьего малолетства, Севка прославился тем, что избил до кровавой тефтели одного липучего дембеля, причем сие посягательство на устои неформального армейского ордена удивительным образом соскочило ему с мозолистых рук.

- Сивуха! Откуда тебя прикатило? – удивился Жорик, вздернув к небу кавказский нос и выкатив из орбит арамейские очи.

- Мужики, я к вам со срочным пакетом от фельдмаршала Кутузова!

- Сев, а Сев? А ты бы съел вот такой кусок масла сливочного? – сказал ему ласково Гурик, подцепив носком сапога крупный кругляш суглинка, напоминавший испражнения птеродактиля.

- Мужики, в соседней деревне медовуху дают. Ноль восемь. По рупь двадцать три. Восемнадцать градусов! Совсем даже нехило!

- Чё? Какую медовуху?

- Чё-чё! Ну, наливку медовую. Так и называется: «Наливка медовая». Барнаульского производства. Чё тут непонятного? Восемнадцать градусов. Не сушняк какой-нибудь недоделанный.

- Ну и чё?

- Опять чё!? Ну, сбегал бы я за парой-тройкой бутылок. Понятно, полено тюменское? Ваши бабки - мой забег. Треть добычи - моя. А то у меня до получки ни копья не осталось. Всё с отделением прокиряли!

- Да вы на пару с Дроздом больше всего отделения бухаете. А что за деревня-то?

- А я почем знаю! На хера мне ее название! Я только в сельпо заскочил. Гляжу - такая роскошь, и никого народу. Только две бабки у прилавка с продавщицей базарят. А до деревни километр-полтора. Не больше.

И Сивуха махнул рукой в направлении зюйд-зюйд-веста.

- Не-е-е-е, - протянул с овечьим прононсом Гурик. - Нам это не в кипешь. Мы лучше сами сгоняем. Нам помощники не нужны.

- А за наводку мне, значит, кидняк обломился? - закипятился Севка. - Ну и козелы вы, ребятишки, однако!

- Ща за козела по рогам получишь, - флегматично предупредил Гурик закипающего на быстром огне Сивуху.

Жорик распряг ремень, а Гурик, подтянув сапоги к груди, легко вскочил на ноги.

Все трое были черпаками со стажем. Иными словами обладали равным статусом согласно неписаной конституции Военно-строительной унии.

Несмотря на свою борзоту и бодливость, Севка сдержал боевой порыв, взвесив малые шансы на выигрыш диспута острой пряжкой и тупым кулаком.

- Ну и пошли вы тогда, козелы, на хер!

Вслед за Гуриком Жорик тоже вознесся со дна глинобитной палаты и глянул туда, где секундой назад кичливым орлом возвышался Никишин.

Сивуха уже стрекотал по степи, вздымая вокруг сапог пылевые фонтанчики, похожие издали на крылышки ртутного божества.

- Ишь, на шару чего захотел, - меланхолично подвел итог Гурик.

Жорик и Гурик огляделись.

На горизонте никакой деревушки не наблюдалось.

Только три тополя неподалеку раскачивались в разные стороны на слабом ветру, словно уже хватили по пузырю медовухи.

Но мутен был горизонт, сер и грязен, и потому мог обманывать и лукавить.

- Чё, давай, что ли, за медовухой сгоняем, пока белобрысый не прискакал? - предложил Жорик. - Сколько у нас еще тайма в загашнике?

Гурик задрал левый рукав бушлата и поднес к самым глазам морщинистый циферблат бывшей отцовской «Славы».

- Час сорок пять у нас есть. Точно. Без бля.

- Значит, копать нам до зеленой шкатулки еще минут двадцать, - приступил к анализу ситуации Жорик. - Остается час двадцать пять. Ну, пусть до деревни не километр, а все полтора. Три кило быстрым галопом - это минут тридцать. В магазине, допустим, еще минут пятнадцать протопчемся. Отнимаем еще сорок пять минут. В результате получаем резерв в полчаса с лихуём. Укладываемся, как карлик в двуспальное ложе. Докопаем, когда вернемся и по пузырю раздавим. Заодно ударным трудом винный запах из себя выгоним. Потом барнаульским мёдом будем благоухать. Давай теперь бабки считать. У тебя сколько башлей?

- А у тебя?

- Вот кулак деревенский! На сливочном масле замешанный! Трояк у меня.

- А у меня два рубля тридцать пять копеек. И еще Бекас мне рубль должен.

Жорик исторг из легких весь запас воздуха, вперил в небо глаза и воззвал к ассирийским своим богам:

- Ё-к-л-м-н!!! Бекас ему рубль должен! Гурков, ты хоть понимаешь, что сейчас этот бекасий рубль нас не канает?!!

- Жорик, я ж не в обиду. Ты чё? Ты спросил, сколько у меня капусты, я тебе честно сказал. Чё кипятишься-то?

- Да ладно. Всё нормально. Заиграли уже. В какую сторону Сивуха показывал? Туда, вроде?

- Точно, - подтвердил Гурик.

Жорик и Гурик натянули на головы разомлевшие на солнце пилотки и выползли из квадрата, сработанного аккурат в манере Малевича.

- Лопаты брать с собой будем? – сказал Гурик.

- Да к то ж их сопрет-то? Хотя, если хочешь - бери. Мудакам закон не писан. Только сам их тащить будешь.

- Не-е-е-е. Не возьму. Я их лучше глиной прикопаю.

Они еще раз огляделись. Теперь уже до рези в глазах пронзительно и напряженно.

Горизонт был по-прежнему мутен, как самогон, и, по всей видимости, не собирался раскрывать своих тайн слегка приунывшим бойцам.

- Это вон те тополя нам весь вид закрывают. Бля буду! Они же ведь как раз в той стороне стоят, куда Сивуха показывал, - авторитетно сказал Гурков.

Сонная флегма слетела с его покладистого плеча и схоронилась в икебане татарника.

- Точно! Вот и пригодилась твоя деревенская смекалка, Гурков. Ты вообще поменьше о сливочном масле думай. Чаще умные мысли будут голову посещать. Пошли, что ли?

Напарники тронулись уверенной рысью.

Под надбитыми каблуками кирзовых сапог с титановыми подковками грохотала сухая земля, чуть прикрытая жидкой порослью жухлого разнотравья.

До трех растопыренных топольков топать пришлось куда дольше, чем полагали Жора с Вованом.

Но все же догромыхали они до цели размашистой рысью, сорвав с ветвей стайку ласточек. С топольков полетели на землю желтые бабочки.

- Ну? – сказал Жорик, вопросительно глядя на Гурика.

Гурков, приподнявшись на цыпочки из титана, принюхался к ветерку, затеваемому горькими волнами с зюйд-зюйд-веста.

- Дальше надо идти. Той же дорогой.

- Куда дальше-то? В зияющую пустоту? И где ты здесь дорогу увидел?

- А, вона, смотри: первый домик уже виднеется.

Жора подозрительно сощурил глаза и действительно увидел на горизонте смутное пятнышко.

- Ёханый бабай, точно! Во дает, полено тюменское!

- Жорик, я тебя, вроде, не обижал!

- Ладно, прости, Вован. Это я не со зла. Кстати, чуешь, что ветер немного горчит? Это, наверняка, дымом печным несет. Что тебе твоя деревенская смекалка на этот счет гутарит?

- Может, и дымом печным. А, может, где лес горит. Или сушняк. Километров за тридцать. Хрен его знает.

Они долго брели, изрядно умерив прыть, по степенному бесконечью алтайского космоса. Спугнули с десяток сусликов и хомяков, передавили и изувечили мириады кузнечиков, муравьев и божьих коровок, оставляя после себя прямую пепельно-серую полосу – признак целеустремленной человеческой деятельности.

- «Словно сумерек наплы-ы-ыла тень: то ли ночь, то ли день. Так сегодня и для нас с тобой гаснет све-е-ет дневной…» - загнусавил Жорик, искусно воссоздавая гайморит солиста «Поющих гитар».

Мутное пятнышко на горизонте по первости и не думало приближаться, что не могло не вселять в души пропотевших уже бойцов глухое угрюмство, однако внезапно одумалось и стало вспухать одиноким силикатно-кирпичным строением с крышей из рубероида.

Жорику, между тем, показались подозрительными два обстоятельства.

Во-первых, у строения отсутствовала традиционная дверь. Вместо нее в середине фронтальной стены чернел зубатый провал.

Во-вторых, крыша строения не испускала в пространство обычный букет проводов, который мог бы свидетельствовать о сопричастности одинокой постройки к другим, пусть даже самым малым очагам человеческой цивилизации.

Две этих веских детали указывали на заброшенность странного хуторка в алтайской степи.

Широко обогнув кирпичный барак с двух сторон – Жорик продвигался с правого фланга, а Гурик с левого, - бойцы сошлись за задней его стеной и остановились в унылом раздумье.

За постройкой никакой деревушки не было.

Бескрайним аэродромом расползалась во все стороны степь цвета линялого хаки.

Горизонт был по-прежнему мутен и грязен. О какой-либо линии горизонта не приходилось ни мыслить, ни говорить. Линии у него здесь отродясь не бывало.

- « Степь да степь кругом… » - завел вдруг чистым тенором Гурик.

Потрясенный Жорик едва не отпрыгнул от Гурика.

- Ты чего это?! А, Гурков?!

- А чё? – не понял Вован.

- Да нет. Ничего… Вроде, спокушником всегда был. А тут… Я даже не знаю, что и сказать… Ладно, садись давай. Ситуёвину обмозгуем.

Напарники сначала уселись, а потом улеглись голова к голове на разогретую солнцем асфальтовую дорожку, опоясывающую строение по периметру. Жора потрогал стенку из серого кирпича. Стенка принялась перегонять в ладонь накопленную солнечную энергию. Жора заскользил ладонью вниз по шершавой, но дружелюбной кирпичной кладке, пока рука не обрела суровый покой на асфальтовом наждаке.

- Да, бля. Попили, называется, медовухи, - подбил ситуацию Жорик. – И на хрена этот гад Сивуха приперся? Сбил нас с единственно верного курса. Эге! А как он к нам попал-то?! Вот интересное дело! От одного квадрата до другого не меньше восьми километров будет. Мне об этом сам белобрысый бухтел. И карту секретную показывал. Это что же получается? Значит, Сивуха восемь верст отфуярил, да еще с залетом в деревню, чтобы с нами медовухи испить? Во, бля, дает!

- Севка, если не примет, сколь его душа просит, то места себе не находит. Он почти каждый вечер молодняк по центряку шваброй гоняет. Чё, сам что ли не знаешь? А если своего не доберет, то молодежи вообще хана. В умывальник по одному заводит и фуярит до опупения!

- Ну это ты, Вован, заливаешь. По центряку молодежь он гоняет, а про умывальник не верю. Сева не злой.

- А я не говорю, что он злой. Он не злобу на них вымещает, а нетерпение. Ему просто нужно чем-то руки занять. Я как-то в умывальник захожу, а там молодой кровью умывается. Правда-правда! - Гурков говорил все это, слегка улыбаясь небу или гудроновой сопле, свисавшей с крыши барака. - Водит по морде руками, а у него изо рта и носа кровь, как из крана хлещет. Полный капец. А на халявку пить, так Сивуха вообще заводной, я таких и не видывал.

- Да где ты заводных видеть-то мог? В своей Ивантейке, что ли?

- В Ивантеевке, - поправил Гурков. - Жорик, а помнишь, как мы в карантине гудрон с голодухи жевали?

- Может, ты и жевал, а я нет. А ты глину не пробовал есть? Или цемент? Очень на муку похоже.

- Не пробовал. А вот гудрон ел. Пожуешь-пожуешь, а потом глотаешь. И ничего. Принимает желудок.

- Слышь, Вован, а сколько мы сюда херачили? Посмотри там на свой гранатовый брегет.

Гурков задрал левый рукав бушлата и приник глазами к часам.

- Ни фига себе! Мы с тобой уже целый час по степу плутаем!

- Ё-к-л-м-н! Не может такого быть! Это же хер на рыло нам светит из подворотни! Нам же надо срочно деревню искать, а оттуда - галопом на точку. И то едва успеваем!

Жорик сорвал с головы пилотку, ухватился покрепче за рогатую звездочку и хлопнул пилоткой, как мухобойкой, по жирному муховозу, дремавшему на стене никчемной постройки.

Хлопок получился отменный. Будто бумажный пакет из продмага надули и о ладонь бабахнули. Хотя мощный заряд ушел в силикатное молоко. Мохнатая муха даже не взлетела, а просто лениво переползла в безопасное место под самой крышей.

- Эй! Эй! Кто это там шалит? Кто это там фулиганит? Вот я ща как выйду! Ща как дам кому-то просраться! – засипело внутри кирпичной конурки.

Жорик и Гурик замерли на долю секунды, а потом одновременно вскочили на ноги, цокнув титановыми подковами.

- Что это за етитская сила здесь обитает?!

Времени на размышление у строителей не было. Переплетным шилом колола воинов мысль о бесхозном квадрате и о белобрысом побрядчике, который вот-вот там появится. Настал этап решительных действий.

Жорик обошел строение с левого фланга, а Гурик, естественно, с правого.

Встретились они у зубастой расщелины в центре фасада и плотно прижались к стене у края черной дыры, каждый со своей стороны, - так, чтобы их не увидели изнутри.

Внутрь заглянуть они не решались (на таковские грабли они уже наступали!), поэтому Жорик крикнул особым драчливым голосом:

- Эй, что за фофан там разоряется, а? А ну, выходи из пещеры! Гниль перекатная!

Воины сняли ремни и держали их наизготове. Пряжки тяжко покачивались на солнце и сверкали, как золоченые маятники.

Из пещеры полувыползло престарелое существо деревенского облика – застряло в проходе. В руках деревенского старца трепетали ржавые вилы. Грозные заражением крови.

Стоптанные кирзачи, старые ватные брюки с сатиново-черной заплатой промеж шатких кавалерийских ног, куцая телогрейка, барашковая ушанка с кожаным верхом и растоптанными ушами, сморщенная эбонитовая личина, траченая махрой бороденка.

- Но-но! Ишь, распоясались, черти бесхвостые! – грозно сипел старик. – Ужо, пошалите-ка здесь у меня! Враз всех бузотёров к едреням на погост отправлю! Ни старого, ни малого не пожалею!

Старик выкрикивал нелепые эти ругательства и смотрел почти прямо на солнце – синеватыми бельмами вместо глаз.

- Ты чё, дедушка, - сказал примирительно Гурик. – Мы - мирные люди. Без бля. Хоть и военные строители. Хлеб да соль тебе, дедушка.

- А пошли вы все на хер!!! – закричал злобный дедушка и начал тыкать вилами в пространство перед собой, словно упражняясь в искусстве рукопашного боя посредством винтаря со штыком.

Жорик и Гурик отпрянули на безопасное расстояние.

- Дедушка, ты же, йоханый бабай, слепой, как крот. Мы же тебя пряжкой по башке полоснем, ты и окочуришься. Давай лучше мириться. Нам информация нужна.

- Ах, вам информация нужна, гады американские! Ща всех положу! Навзничь и ниц!

Дедушка сделал несколько зверских выпадов вилами в произвольные стороны, и поэтому Гурик цокнул его несильно пряжкой в коричневый лоб.

Дед выпустил вилы из рук и рухнул в черный провал.

Вилы чиркнули гнилыми зубцами об акулью шкуру асфальта.

Бойцы вытянули старика из черного зева за стоптанные до дыр кирзачи, разложили на асфальтовом коврике и оказали первую помощь.

Жорик привел дедушку в чувство парой несильных пощечин.

А Гурик нашел поблизости пучок подорожника, сорвал листок помясистее, вытер его о полу бушлата от пыли, густо на него поплевал и приклеил на кровавый лоб старика.

- Ты чё, дед? Остынь, охолонь! – примирительно начал Жорик, усевшись на корточки рядом с воинственным стариканом. - Найди в себе силы принять действительность за реальность такой, какой она фактически и является. Мы, дед, не шпионы, а военные строители. Мы заблудились немного. Потому и нуждаемся в информации. Тут где-то деревня поблизости прячется. Не подскажешь, как нам до нее добраться? Ты нам только главные ориентиры скажи. И всё. Там, говорят, медовуху в лабазе дают. Медовухи хочется – сил нет терпеть. Мы сразу туда рванем, а оттуда – на точку. Туда за нами «газон» скоро должен приехать. Ну? Что? Не веришь, что мы из стройбата? На, вот, пощупай звездочку на пилотке. Или вот лучше эмблему с бульдозером на якоре.

Старик с трудом приподнялся, заохал, а затем ощупал студеными нервными пальцами звездочку на пилотке Жоры и эмблему на бушлате Вована.

- Стройбат, точно стройбат, - удовлетворенно задергал он раскляченной бородёнкой. – Да я это тогда уже понял, когда вы меня по лбу пряжкой стеганули. Как волка или собаку какую бешеную. Рази ж так можно?!

- Прости нас, дедушка. Не со зла мы, а от нетерпения. Служба достала, домой хочется. Оттого руки и зудят, - сказал виновато Жорик.

- Дедушка, как нам в деревню пройти? Объясни покороче, пожалуйста, - сказал Гуров. – А то у нас времени совсем нет. Спешим мы очень. Правда-правда.

- Какая вам, на фуй, деревня? Нет здесь никакой деревни! Ближайший населенный пункт – город Алейск - в тридцати километрах отсюдова! Кто это вам про деревню наплел? Здесь вообще особо секретная зона.

- Звиздишь ты, дедушка, - сказал Гурик. – Я за это тебя сейчас накажу. Ой, как накажу!

- Вот гад! Это я-то вру? У меня партейный стаж – сорок два года! Ты меня, гад, оскорбил. Я, гад, если и врал кому, так это жене своей, а больше – ни-ко-му! Честь коммуниста. Понимаешь, гад, что такое партейная совесть?

- Вован, оставь его. Не врет он. Дедушка, а сам-то ты как здесь живешь? И что ты здесь делаешь?

Дедушка приподнялся на локтях, оперся спиной о зубчатую краюху пещеры и зашептал:

- Здесь и живу. Я объект охраняю. Особо секретный. Но вам можно открыться. Вы стройбат – самое надежное войско. Почище вэвэшников и погранцов. Вэвэшников презираю, а погранцов никогда не видал. А стройбат в любой передряге народу подспорье! Из самого топкого болота родину вытащит! Любой лютой вражине харю начистит! Хотя заходить на объект не позволю – враз порешу. Предписание такое имею. Там у меня динамитная машина фуционирует. Если что – за рубильник дерну, и полетит всё к едрене фене! А что слепой я – неважно. У меня зато слух сильно развит. Для поставленной мне задачи - это главное. Я ухо к земле приложу – и всю степь слышу: где-что шебуршится. И что под землей происходит - тоже всё слышу. Вплоть до интимных разговоров. А им от меня это и надобно. Они ненадежных вылавливают. Ненадежных к ракетам приставлять никак невозможно. Или не на ту кнопку нажмут. Или потом на гражданке всё разболтают. Где какая ракета стоит, и всякое прочее. Вот оно как! А деревень здесь поблизости нет. Были когда-то давно, да сгинули. Жуковка, колхоз имени 15-го партсъезда, Бурсавка, Усачево. Мор, что ли, какой напал? Я уж и не помню. Пропали – и всё. Я-то сам из Алейска. Техникум так кончал и жениться пытался. Мне оттуда продовольствие и воду раз в неделю на «козелке» доставляют. А зимой – еще ватное одеяло и спальный мешок. Но это только, как говорится, присказка...

- Спасибо, дедушка, за присказку, но, извини, у нас времени больше нет тебя слушать. Нам на точку надо срочно бежать, - поторопил деда Жорик.

- Дедушка, а у тебя, случайно, сливочного масла не будет? Граммов сто? - безнадежно поинтересовался Вован.

- Сливочное масло мне не привозят. Недород в стране. И вообще казенной порцайкой поделиться никак не могу. Это уж извини-подвинься.

- Это ты меня, дед, извини. За то, что я тебя по лбу шандарахнул, - покаялся Гурик. – Но ты сам нарывался. И потом еще гадом меня обзывал.

- Так ты же меня во лжи обвинял, - встрепенулся дед и весь захрустел от гнева. - А для меня более тяжкого оскорбления не существует! Понял, гад?

Дед уставил на Гурика синие бельма и притянул его к себе за ворот бушлата.

Гурик в страхе отпрянул, с трудом отлепив от себя липкие, как эпоксидка, руки кровавого деда. Дедушка весь был в сухой и свежей крови. Кровь сочилась со лба сквозь подорожник, украшала осенним багрянцем глазные впадины, в оправе которых вертелись фарфоровые шары, текла по бороздкам морщин на щеках, заливала ветхие уши, потихоньку превращала бородку, развалившуюся на две половинки, в пионерский атласный галстук.

- Ладно, пойдем мы, - сказал Жорик и на прощанье хлопнул дедушку по груди.

Дед захрипел, забулькал кровавыми пузырями и замахал в ответ коричневой лапой – до свиданья, мол, бравый стройбат!

- До свиданья, дедушка, - сказал Гурков. – Может, когда еще наведаемся к тебе. Если белобрысый подрядчик нас поблизости десантирует.

- Токо рад буду, токо рад буду! - гостеприимно посипывал страж стратегического объекта.

На прощанье Гурик вложил в руку деда пучок подорожника:

- Это тебе на смену. Если кровь не уймется.

Когда бойцы отошли от строения метров на двадцать, Жорик ткнул Гурика локтем в живот:

- Ну, друг любезный, показывай теперь обратную дорогу к нашей прекрасной яме.

- Дык надо в сторону топольков двигать.

- Это я и без тебя знаю. Но только топольков отсюда пока не видно. Ну, что теперь тебе твоя деревенская смекалка шепчет? Прислушайся к своему пасторальному подсознанию.

- Дык надо обратного следа держаться. Мы же как шли? Ногами шаркали, пыль поднимали, траву мяли.

- Молодец, Гурков! И почему ты еще не ефрейтор с такими топографическими познаниями?

- Жорик, а, Жорик? Я же тебя, вроде, не обижал, а?

- Ладно-ладно. Прости, Вован. Не гони на меня понапрасну телегу. У меня про ефрейтора случайно вырвалось.

Согласно неписаным постулатам служить в стройбате ефрейтором считалось делом позорным и унизительным. Поэтому все, как могли, пытались избежать присвоения этого никчемного звания к очередному официальному празднику. Командиры об этом, разумеется, знали и чаще всего со скрытым злорадством кидали такие подлянки на ноябрьские торжества. Удостоенные бухались в обморок, и сердобольные сотоварищи оттаскивали их в казарму - отпаивать чифирем и одеколоном.

Поиск обратного следа занял изрядное время.

Однако странное дело – сколько солдаты не рыскали, не плутали и не петляли, они так и не смогли отыскать ни малейших намеков на свой же обратный след. Видимо, солнце уже подсушило взрыхленную ими землю, а легкий ветер разметал ее, как опытный маскировщик.

- Вот блядство-то! - забеспокоился Жорик. – Вован, сколько времени в нашем распоряжении?

Гурков снова произвел сложную процедуру осмотра часовых стрелок и доложил:

- На обратный путь нам минут двадцать осталось. Эх, курить до чего хочется! Надо было у дедушки курева попросить. Хотя, наверное, не дал бы. Курево у него тоже казенное.

- Ну, и куда мы теперь пойдем, а? Мы, вроде, оттуда пришли. Так?

Жора как-то неопределенно, с каким-то даже отчаянием махнул рукой. Будто градусник встряхивал.

- Точно. Вроде оттуда, - так же неуверенно подтвердил Гурков.

Шли обратно таким же макаром, как и во время поиска деревушки с медовым лабазом.

Изредка вспугивали хомяков, сусликов и сурков. Один раз видели вдалеке лисицу. А, может, просто рыженькую собачонку. Продолжали давить мириады кузнечиков, муравьев и божьих коровок.

Прошло еще тридцать минут, а топольков в желтых косынках - как ни бывало.

Посовещавшись, забрали чуть-чуть левее и перешли на легкий трусящий бег.

Однажды, на самом старте военно-строительной службы, когда они еще продирались сквозь «Курс молодого бойца» в так называемом «карантине» (эдакой «резервации» для новобранцев)), таким легким бегом их покарал старшина Бойчук за выявленный бычок под шконкой одного из карантинных салаг. Уличенный салага шепотом клялся, что это якобы сам старшина подбросил ему под кровать чинарик, потому что курил салага в ту пору пока еще только «Союз-Аполлон», а бычок был явно плебейского происхождения. Но этот скулеж ровным счетом ничего не менял. Старшина выстроил отделение в одних хэбухах на лютом морозе (минус двадцать четыре) и бегал с бойцами широким кругом вокруг трех казарм, пока отдельные воины не начали задыхаться, сипеть, деревяниться членами и время от времени падать, зарываясь отмороженными носами в зыбкий снег по краям бульдозерной трассы.

Когда московский Жорик совсем изнемог и предложил тюменскому Гурику перейти на спортивный шаг, Вован вновь посмотрел на часы. Оказалось, что бежали они ровно двадцать четыре минуты.

Топольки все никак не желали являться их взору, зато минут через пять скороходного шага воины вновь увидели черное зернышко на размытом, колеблющемся горизонте.

Секретный объект.

Дикий сторож.

Страшные бельма.

Партийная честь.

Жорик и Гурик остановились и дружно выругались таким циничным и грязным матом, что впервые устыдились на миг той мерзости, которой нахлебались в стройбате. Однако если Гурков с раннего детства считал матерок неотъемлемой частью своего словаря, то Жорик до армии вообще не ругался матом и всерьез собирался блюсти этот принцип в стройбате. Тем не менее стройбат оказался сильнее Жорика и заставил его поступиться принципами. В этом ничего зазорного не было, потому что стройбат шутя ломал и калечил людей позабористей Жорика, а уж заставить кого-то похерить «сакральные» принципы стройбат почитал за одно из любимых своих развлечений.

- Главное, не поддаваться панике, - поучал Жорик поникшего Гурика. – Следи за ходом моей мудрой мысли. Белобрысый приехал и не застал нас в квадрате. Так?

- Так, - послушно повторил Гурик.

- Значит, с этого момента мы в самоходе, - продолжал развивать свою мудрую мысль Жорик. - Так?

- Так, - вторил эхом Гурков.

- Отсюда следует элементарный дедуктивный вывод. Раз мы уже в самоходе, то можем смело гулять двое суток. Наказание, которое мы понесем, от этого не изменится. Ну, насует нам Пушка по рылу. Ну, может, еще замполит Степанов добавит, чего, конечно, хотелось бы избежать. У Пушки-то рука хоть и большая, но какая-то дряблая. А у Степанова лапа жилистая. И вообще он сука известная. Помнишь его любимую присказку: «Я не за то тебя бью, что ты в самоволку пошел, а за то, что попался».

- А помнишь, как он вас всех заловил, когда вы в Кормиловке к бабам ночью удрали, а он, падла хитрожопая, сначала домой как бы уехал, ну, вроде с концами, а потом на ночной электричке вернулся и в роту приперся? Вот шухер-то был! – оживился внезапно Гуров.

- Ой, да помню, помню! Не забывается такое никогда. Он тогда всех самовольщиков по двое в канцелярию вызывал. Для ускорения карательного процесса. Мораль читал. Долго читал, да еще улыбался при этом, добродушно и как бы с горчинкой: что же вы, мол, ребята, я к вам - со всей душой, а вы меня подставляете? Сучара! Бдительность усыплял таким образом, а потом посередке фразы как вдруг дризданет по едальнику кулачищем дубовым. Помню, Брянцу не повезло. У Степанова в канцелярии кровать железная стояла. С шишечками на спинках. Он на ней своих телок дрючил. Много их у него было. Наверное, за год целый батальон телок через себя пропускал. Запрется на ключ в канцелярии, занавесит окно солдатскими одеялами и дрючит, и дрючит, и дрючит. А потом выйдет гоголем, телку до дверей казармы проводит, подойдет к дневальному, потянется с хрустом, подмигнет игриво и скажет: «Батальоны пррросят огня». А дневальный стоит, как по струнке, ни жив, ни мертв. А помнишь, к нам этим летом одна молодая проверяющая приезжала… Ой, ё-моё! Это я что-то совсем отвлекся! Я про кого начал рассказывать? Ага - про Брянца! Так вот, когда он Брянца по морде хрястнул, тот на ногах не удержался и прямо виском на шишечку налетел. Брякнулся на пол и лежит, как матрац обоссанный. Я думал, что он на месте копыта кинул. Я как раз в паре с Брянцем был, у письменного стола стоял, то есть следующая колотуха мне железно выпадала. А Степанов побледнел, растерялся - подумал, что человека убил. А Брянец вдруг как вскочит - и за дверь! Степанов за ним. А я, бля, не будь дурак, тоже из канцелярии – прыг! Пролетел в тот раз, короче, удачно. У Степанова после Брянца весь запал вышел. Он даже Брянца, когда поймал, не тронул. Ощупал только висок и сказал: «А ну, пошел прочь, балерун гребливый!» Брянец-то до армии хореографическое училище в Питере закончил. Короче, уберег меня тогда случай от степановских звиздюлей. Эй, Вован, ты меня слушаешь?

- Жорик, я ведь все это и сам знаю, - кротко сказал Вован. - Поэтому я тебя, наверное, не слушал. Я что-то про еду задумался. Кушать очень хочется.

- Ты про кушать – пока не задумывайся. Ладно, оставим мертвым хоронить мертвых. Давай дальше мыслить. Значит, двое суток мы смело гуляем, как законные самовольщики. А почему? А потому что лишь по истечении вторых суток...

- По истечении – это как? Когда двое суток совсем пройдут, что ли?

- Гурков, хорош прикидываться дебилом. Короче, только начиная с третьих суток наше отсутствие будет считаться самовольным оставлением части. А это, бляха-муха, уже совсем другой коленкор. Этого коленкора мы, естественно, не допустим. Понял, Вован?

- Понял!

Гурик, наконец, осознал, что кроме колотушек ничего серьезного ему пока не грозит и заметно воспрянул духом.

К четырем часам пополудни самовольщики ни квадрата Малевича, ни подвыпивших топольков так и не обнаружили (не попадался им больше и особо секретный объект), однако выбрели на какую-то невзрачную, но зато асфальтированную дорогу.

Немного поразмышляв (хотя размышлять им было, собственно, незачем, по причине отсутствия пищи для анализа ситуации – воины даже толком не представляли, где находится юг, а где – север), Жорик и Гурик решили свернуть направо и идти вдоль дороги до первого населенного пункта.

Обоим жутко хотелось есть и особенно пить (а Гуркову еще и курить), и по этой причине их помыслами помыкали инстинкты, а вовсе не светлый разум. Дорога в выбранном направлении шла чуть-чуть под уклон, что несколько облегчало продвижение любителей медовухи в тревожную серую даль.

Шли они немыслимо долго. То есть настолько долго, что все мысли в их головах давно кончились. Не менее четырех или даже пяти часов. За это время по дороге не прошмыгнуло ни одного транспортного средства - ни в ту, ни в другую сторону. Путники взмокли от пота, покрылись мучнистой пылью, стекавшей грязными каплями по лицам и за воротники, но темп держали приличный. Однако их совокупный моральный дух упал почти до нуля и витал над землей «низэнько-низэнько», как какой-нибудь тяжко больной крокодил.

- Ну, бля, заброшенный край. Прямо Аризона какая-то! – сказал раздраженно Жорик.

- А у нас в деревне так всегда было, - возразил вяло Гурик. - Едва одна чужая машина за день через поселок проезжала. Да откуда машинам в степу-то взяться? Вот если взять к Алейску поближе, то там наверняка и движение пошибче будет.

- Так, может, мы к Алейску как раз и топаем, - предположил Жорик.

- А вот указатель встретим и посмотрим, куда мы идем.

- Ёханый бабай! Да ты на Алтае хоть один дорожный указатель видел?

- Видел. Один раз. Но не помню, где. Эх, нам бы хоть малю-ю-юсенькую деревеньку встретить. Чтобы там было хоть малю-ю-юсенькое сельпо. Ой-ё…

Гурков тяжко вздохнул.

Как-то разом стало темнеть.

Но с замедлениями и ускорениями.

Нервно-неровно.

Коленчато и ступенчато.

Наконец, наступил черед последней ступеньки дня.

Солнце помялось-помаялось невысоко над горизонтом, словно трусоватый прыгун с вышки в воду, а потом сигануло за еловый лесок в пустую ракетную шахту, где с комфортом (остаточная радиация солнцу до лампочки) устроилось на ночлег, прикрывшись стотонным люком.

В миг помрачнели, поблекли серые дали, а небо, наоборот, принялось наливаться густой синевой с искусным подсветом. Было слышно, как в небесах кто-то шаркал шлепанцами, стучал каблуками (тоже, кстати, с подковками), шлепал босыми ногами, тихо переговаривался и пересмеивался, что-то куда-то двигал и переставлял – видно, тамошние осветители еще продолжали кропотливую рутинную деятельность по подсветке вечернего неба.

Шустрые ранние звезды стали проклевывать там и сям на тонком атласе неба аккуратные дырочки, чтобы подсматривать сквозь них, что делается внизу. Углядели звезды и две маленькие фигурки, которые быстро передвигались по извилистой ленте в сторону беспорядочных желтых огней, похожих на горстку просыпанного на деревенском дворе пшена.

Желтоватое зарево на фоне бледно-синего неба застало путников враскоряк.

- Ух ты! Это чё это? – притормозил озадаченно Гурик.

- А вот тебе и город Алейск! – победно воскликнул Жорик.

В Алейске проживало 26 тысяч жителей, имелись железнодорожный вокзал, три продовольственных магазина, три школы, две промтоварных лавки, отдел военной прокуратуры, штаб военно-строительной части №52163, политотдел той же части, отделение милиции, парикмахерская и городская общая баня. Особо притягательных для стройбата объектов, вроде медицинского училища или ткацкого комбината, в городе не было, хотя в любом случае Алейск находился вне зоны прямой добегаемости 5-й военно-строительной роты.

Жорика с Гуриком возбуждали сейчас только продовольственные магазины. Им нужно было успеть туда до закрытия и при этом не попасться на глаза милиции, военному патрулю или офицерам из штаба части, прокуратуры или политотдела.

До города было еще дудеть и дудеть. Поэтому воины стиснули зубы и вновь зашагали по правому краю дороги, окрыленные электрическим заревом будущей жизни.

- Жорик, а, Жорик? – сказал Гурков. – Давай полкило сливочного масла купим, если, конечно, оно там будет, можно даже солёного, еще батон хлеба за 28 копеек, две бутылки портвейна, пару пачек «Примы» и… и… Да нет, вроде всё охватил. Или ты еще чего хочешь?

- Хочу. Но из другой оперы. Идея тут у меня одна родилась. Интересная. В город проникнем со стороны вокзала. Через овраги – и прямиком на вокзал. Там, кстати, буфет хороший есть. Допоздна работает. В буфете всё и закупим. Одно плохо, что там часто патрули ошиваются. И дежурный мент бролит. Но с этим парадоксом мы справимся. Не салаги же.

- Ага. Не салаги же! - поддакнул Гурик. - В случае чего оврагами в рощу уйдем, а потом обратно вернемся. Жорик, смотри! А во-о-он та развилка и дорога, по которой мы всегда из бани в роту возвращаемся. А вот и две березы почирканые. Помнишь, как Бычок в них влетел и весь первый взвод на рога поставил?

- Да уж, Бычара - редкий мудила. Только первый взвод в баню привез, как в зюзю нажрался. Ну хоть бы, бля, до третьего дотерпел. Или сделал бы, как все умные люди поступают. Затарился бы в Алейске, а вечером в роте или в кабине фиесту бы себе устроил. Так нет же! Не выдержала душа алкаша. А знаешь, что он тогда пил?

- Не-а. А чё?

- Огуречный лосьон.

- Ё! Это же дефицит!

- Да просто повезло дураку. Попал под завоз. В галантерейной лавке пять пузырей взял и без закуси прямо у магазина высосал. Мне художник Сашка Рацкевич рассказывал. Они, кстати, вместе пили. Сашка тоже пять пузырей выдул. Но он-то не водитель! Он и десять мог выжрать. А Бычара за жизнь людей отвечал. За нашу с тобой жизнь. Разницу усекаешь?

- Усекаю. Жорик, а что такое фиеста?

- Фиеста, Вован, это когда залпом пять пузырей лосьона без закуси.

В тот весенний погожий день Бычок на скорости под девяносто вписался вместо левого поворота в две кудрявенькие березки, победно стоявшие буквой «V» на обочине сельской грунтовки. К счастью, удар пришелся вскользь, а не в лоб.

Фургон, набитый солдатами, отшвырнуло в сторону по касательной, закрутило и резко бросило вверх колесами. Крытый кузов – четыре стальные ребра, обтянутые брезентом, - выдержал тест на прочность: лишь с хрустом осел на полметра. Иначе не обошлось бы без трупов: тридцать харь в брезентовом коконе матерные нескладушки орали.

Фургон валялся, как жук на спине, а из заднепроходного отверстия короба выползали, стеная и охая, разморенные (после портвейна и бани), ошарашенные (после сальто-мортале без бля) и окровавленные (после полученных ран) бойцы первого взвода.

Комвзвода Ревякин покинул кузов последним, как капитан тонущего корабля, и выстроил взвод на лужайке. Как ни странно, взвод отделался только шишками и синяками.

- Ай, молодца! Ни единого перелома и вывиха! – крякнул довольно Ревякин после осмотра подразделения. – Только портвейном от всех разит. Ну, на эту тему мы с вами единолично поговорим.

- Товарищ лейтенант, - сказал рядовой Калюжный. – А я читал, что в таких ситуациях алкоголь как раз помогает. Под воздействием алкоголя мышцы расслабляются, что снижает вероятность телесных увечий.

Ревякин хотел было ответить ему что-то язвительное, вроде того, что вечером в канцелярии надо бы опыт поставить, чтобы проверить, насколько верна эта теория, но только махнул на солдата скрюченой рукой.

Самый большой ущерб понес шоферюга Бычок. Однако ущерб этот был сугубо моральным. Даже будучи в стельку пьяным, Бычок понимал, что инцидент чреват для него дисбатом или даже тюрягой. Благоухая огуречным амбре, Бычок ползал вокруг лейтенанта на разбитых коленях и вымаливал помилование. Комвзвода резонно ему отвечал, что решать судьбу виновника аварии предстоит не ему, а командиру части или даже военному прокурору.

Лейтенант отрядил младшего сержанта Ганькина доложить комроты о досадном событии. Ганькин и сам едва на ногах держался – разумеется, не от полученных ран, а от мешанины пива с портвейном в желудке. Лишь на лбу у него пламенела косая царапина. Ревякин рад был бы выбрать для этой миссии кого-то другого, но Ганькин показался ему самым трезвым из всех присутствующих, включая самого лейтенанта.

Позднее рассказывали, как Ганькин с окровавленным лбом ворвался в казарму роты, схватил за грудки дневального, рявкнув: «Где Пушка?», потом устремил неверную поступь своих журавлиных ног в Ленинскую молельню, где в это время комроты старлей Илюхин по прозвищу Пушка проводил типовой инструктаж среди членов бюро комсомола, и доложил ему четким командным голосом, ни разу не заикнувшись:

- Младший сержант Ганькин без вашего приказания прибыл! Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант? Согласно распоряжению командира первого взвода лейтенанта Ревякина довожу до вашего сведения тот факт, что автофургон типа ГАЗ-56 с находящимися в нем военнослужащими первого взвода, направленными для помывки в городскую баню №1 города Алейска, на обратном пути врезался при невыясненных обстоятельствах в непредвиденное препятствие в виде двух взрослых берез, в результате чего потерял управление и опрокинулся вверх колесами. Жертв и пострадавших среди военнослужащих взвода не имеется. Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

Пушка, укороченный человечек с удлиненной гордыней, ударил Ганькина по голове подшивкой журнала «Коммунист вооруженных сил» (правда, до головы не достал, и удар пришелся в плечо) и закричал:

- В карцер мерзавца! Немедленно в карцер!

Хотя карцера в роте не было, слова старлея никого не удивили, поскольку все давно привыкли к его чудачествам. Так, однажды он поклялся перед строем, что посадит санитара Холкина в «волчью яму» за кражу спирта в медчасти, и немедля отрядил пятерку бойцов рыть «волчью яму» за столовой-времянкой. Яму с грехом-пополам вырыли, но вместо Холкина посадили туда кабанчика, которого Пушка вздумал откармливать для собственных нужд. Через несколько дней кабанчик куда-то пропал, и командир приказал сливать в яму пищевые отходы. Но из-за страшной вони Пушка был вынужден отказаться от этой затеи и приказал яму засыпать, отрядив для этой цели опять же пятерку бойцов. Таким образом, круг замкнулся, и равновесие в ротной экосистеме восстановилось. Вот за эту способность поддерживать в роте позитивное статус-кво, пусть, порой, и причудливым образом, Пушку поголовно любили и уважали.

Поскольку серьзно пострадавших в аварии действительно не оказалось, Пушка сменил гнев на милость и объявил амнистию. То есть отменил закрытое разбирательство в канцелярии под руководством замполита Степанова.

С Бычком тоже все утряслось.

Начальство решило не выносить сор из казармы и вместо дисбата приговорило Бычка к социальным работам: ремонту автофургона. Бычок возился с машиной месяца три, но в конце-концов поставил ее на колеса, и она еще долго бегала в некрытом и крытом виде, пока один командировочный шоферюга не утопил ее в местной речушке. Машина настолько увязла в илистом дне, что все попытки извлечь из болота трехтонного бегемота оказались тщетными. Шоферюгу угнали в дисбат, а Бычок еще долго оплакивал гибель «газона» горюче-смазочными слезами.

Жорик и Гурик добрались, наконец, до кудрявых березок с рваными шрамами на коре. Остановились.

- Передохнем, а? Минут пять? – предложил Жорик и, не дождавшись ответа, уселся в траву, прислонившись спиной к стволу дерева.

Гурков тоже бухнулся рядом.

- Жорик, а, Жорик? А что за идея тебе в голову пришла? - поинтересовался Вован.

- Ай! – отмахнулся Жорик. - Тебе она не подходит. Тебя только сливочное масло возбуждает.

- Не, ну скажи. Что за идея? Мне ж интересно. Правда-правда.

- Да в Москву я хочу мотануть. Прыгну на товарняк - и в Москву полечу.

- А посадят же? Или в дисбат отправят.

- А пошли они все на хер. Достала меня армия до кишок. Понимаешь? Нет мочи терпеть. Первым делом по Мосве прошвырнусь. Дома не буду показываться, а то сразу заловят. У кого-нибудь из дальних друзей засяду. На Москву посмотрю, погуляю, телок потрахаю, а потом обратно сюда же на товарняке. К деду на секретный объект потопаю. Уговорю его запросто. Будем вместе жить. Помогать ему буду. Он же слепой совсем, хоть и хорохорится. Потом снова в Москву. Потом снова к деду. Ну вот так вот примерно я свою жизнь дальнейшую и представляю. А, может, вообще с Пушкой договорюсь, чтобы дело замяли. А чтобы загладить вину, возьму себе геройский аккордный подряд. Например, на обшивку шахтных стволов подушками из пенобетона. Работа вредная. С эпоксидной смолой. А это канцероген, говорят.

- Жорик, а, Жорик? А, можно, я с тобой поеду?

- Ёханый бабай! Не по пути нам с тобой, Гурик. Ты же родом из-под Тюмени.

- А я в Москву хочу. Хочу на Москву поглядеть. Ну и там всякое… Как получится. Я ведь только в Тюмени и был. И то один раз.

- А посадят же?

- Да и хер с ними со всеми! Нам дедушка с партийным стажем поможет.

Жорик и Гурик весело загреготали.

- Ты чё, серьёзно со мной дергать надумал?

- Бля буду, серьёзно. Не веришь?

- Без динамо?

- Бля буду, без динамо.

- Ну, тогда – по рукам.

Жорик и Гурик развели в широком замахе десницы и стремительно бросили их навстречу друг другу. Раздался щелчок, похожий на выстрел кнута с конским хвостиком.

В этот самый момент до бойцов докатился раскат далекого грома. Затем гром перерос в утробный рык голодного тигра.

Жорик и Гурик поспешно поднялись и стали с тревогой вглядываться в темноту, исходящую рыком. Внезапно темнота сменилась золотистым сиянием. Сила сияющего рычания стремительно нарастала и вскоре достигла крещендо.

Вован и Жора зажмурили глаза от нестерпимого света.

- Летающая тарелка! – загрезил трепещущий Жорик.

- Военный патруль на «козле»! – уныло предрек Вован.

Что-то остро зацикало, застонало и рычание смолкло. Бойцов накрыло оглушительной тишиной.

Жорик и Гурик открыли глаза и тут же их зажмурили.

Желтые фары светили им прямо в лицо.

- Вот вы где, голубки шизокрылые! Что, потерялись? Чего молчите? А? Рядовой Варгизянов и рядовой Гурков! А ну живо в кузов! Я вас полдня ищу. По степи, как заяц, петляю. Одного бензина на вас сколько извел!

Жорик и Гурик выбрались из эпицентра слепящего света и приоткрыли глаза.

Ёханый по голове! Да это ж их подрядчик! Собственной белобрысой персоной над кабиной родного «газона» бюстом комсомольца-героя парит!

А в кабине водила светляк беломорины меж губами гоняет.

А на лавках – третий взвод в полном составе за исключением их самих.

- Жорик, Гурон, чё стоите? Давайте по-бырому в кузов. Замудонились вас по степи искать. На ужин опаздываем!

Это сержант Камалдинов их вежливо подстегнул.

-Ну чё вы, как бобики! Залазьте быстрее в кузов! Ё-к-л-м-н!!!

А это уже тетрахордовый хор сотоварищей подсобил солисту.

Жора с Вованом бросились к заднему борту и, подпрыгнув, перевалились в кузов через шаткий барьер. Примостились у самого края на левой скамейке.

- Мужики! Гурков и Варгизянов - это я к вам обращаюсь. Дело, конечно, ясное – пошли за водярой и заблудились. С кем не бывает. Командиру я вас не заложу. Прощаю на первый раз. Но чтобы этот первый раз был и последним! Лады?

- Лады! Первый и последний! Первый и последний! Честное военно-строительное слово! – заверили подрядчика в унисон Жорик и Гурик.

- Значит, заметано. Точку свою завтра добьете. Лопаты ваши с верхонками я забрал. Завтра у меня получите. А на точку я вам двадцать минут даю. Потом на другой квадрат перекину. Не управитесь - ваша проблема, - сказал белобрысый.

Подрядчик засветил китайский фонарик, заскрипел карандашиком в секретной тетрадке, потом сунул тетрадку в школьный портфельчик, с которым никогда не расставался, и шлепнул ладонью по крыше кабины:

- Шеф! Трогай!

Под капотом «газона» что-то остро зацокало, потом застонало и заревело. Бойцов грузно тряхнуло. Машина тронулась, набирая с натугой ход.

- Слышь, вы где это шлялись? Точно за водярой гоняли? Или за самогоном? А, может, к бабам ходили? – гаркнул кто-то Жорику в самое ухо.

Жорик посмотрел на налево.

Сивуха!

- Да за медовухой твоей мы ходили! Назвиздил нам с три короба: «Медовуху в соседней деревне дают! Ноль восемь! По рупь двадцать три! Барнаульского производства!» Ну, ты нас, бля, и подставил! Нехорошо со своими ребятами так поступать!

- Жорка, ты чего, с дуба грёбнулся, что ли? Какая медовуха ? Ты о чем, зёма? Кто это вас подставил? Чё ты горбатого к стенке лепишь?

- Сам ты лепила! Ты же к нам на квадрат прибегал и предлагал за медовухой сгонять! Говорил, что денег у тебя ни копья нет, поэтому сам побежишь, а разопьём на троих!

- Кончай меня стремать, Жорка! Во-первых, мы сегодня безвылазно на точке проторчали. Нам грунт такой херовый попался, до самого конца мудохались, правда. сделали. Это - во-первых. А вот тебе во-вторых! - Сивуха сунул лапу за пазуху, вынул из потных недр бумажку синего цвета и помахал под носом Жорика. – Это, что, по-твоему, ни копья, да?

- Сев, да я тебя сегодня своими глазами у нашей ямы видел. Ты еще сказал: «Я к вам с пакетом от фельдмаршала Кутузова»!

Севку перекосило.

- Чё? От фельдмаршала Кутузова? Ты сам понимаешь, что говоришь? Грёбнулся ты! Точно грёбнулся! Или ты дурку мне гонишь?

- Сева, это как раз я тебя понять не могу. Мы с Гуриком в яме сидели, а ты на краю стоял. А потом ты нас еще козелами обозвал. У тебя что, провал памяти на почве кира?

- Грёбнулся ты, Жорка. Точно грёбнулся. К санитару Холкину тебе надо. Гадом буду, я из своей точки никуда сегодня не выползал. Ну, спроси наших ребят, они тебе тоже самое скажут. Знаешь, сколько кэмэ от одного квадрата до другого? Десять! Это что – значит, я туда и обратно двадцать километров гонял? Ты, в натуре, в своем уме? Ты чё, за ишака меня держишь? Или за салагу? А винищем мы запаслись. Дрозд вчера в самоход в Ребриху ходил, три пузыря самогонки припер. Спроси у него, если мне не веришь.

Жорик и сам уже стал понимать, что Сивуха, вроде, не врет и что это как раз его, Жорика, версия страдает серьезным изъяном. Он пытался натяжением мозга распутать узел противоречий, но в его голове то и дело что-то с треском срывалось, как велосипедная цепь с дефективной зубчатки.

- А… А… А… - начинал он несколько раз, глядя в ошалелые от услышанного и заплывшие от алкоголя глазки Сивухи, и замолкал, не зная, какими словами подкрепить это многозначное междометие.

Сивуха еще раз окинул Жорку скептическим взглядом (а не дурку ли гонит кореш?) и покрутил указательным пальцем у края пилотки.

Тут Жорика осенило, что у него есть надежный свидетель - флегматичный Вован, которого трудно заподозрить в безумии и который немедленно подтвердит, что Сивуха забегал к ним сегодня на точку. С торопливой надеждой он развернулся к Гуркову, но увидел, что тот крепко спит, уронив подбородок на грудь.

- Вован, а, Вован, - легко потрепал его Жорик за ворот бушлата.

Но Гурик спал, как убитый. Его мертвая до поры голова моталась туда-сюда на обильно смазанных солидолом шарнирах.

А ведь верно: как не устать, если столько километров протопали! И ради чего? А вот это еще надо выяснить!

Жорику стало жалко будить Вована, потому он не только воистину знал, но и как будто бы даже видел, что в этот момент Гуркову снилось, как он уплетает увесистый шмат вологодского масла по три восемьдесят за кило, запивая его медовухой и затягиваясь отнюдь не чинариком или бычком, а сигаретой любимой марки «Прима».

Жорик уронил утомленную голову себе на грудь и мгновенно уснул.

Женева, 14 декабря 2003 года.