ЭРЕМУРУСЫ

Памяти Д. С. Гендлина

Генрих Губиш - архитектор, учился в Ленинграде. Жил во Владивостоке, Душанбе, Берлине. Сейчас живет в Минске. Автор экологической книги «Что мы оставим потомкам». Преподавал в колледже, гимназии и институте Историю мировой культуры.

Путешественник. Украина (мотоцикл, велосипед,), Армения-Грузия (по горам), Киргизия-Казахстан-Таджикистан (горы), Дальний Восток (тайга и на байдарке по Японскому морю до Северной Кореи). Обо всём об этом всласть воспоминаюсь сейчас за п. машинкой и компьютером.

Ребята собирались в Ромитское ущелье. Звали и меня.

— А горы там есть?

— Горы везде есть, — ответил за всех задетый моим вопросом Данька и, обозвав скалолазом, добавил:

— Зато там – лес!  — из чего я заключил, что горы там, если и есть, то — так себе. Лес же меня тогда не интересовал.

— Там же заповедник..., - продолжал нажимать на меня всезнающий, везде побывавший Данька (строго говоря — Даниил Семёнович, но, провозившись всю жизнь с молодёжью, он так уж и остался на всю жизнь Данькой).

Вообще-то он тоже долам предпочитал горы, но в тот раз, пообещав ребятам поход на Ромит, сам пойти с ними не смог — потому, видно, и подбивал меня (без старших родители их не отпустили бы).

— ... а эремурусы — во! — показал он куда-то, гораздо выше своей головы, ещё и привстав немного на цыпочки. Видя, что я вс ещё колеблюсь, он набросал на листке человечка и рядом, на длинной-предлинной ножке — огромную гроздь. Наподобие виноградной, только подлиннее и — носиком вверх.

— ... синие-синие! А пахнут! ...

Вобщем — уговорил. Хоть и ясно было, что цветов таких на свете не бывает.

Группа собралась небольшая: на трёх парней четверо девчат.

Все — вчерашние школьники (да я — позавчерашний студент).

Пройти наметили большой вытянутой дугой: два лёгких перевала, две ночёвки (в горах и в лесу), а там — выбираемся на Варзобское шоссе, и в воскресенье, к вечеру — дома.

Так оно, в общем-то всё и произошло. Почти всё.

Растянувшись в цепочку (я как старший, замыкающим), мы начали некрутой, но долгий и нудный подъём на перевал. Тропка, виляя между скалистыми отрогами, уводила нас всё выше, пока, к вечеру уже, не привела (сразу за перевалом) к заброшенному кишлаку.

Возле крайней мазанки одиноко сидел на голом камне старый бабай с длинным псоохом в руках. Он-то и поведал нам, что сразу после войны всех отсюда согнали вниз, в долину— выращивать хлопок. Сам он из соседнего кишлака — пригоняет иногда сюда своих барашков: подкормиться в заброшенных садах фруктовым опадом. Деревья за полуразвалившимися дувалами, как и трава под ними — всё усыпано было перезрелым урюком и переспелым тутовником. А под одиноким раскидистым деревом — множество зелёных шариков грецкого ореха.

— Пад арэх ночьу кабан ходыт, — предупредил он, видя, где мы собираемся расположиться на ночлег.

Кабаны нас и вправду ночью потревожили, но сами же, заметив посторонних, перепугались и — бледными тенями — тут же скрылись в темноте.

Мы же наутро, вдоволь налакомившись урюком иперсиками, набили рюкзаки кисловатыми яблоками и двинулись дальше. Долго, правда, не могли оторваться от одного, особенно лакомого яства: огромная шелковица, сплошь — гуще, чем листьями — усыпана была тёмно-синей, нежно-сладкой с кислинкой крупной спелой ягодой.

Сочные тутовины не давались пальцам — давились в руках: липкая сладость текла за рукава, расползалась по губам, щекам и подбородкам.

Так дальше и пошли: с чернильными усами до ушей, с перемазанными, как у школьников, фиолетовыми пальцами и ладошками. Не то, что кабаны — медведи, завидя нас, разбежались бы с перепугу. Нас же самих всё это привело в восторженное состояние. Тем более, что показалось, наконец, из-за поворота и само Ромитское ущелье.

Тропа здесь круто спускалась вниз и скоро вывела нас на самое дно неширокой зелёной долины, где мы сразу же попали в окружение высоких ярких цветов, очень, по описанию, схожих с данькиными. Только пониже-таки ростом и не ярко-синих, а пламенно-рыжих.

— Эремурусы! — обрадовался я.

— Не — лисьи хвосты, — поправили меня ребята, бывавшие уже здесь с Данькой прежде, — Эремурусы дальше.

Мы всё брели и брели этой весёлой долинкой — безо всякой уже тропы, прямо босиком по траве — любуясь цветами и бабочками, радуясь ясной погоде и мягкому ковру под ногами. Я тоже был рад, что пошёл с ребятами: вместо шершавых скал ступни непривычно пружинят по травянистой подстилке, а глаза купаются в сочной зелени — где

Ещё встретишь такое в скалистых наших краях!

Лес уже — со всех сторон: впереди он подымается вместе с речкой, теряясь в складках предгорья, а по обоим берегам долины клубится волнами по ближним холмам, забираясь всё выше, и — чуть не лижет зелёными языками обнажённые вершины ближних гор.

Горы же, стараясь казаться выше, громоздятся цепочками друг на друга, тянутся на цыпочках вверх к тем, к настоящим... И лишь далеко-далеко за ними — над речкой, над лесом, над ближними холмами и вершинками — прямо по небесам — прочерчиваемая тоненьким светлым зигзагом контур тех, настоящих уже — Фанских гор. Со спокойным безразличием небожителей наблюдают они сейчас за теми, кто царственной их красе предпочёл курортные прелести заповедника. Я же ловлю себя на мысли, что не удержусь — заберусь как-нибудь и ещё в чудные эти места. Не обманул Данька: в самом деле хорошо оно, заповедное это ущелье!

Перебравшись сначала по камушкам через небольшую протоку, а потом ещё и вброд через неглубокую речку, мы снова вышли на свою тропу.

Она виляла теперь вдоль берега, направляясь к ближайшей кромке леса.

Там, в лесу уже, прямо на берегу этой самой речки мы и разбили свой лагерь.

А потом? — потом мы проделали всё то, что делают в таких случаях и все другие горожане, вырвавшись на природу: мы вдыхали, обоняли её, впитывали её всеми порами своего тела и фибрами своей души. Наполоскавшись, наплескавшись в ледяных струях горной речки, отогревались потом, перекидываясь мячом, в горячих лучах горного солнышка. Снова лезли в ледяную воду и как шампуры на мангале — обжаривались со всех сторон, ворочаясь на раскалённых камнях, чтобы после, забравшись в глубокую тень, ещё острее ощутить свежесть леса и прохладу ветерка, спускавшегося сюда со снежных вершин специально для охлаждения наших раскалённых тел.

Ближе к вечеру все разбрелись по лесу в поисках хвороста, а, натыкаясь на ягоду, тащили в рот подряд и мучнистую джуду, и кисловатый кизил, и сухие, сладкие, но полные колючих семян, шарики шиповника, заедая всё кислыми ягодами барбариса и терпкой мякотью ежевики.

В темноте уже, расположившись вокруг костра, мастерили из сосисок шашлыки на прутиках, таскали из золы печёную картошку и запивали всё зелёным чаем вприкуску с белым пичаком. Ничего горячительного, никаких вообще вольностей и глупостей. И спать улеглись вовремя. Рядышком, но каждый в своём спальнике (палаток мы не брали) — по-пионерски.

И всё бы хорошо, не потревожь нас снова, едва мы уснули, ночные гости. Только эти, в отличие от вчерашних, не растворились тут же в темноте. Нимало не смущаясь нашим присутствием, они стали устраиваться по-соседству. Сначала шумно возились с установкой палаток, потом долго разводили из нашего хвороста большой костёр. По всем признакам, обе пары были уже порядочно навеселе и настроены были продолжать здесь веселье и дальше.

Нам ничего не оставалось, как терпеливо прослушать всю их развлекательную программу — с хрипом транзистора, с визгами, хохотом, пьяными воплями — от начала и до конца.

Зато рассвет встретил нас тишиной и весёлыми солнечными зайчиками, прыгающими без разбора и по траве, и по нашим спальникам, и по палаткам соседей.

Во избежание ненужного знакомства, мы наскоро разогрели чай, и, перекусив бутербродами, быстренько собрались в путь.

В качестве замыкающего я заботливо оглядел нашу стоянку и, подобрав пару бумажек, сунул их на остывающие угли. Бумажки, вспыхнув весёлыми огоньками, быстро прогорели, один лишь язычок успел острым кончиком лизнуть соседнюю былинку, которую я тут же придавил ногой и — поспешил за остальными.

Оглянувшись напоследок, я заметил ещё пару тлеющих стебельков пришлось вернуться, чтобы притоптать и эти ...

Отлично помню — всё выглядело поначалу вполне невинно: я спокойно и последовательно наступал на тлеющие соломины, а они поочерёдно и послушно гасли у меня под ногами.

— Чего ты там топчешься! — махнул мне рукой предпоследний, когда основная часть группы сворачивала уже на тропу.

Я же продолжал наступать на вспыхивающие то там, то сям гоньки: они, словно балуясь, словно играя со мной, перебегали с места на место и всё старались меня запутать.

В какой-то момент я почувствовал, что и впрямь путаюсь не поспеваю за шалунами. Тонкие струйки пламени, сливаясь в небольшие ручейки, просачиваются между ногами, расползаются во все стороны от костра всё дальше ...

Почуяв неладное, ко мне подбежал сначала один, а за ним и все остальные мои спутники. Побросав рюкзаки, они тоже принялись дружно прыгать и притопывать, отплясывая вокруг костра какой-то нелепый дикарский танец — «танец огня» ...

— Эт вы, чуваки, зря устроили! —объявила нам, зевая, пухлая ро- жа, высунувшись и тут же скрывшись опять в палатке.

... Огонь же, цепляясь за сухую траву и кустики, стал подбираться к ближним деревцам, и одно из них уже занялось ...

Не вполне представляя ещё размеры беды, мы продолжали тупо топтаться на месте. И лишь осознав наконец, что ничем тут уже не поможешь, остановились и, в недоумении, стали наблюдать за разворачивающимся перед нашими глазами действом, одновременно — и прекрасным и отвратительным.

Яркое пламя, ни от кого уже не таясь, ничего уже не стесняясь в полном сознании своей правоты и силы — заметалось от деревца к деревцу.

А те— словно того и ждали— радостно вспыхивали одно за другим золотыми факелами, передавая друг другу горящую эстафету...

Поднявшийся ветерок перекинул огонь на ту сторону речки, и там, ничем не сдерживаемый, начал пожрать одно за другим большие уже, взрослые деревья. Поднимаясь по ярусам, пламя быстро добралось до их вершин и — вскинулось, наконец, высоко над ними, пустив по чистому небу смоляное облако густого дыма ...

Начался пожар. Настоящий лесной пожар.

В жизни не видавший пожаров, я заворажённо — как в детстве на цветной экран — глядел на огонь и всё не хотел понять, что этот раз это не кино, этот раз уже — всё по-настоящему. Что этот раз я не зритель и не в зале, а — тут, в самом центре событий и — чуть ли не главным их героем.

Горел лес! — заповедный лес! ...

Когда первый шок прошёл, и мы, выходя понемногу из оцепенения, стали рассеянно озираться вокруг, то заметили, что стоим тут уже не одни.

Невысокий щуплый таджик в кирзовых сапогах, выцветшей гимнастёрке и с тюбетейкой на голове, ухватив одной рукой рыболовные снасти, другой придерживал за локоть таджичонка-браконьера. Не обращая никакого внимания на огонь, они негромко препирались о чём-то по-своему между собой. Но когда мы, собрав наши рюкзаки, двинулись нерешительно в сторону тропы, старший, обратившись к нам, тем же негромким голосом произнёс:

— Маям иныспектыр. Тваям пыратакол пысат нада ...

Как ни расстроены мы были всем происходящим, как ни казнили себя за неосторожность, и как ни жаль было нам заповедного леса, а слова «инспектор» и «протокол» поворачивали ситуацию уже в новом, тревожном направлении. Они пробудили в нас инстинкт самосохранения, и инстинкт этот толкнул нас на поиски подходящего объяснения:

— Так это ж... мы ж не знаем, кто это ..., — робко предположила одна из девчонок, выразительно поводя глазами в сторону соседей.

— Мы ж только тушили..., — бодро подхватила другая.

Инспектор пропустил обе версии мимо ушей.

—Пыратакол нада пысат, — повторил он.

Это ж — ого, наверное, сколько надо платить будет, если и в самом деле придётся! — мелькнуло у каждого в голове. И странно вообще: тут беда — лес горит, а он со своим протоколом. Нашёл время. И как он, кстати, собирается его «пысат»? — обе руки заняты ...

И ещё одно грешное соображение заползало потихоньку в непутёвые наши головы: а что, собственно говоря, сможет он, один, с нами, семерыми поделать? ...

С этой мыслью мы и двинулись снова к нашей тропе.

Инспектор, однако, тоже был не прост: оставив у себя снасти, он кивнул парнишке, и тот мигом скрылся в лесу. Сам же, не подымая больше вопроса о протоколе, молча примкнул к нашей цепочке —замыкающим.

Так дальше и пошли.

На душе и так было скверно: от реки несло гарью, сквозь ветви мелькало жёлтое пламя, оттуда доносился непрерывный гул и треск, а тут ещё и этот ...

Дым и огонь относило ветром в сторону, вверх по реке: нам самим ничего, вроде, не угрожало. Но и настроения это не улучшало: двигались через силу, по инерции, не вполне сознавая, что делаем, и что будем делать дальше.

Инспектор не отставал. Этот, похоже, знал больше.

Минут через двадцать, когда тропа увела нас вглубь леса, впереди послышались громкие голоса, и тут же на тропу выскочил сначала тот парнишка, а за ним — ещё трое. Все в сапогах и мятых гимнастёрках, все — с тюбетейками на головах. Только, в отличие от нашего инспектора покрепче, поупитаннее, а один, усатый даже — с ружьём наперевес. Похоже начальство. И похоже — очень все навеселе.

Перекинувшись о чём-то по-своему с нашим провожатым, тот, что с ружьём, загудел в нашу сторону :

— Куда идош? Пырапуска гидэ? Дакумэнта гидэ?...

Мы не успели договориться, кукую нам дальше вести линию : продолжать ли отпираться, бить ли на жалость, избрать ли какую дру-

гую тактику, и потому — выжидательно молчали.

— Кыто разрышал хадыт? Кыто вылэл агон жеч? Галава тыбэ ест? Штыраф тыбэ пылатыт ест?, — горячился усатый.

— ...

— Штыраф на мэсты ны пылотыш : акт на работа шлом — сто рас болшы пылотыш! Патом — на турма идош! Панымаиш? — обращался он теперь почему-то преимущественно ко мне.

Мои разумные доводы — никто, мол, с документами и деньгами в лес не ходит, лишь подогревали его гнев. Наступая на меня животом и всё более распаляясь, он громыхал уже на весь лес :

— Зыдэс штраф ны пылотыш — турма идош! — ны панымаиш?!!

...

Вот и эти : удивительное дело! — там пожар, лес надо спасать, а им — хоть дотла всё выгори! Главное — «штыраф»! ...

Словно посреди жуткого триллера просто пошутил кто-то вставил кадры из дрянного мультика.

Пьянея на глазах, стражи леса забыли уже, кажется, зачем и явились: внимание их переключилось теперь на наших девушек. Пожар оторвал их, видно, от весёлого воскресного застолья, и они, кажется, не прочь были бы продлить его теперь в нашей компании.

Мы приготовились, было, к худшему, когда в настроении их произошёл новый поворот. Бурно посовещавшись (может, осознав, что взять с нас всё равно нечего), они, пригрозив нам зачем-то напоследок милицией с собаками, скрылись вдруг все разом в лесу. Словно их и не было. Непонятное что-то творится в этом лесу!

Не зная, что и подумать — чего ещё ждать от перепившихся стражей порядка, мы, поколебавшись, повернули назад: места дикие, впереди дремучий лес — кто его знает, что там ещё может поджидать нас в

этой глухомани. Настроение всё равно испорчено — поход не удался.

Всё, возвращаемся ...

К месту преступления приближались с опаской. Боялись не огня (об этом, по легкомыслию, не думалось) — страшно было ещё раз увидеть обезображенный нами — такой красивый этим утром ещё! —уголок леса.

Вот и речка наша — вон обе палатки ... А где же? ...

Всё тихо — ни дымка, ни гари! ...

Но — не приснилось же это нам! Или, может ... приснилось?

Не веря ещё своим глазам, высыпали мы на открытое место и убедились — нет, не приснилось: обгорелые стволы на том берегу, чёрные скелетики кустарника на этом, безобразное рыжее пятно и пара дымящихся головёшек на месте нашей стоянки ... Значит — было ...

Но — это и всё? ... Да — всё!

Кое-где сочился ещё дымок на той стороне, что-то там потрескивало, похрустывало, но — ни искры огня! — ни язычка пламени! —нигде...

А соседи наши так, похоже, и не вылезали ещё из своих палаток.

В полном недоумении (как тогда - глядя беспомощно на буйство огня) стояли мы теперь, снова бессильные что-то понять ...

Ну не может же этого быть! — чтобы сначала все мы восьмером не могли управиться с крохотными светлячками у нас под ногами, а потом, когда жадным вихрем огня охватило весь лес ... Что же могло произойти потом? — как могла эта огненная лавина вдруг передумать — остановиться, иссякнуть, угаснуть сама собой? ...

Но — вот же: замерла, угасла. Потрескивает лишь теперь, остывая и успокаиваясь.

И ведь — ни капли дождя! — ни облачка на небе. Даже и ту дымную тучу рассеяло ветром.

Что ж это было — наваждение, знамение, урок? Так почему именно нам, таким во всём примерным и воспитанным? Почему уж тогда не соседям нашим — дебоширам и пьяницам? — спят вон себе до сих пор, как праведники.

Нет, всё это выше всякого разумения! Так, видно, никогда и не поймём мы ничего, ничего не узнаем ...

Ну, а не поймём и не узнаем, так не будем и ломать себе голову! —храбро решили мы и, не сговариваясь, дружно двинулись дальше.

Небеса снова светились над нами невинно-голубым светом, по-прежнему шумела, беззаботно играла камушками, весёлая речка, шумел приветливо мудрый лес. Всем своим видом природа давала понять: что было, то было. Всё, что надо было сказать нам, она сказала, а дальше — думайте сами.

Нет, думать о чём-либо мы были уже не в силах — отложили на потом. Спешно, избегая взглядом чёрные прогалины, покинули это место даже и из головы стараясь выдавить все чёрные мысли и воспоминания.

Если что и было, так — всё уже позади! А может даже ничего и не было ...

Однако, не сразу, а — лишь спустившись в зелёную долинку лишь в окружении ласково помахивающих нам лисьих хвостов, по-настоящему расслабились мы и повеселели. Перейдя речку, устроили в тени большого валуна последний привал. Не разогревали уже ничего, не готовили, так дожевали, запивая речной водичкой, все остатки консервов и сладостей и отправились дальше.

Маршрут, посовещавшись, снова изменили: возвращались и не прежним путём, и не тем, что наметили раньше, а — где-то между. Ребята, что побывали здесь с Данькой прежде, обещали — будет не хуже.

С таким настроем и перевалили в соседнюю долину.

А дальше — как счастливое завершение страшной сказки!

лесистые склоны сменялись на нашем пути зелёными прогалинами, светлые тополиные рощи — ковровыми полянами. Мы носились по ним босиком, распугивая стайки стрекоз и бабочек. А на самой последней увидели наконец — я первым заметил и закричал уверенно:

— Эремурусы!!

Возвышаясь над кустами и травами, выстроилось перед нами фантастическое цветочное воинство! Подбежал померяться — куда там!

огромные синие, с лиловым отливом гроздья покачивались высоко над головой рукой не дотянуться ...

... Дома обе мои комнаты наполнились сразу пьянящим эфирным ароматом.

Забежавший тем же вечером Данька Гендлин — прямо с порога, ничего ещё не видя, произнёс, торжествующе поводя носом:

— Ну и что ты теперь мне скажешь, скалолаз?

А что тут скажешь? — прав был всезнающий Данька: хорошо оно, Ромитское ущелье, просто — сказочно хорошо! Так ему и сказал.

Про себя же добавил: а в горах всё же ... да и — безопасней как-то.

Последние слова я, кажется, произнёс вслух, так что можно было отнести их и к ущелью.