СОВРЕМЕННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ: КНИГА БЕЗ ПЕРЕПЛЕТА

В мое время школу нерадивые ученики презирали, но учителей боялись; сейчас к школе равнодушны, а с учителями — на равных; симптом гораздо более опасный. Именно потому, что презрение — это эмоция, а равнодушие больше напоминает форму забвения. Школа больше не «путевка в жизнь», но лишь обязательный пункт в жизни, наподобие армии у мальчиков, которую, как раздевалку в спортклубе, непременно нужно пройти, чтобы начать, наконец, зарабатывать деньги — единственный критерий взрослости. Школа утратила свободу — хоть какую-либо свободу творческого добывания знаний — и стала чистой необходимостью, верстовым столбом судьбы, которого не миновать. В знания больше не верят, знания не есть показатель красоты — и в равной степени не есть они показатель успеха. Чумазых детей спальных районов и заводских кварталов сменили в школе чистенькие благорассудочные дети, хлопающие опытными и уже немного циничными глазами на учительницу: да что вы такое говорите? а ведь все не так. Верно: все не так; сама добыча знаний по старому способу сейчас невозможна, знания лежат уже не здесь, они в другом месте. В свою очередь, учителя, жалуются на детей — начиная с определенного года, в школу пошли дети, не обладающие обычными способностями. Речь не об отдельных неуспевающих и не в стиле «раньше было лучше» — учителя это «раньше» каждый год видят, и просто отмечают — не свою печаль, а то, что педагогические приемы перестали срабатывать. Послушайте, что говорят учителя. Они говорят, что у детей разрушена функция понимания текста. Дети плохо понимают чужие мысли. Они могут повторить, но не могут пересказать. Дети, молодое поколение читают иначе, другого ждут от текстов. Они ищут — подсознательно — в конце страницы ключ, который позволит им продвинуться дальше, выйти на новый уровень. Приобрести умение.

Уходят такие добродетели ученичества, как последовательность, прилежание, неспешное, неуклонное выучивание тем и параграфов подряд, друг за другом. Это оставил нам XIX век. Еще начиная с периода вековой давности, нарастала иная способность: комбинативная. Последовательность ветвилась, множилась — как казалось со стороны; на деле — исчезала. Теперь имеется набор элементов, которые сцепляются и пересцепляются все время по-новому. Посмотрите на науку, на искусство, на живопись и музыку, на литературу, на тенденции стихосложения. Всюду примерно одно и то же. Сложно назвать это эклектикой. Это кажется эклектикой, если смотреть с точки зрения прежних культурных традиций. На деле мы имеем новый стиль взаимоотношения с информацией.

Разрушения авторитета нет, просто авторитет имеют деятели новой культуры, которые делают то, что современно, — и делают лучше других. В связи с этим методы обучения в школе безнадежно устарели; устарел и антураж. Это все еще — советское образование, с вынутым из него моральным стержнем. Образование, которое представляет собой ухудшенную копию немецкого классического школьного образования XIX века. Теперь это — копия копии, очень измельченная, можно сказать, наношкола, где предлагают молекулярный, даже атомарный «салат» из различных видов знаний, половина из которых устарела — прежде всего, по методике преподавания. Чувствуя это, ребенок довольно рано начинает строить свою сетку понимания, не накопив, не освоив эталонов, канонов, всей традиции, необходимой для усвоения знаний, каких бы то ни было, в любой области. Скажем, программа по литературе составлена так же, как и двадцать, тридцать, и пятьдесят лет назад: материал располагает к созерцанию, взгляду внутрь себя, осмыслению тончайшей цепочки ассоциаций. Но в том и дело, что созерцание нынешнему поколению не дается: в большинстве своем, молодые люди неспособны воспринимать оттенки переживания персонажа, который отчаянно терзается и терзает других, в том числе и читателя, какой-то, напрямик говоря, ерундой. Дополняет эту картину фантастическое культурологическое невежество: текст воспринимается исключительно с современной точки зрения, персонажам приписываются вещи, абсолютно не совместимые с историко-культурным контекстом эпохи. Литература — вообще отдельная тема… Скажем, большинство рассказов Бунина из цикла «Темные аллеи» на современный лад молодые люди пересказывают одной строчкой: «Он ее домогался, а она ему отказала», — но только грубее и вульгарнее; вы, конечно, можете догадаться, как.

Эти рассказы — лишь лакмусовая бумага, на самом деле процессы много сложнее. И область гуманитарного знания здесь — особый, красноречивый случай.

Во-первых, в самом деле устаревает классика, любая классика, включая классическую форму подачи материала. Симптомы, которые наличествовали еще десять лет назад, сейчас развились в хроническую болезнь: считанные единицы знают, как подавать материал, какие коды следует включать, чтобы отпереть закрытое, почти герметично (это молодые думают, что открыты всему и вся!) сознание современных студентов и школьников.

Во-вторых, — в пику предыдущему тезису, — неуклонно сдвигается вверх граница необходимого уровня образования. Грамотны почти 100%, а успешны, в рамках понятия, принятого в обществе, — единицы. Еще каких-нибудь сто лет назад грамотный человек «из народа» оставался в почете, он был кум королю; теперь — даже высшего образования никак не достаточно. Фон меняет фигуру. На этом фоне уже не нарисовать те фигуры культуры, которые можно было изобразить в прошлом поколении. Среди миллиардов найдется достаточно умов недюжинных — они и будут заняты на уровнях творческом и системном. А остальные могут быть воспитаны как квалифицированные потребители, узкие специалисты, послушный умелому манипулятору электорат. Манипуляторы таких не жалеют, и это происходит повсеместно.

Наконец, в третьих. Нынешние дипломы, сертификаты и прочие «корочки» обесцениваются самым стремительным образом. Вся эта толпа ничего не умеющих расхлебателей, как и раньше, представляет собой примитивную неквалифицированную рабочую силу — только раньше они были с лопатами, теперь с компьютерами.

Сейчас информация настолько доступна, что в любом затруднительном случае всегда есть вариант — «услышать по телевизору», «найти в блоге», «посмотреть в Интернете». Маршалл Маклюэн как раз и говорил о новой революции, о том, что телевидение и электронные СМИ вернут сознание к допечатному, долинейному, даже к донациональному восприятию. По этому поводу, наверное, не стоит расстраиваться и плакать; это то, что есть, причем давно. Видимо, необходимо «новое элитное» — своеобразное «высшее высшее» — образование, чтобы в самом деле как-то выделяться, отличаться от массы. Причем инициатива этого «высшего высшего» должна исходит не от государства, во избежание коррупции. От кого она должна исходить? Это уже — вопрос общества, постоянно ждущего от государства, от власти подачек и шагу не могущего ступить самостоятельно, без этого бесполезного упования на выборы, «хорошего президента», «новую жизнь». Пора понять: «новой жизни» не будет вне рамок того, что построим сами, и просиживание часов и дней «у Шустера» и проч. ничего не даст; по сути, это вас развлекают, господа, а надо работать!

Впрочем, это один взгляд, а есть другой, почти противоположный. Примерно с XVII века растет число «консервированных знаний», упакованных продуктов чужого знания (сугубо теоретических, поскольку знания в виде навыка у людей разных профессий существовали всегда). Эти «консервы» не скоро портятся. И вот, к нынешнему времени их стало уже много больше, чем может потребить человек. В этом смысле появление Интернета ничего не изменило. Немного смешна уверенность, что только новое, сетевое поколение купается в информации и тонет, а доселе ее не хватало. Информации всегда с избытком, но изменились стратегии отбора. Легкость вызова данных в Сети создала проблемы не с количеством информации, а с самоуправляемостью человека. Поэтому всякий, кто говорит, что в эпоху Интернета слишком «много всего», — вслух сообщает о себе: я не умею собой распорядиться, мои желания и неосознанные программы управляют мной, сознательные, волевые усилия почти не влияют на мое поведение. Так что проблема, конечно, не в Интернете.

Собственно, у образования, известного своим разделением на «физиков» и «лириков», есть две традиции понимания. Одна из них — традиционно немецкая, основанная на дихотомии «гуманитарное — естественное», на дильтеевском противопоставлении науки о духе и науки о природе. Другая традиция восходит к английскому понятию humanities, которое отлично не только от естественных наук, но и от общественных, социальных: экономики, социологии, политологии и т.д. По-видимому, humanities имеет более узкий и менее всего утилитарный характер. Ведь от наук общественных (психология, социология) хотя бы ждут рецептов на манер «что делать?», а от гуманитарных дисциплин уж точно никто ничего не ждет.

Поэтому в случае с гуманитарным образованием мы имеем три в равной степени плачевных варианта. Первый — когда из студента рассчитывают сделать гуманитария исследовательского профиля, который никому не нужен и не востребован в обществе. Это называется — «клепать дауншифтеров», а по-простонародному — «плодить нищету». Другой случай ? подготовка различного рода пиарщиков, журналистов и т.д., которые либо поставляются в большом количестве как пушечное мясо для денежных войн, либо выбирают вариант номер три. Вариант номер три ? это преподавание гуманитарных наук людям, которые гуманитариями становиться даже и не собираются; другими словами, они уже знают, что будут работать не по специальности.

Очевидно, что факультеты, которые называют себя филологическими, историческими, философскими и пр., стремительно перестают быть таковыми по факту. Вот статистика: менее 10% оканчивающих эти факультеты в дальнейшем работают по специальности, и об этом, явно или подспудно, знают и преподаватели, и студенты. Оттого и энтузиазма, и должного уровня на голом месте, понятное дело, не возникает. Важно подчеркнуть, что это не дефект нашего образования, преподавания или рынка труда. Мы имеем дело с общемировой тенденцией, вследствие которой еще один отрезок образовательного процесса становится деспециализированным.

Впрочем, кое-где еще — возможно, инерционно, возможно, перверсивно — сохраняется представление о том, что некоторый запас гуманитарных знаний и навыков необходим человеку для того, чтобы успешно заниматься той или иной деятельностью. Здесь любопытно посмотреть на механизмы, препятствующие омертвению образования, гуманитарного, в частности. Так, в США парадоксально хорошо чувствуют себя философские кафедры, их много, они существуют в каждом университете, они успешны, это огромная индустрия, конгломерат философских журналов, научных обществ и т.д. Отчего так? Оказывается, юридическое образование, которое очень престижно в Америке, преподается только как второе высшее, и принято считать, что лучшую подготовку, базу дает именно философская специализация. Другими словами, прозанимавшись на кафедре философии, вы получаете наработанный категориальный аппарат, интеллектуальные и риторические навыки, позволяющие стать квалифицированным юристом. Это все равно, если качественного экономиста у нас в стране принуждали бы сначала сделаться качественным историком или филологом. Так, и не иначе!

Перспективы образования напрямую зависят от социального статуса профессий. Это аксиома. Но не везде наблюдается такое спрямление.

Сейчас в Америке есть любопытная тенденция: крупные фирмы и банки организуют для своих сотрудников вечерние курсы по изучению гуманитарных проблем, вопросов культуры. Это происходит ввиду негласного мнения: человек, разбирающийся в культуре, обладающий широким кругозором, с большей отдачей и более эффективно работает в любой сфере.

В целом, и само американское высшее образование ? невероятно разнообразно. Полное отсутствие унификации ? основное отличие его от образования европейского. Десятки типов разных университетов, в основу которых положена полная автономия, что для студента дает возможность — или иллюзию — прямого участия в своей судьбе. Однородность европейского образования тоже не следует преувеличивать. Так, в Британии разница между Оксфордом, Кембриджем и массовыми университетами очень велика. Во Франции существует целая система ecole, которая очень сложно сочетается, сообразуется с университетским образованием, это другой тип элитарности, но он — тоже престижен. В Германии подлинно элитарное образование было утрачено, и лучшая в мире университетская система за полвека утратила свои позиции. Сейчас предпринимаются громадные попытки вернуть статус, университеты соревнуются за качество, идет процесс, обратный американизации (в кондовом и неверном понимании) образования, причем довольно искусственный. Словом, картина очень сложная и нелинейная. Можно уподобить современное образование книге без переплета: отдельные листы, страницы, отрывки лежат здесь и тут, и каждая страница служит определенным практическим целям, наподобие инструкции. Так везде и… не везде. Процесс неровен. Мир еще не окончательно превратился в ту самую инструкцию. Но образование в современной мире — это уже часть «качества жизни», определенное удобство, а не какая-то особенная, кастальская ценность экстракласса. Вот что неплохо бы для себя уяснить.

Наконец, в нашей стране, чей политический курс все больше напоминает качели, всерьез говорят о возвращении школьной 10-летки. Этим вопросом сейчас занимается Верховная Рада с подачи Анатолия Гриценко; более того, именно 10-летний «срок» для школьников входил в предвыборные обещания победившего кандидата в Президенты. Министерство образования, похоже, выступает против, отмечая, что нынешняя длительность обучения для здоровья и психики детей приспособлена наилучшим образом, поскольку позволяет работать пятидневную учебную неделю, вместо привычной шестидневки.

Я бы заострил вопрос так: не так важна длительность обучения, в процессе которого одна и та же программа размазывается более тонким слоем. Дело в качестве и особенностях самой программы. И это уже проблема системы образования, особенно среднего образования: «вымывание» из школьной системы всех более-менее способных педагогов, трудных тем, обучение по синопсису и кратким аннотациям, несоответствие школьных программ тому, что реально должен знать сегодня современный человек, утрата самого вкуса знаний, восторга от знаний. Образование ведь существует для того, чтобы производить разумное, не прибегая к революции и разрушению. И педагог — это не только человек, который автоматически передает знания; в первую очередь, преподаватель инициирует сам процесс, другими словами, — заставляет знание работать. Преподается не знание, а критическая способность, метод использования умственных сил, процесс мышления.

Видимо, необходима некая сегрегация школьной программы сообразно возрасту и способностям. Вот как решена эта проблема, скажем, в Германии. Немцы отдают детей в школу в шестилетнем возрасте. По закону обязательным является 9-и или 10-летнее обучение в средней школе и еще 2–3 года обязательной профессиональной подготовки. Вот что еще важно: Закон Божий в Германии — обязательный предмет (правда, с 14-и лет школьник уже сам устанавливает степень его обязательности). Здесь четко понимают, что христианство, строго говоря, — составляет основу европейской культуры. Это язык, на котором она говорит, и без знания его в этой культуре просто никуда не двинуться.

В самом деле, у этих европейцев что в музей пойдешь, что на концерт, что просто по городу погулять — надо знать, что такое пассион, базилика, апсида. Украинская, российская великая словесность вся пропитана христианской моралью. А Мандельштам прямо так и сказал: «Сегодня каждый мыслящий человек — христианин». Именно поэтому, мне кажется, нужно изучать христианство, и не глоссами, а как систему понятий.

Напоследок — маленькое признание. Лично мне было бы приятней жить, будучи уверенным, что «Войну и мир» читали все. Похоже, этого больше никогда не будет и надо учиться приспосабливаться к новой реальности, не проклиная ее, ведь это столь же несозидательно, сколь и бессмысленно.

Вместе с тем, необходимо осознать одну важную вещь — что у человечества есть только два пути: путь образования, путь культуры (со всеми его недостатками и трудностями) — и дорога в пропасть. Разговоры о неминуемом закате культуры шли всегда. В какой-то момент стало очевидно: эти разговоры уже не выглядят такими невинными. Культура смертна, однако продолжительность ее жизни напрямую зависит от усилий людей. Проблема в том, как направить эти усилия.