Пандемия - предупреждение городу Глупову
10-04-2020Проблема не в том, чтобы детально и похоже описать механизм пандемии. Это не требует особого ума, потому что всегда есть пять стадий – от негатива до принятия, и меры властей, и обывательские слухи, – они всегда более-менее одинаковы. Главное — в описании того состояния, которое этой пандемии предшествует; в описании, которое, кстати, есть у Фукидида в его знаменитом описании чумы; чувства, что это божья кара, что мы сильно что-то не так делаем, что все пошло куда-то совершенно не туда. Это и есть настоящее чувство катастрофы, и реализуется она в войне, в финансовом обвале. Это точнее всего, выражено у Ахматовой в «Поэме без героя», потому что там описано безгеройное время, вот в чем дело. Все попытки угадать, кто есть герой в «Поэме без героя»… Скажем, изящная версия Лосева, что герой зашифрован в названии «ПБГ» – «Петербург». Или версия, многими высказывавшаяся, что герой «Поэмы без героя» – Лурье. Или что герой «Поэмы без героя» – тот самый «сэр», у которого с Ахматовой была такая (это герой наймановского романа «Сэр», (Исайя Берлин) таинственная любовная история, которая, как ей небезосновательно казалась, спровоцировала… История, которая спровоцировала холодную войну. Но Исайя Берлин, мне кажется, не того масштаба персонаж, чтобы стать героем «Поэмы без героя». Это поэма о безгеройном времени, поэма о том, как за безгеройность эпохи расплачиваются массы, миллионы.
Ведь о чем «Поэма без героя»? О том, как из одной любовной истории, в которой путаница Психея сыграла свою роль, в которой несчастный мальчик-поэт застрелился, в которой Кузмин выступал таким всеобщим совратителем, – и из-за одной этой истории наступил всемирный апокалипсис. Это поэма о двух предвоенных годах: о 1913-м и о 1940-м. Вот об этом «Поэма без героя»: о том, как расплатой за личные грехи становится общая катастрофа. И настоящее серьезное произведение о пандемии способен написать тот, кто опишет это состояние особенно остро переживаемое немногими сверхчувствительными, сейсмически чувствительными людьми, состояние роковой неправильности пути, ощущение, что все зашло не туда и выправить это можно, только сломав неправильно сросшуюся кость. Вот как это ни ужасно, но в ахматовской поэзии 1913-го и особенно 1914 (первой половины) годов это ощущение обреченности очень было; это то, о чем она позже сказала: «Но длилась пытка счастьем». Пытка счастьем тогда, когда казалось, что все уже должны расплачиваться за ужасное. Тот, кто сумеет убедительно и по-настоящему страшно описать состояние мира и Европы последних пяти лет, тот, я думаю, сумеет нарисовать и предельно убедительную картину коронавируса. Потому что коронавирус – это же частный случай, понимаете? Просто он воспринимается как расплата. Но об этом я пытался более-менее подробно поговорить когда-то в лекции «Гарри Поттер и Холодная война», за пять лет до этого. Видимо, многое угадал.
Правильное ощущение человека, который увидел в этих масках визуализацию метафоры: мы очень давно все ходили, напялив на лица что-то чужеродное, теперь оно всего лишь вышло наружу. «Есть старое клише со времен пророков, что, когда переполняется чаша грехов, бог напускает на людей мор и голод. В последние годы масштаб грехов превзошел всякие рамки: Трамп в Америке, Брэкзит в Британии, резня на Ближнем Востоке, национализм, фундаментализм во всем мире, обнуление Конституции в России. Сейчас – мор. Мне кажется, что материализм не может объяснить такое совпадение. Неужели мы наблюдаем прямое божественное вмешательство?» Очень может быть, что мы его и наблюдаем, но проблема же не в том, что мы наблюдаем; проблема в том, как мы интерпретируем. Интерпретируем мы это так: да, как наказание за глупость и грехи, за полное забвение здравого смысла, за обскурантизм на разных уровнях, за Путина в России и Трампа в Америке, – в общем, за сильный откат от тех немногих прорыв, что были в XX веке. Возможно, многие люди науки сегодня испытывают такой злорадный реванш, чувство реванша: именно потому, что слишком долго науке отводили десятую роль, а сейчас оказалось, что все ползают в ногах у ученых: дайте нам скорее вакцину, дайте нам гарантии, дайте нам средства защиты, объясните в конце концов, что происходит. Вот вам объясняют, допустим, что опасна не пневмония, опасны аутоиммунные процессы, которые коронавирус запускает. Сильно ли вам от этого полегчало? Но тем не менее все молятся на науку и ждут от нее какого-то ответа.
Да, может быть, наверное, рациональное мышление берет некоторый реванш за годы издевательства над ним. Притом, что рациональное мышление совершенно не находится в противоречии с религиозным чувством. И религиозное чувство тоже куда-то девалось все это время, потому что вместо ответственности, которая лежит в основе христианства, люди исповедовали самую тупую оккультятину. Это, конечно, тоже вызывало ощущение неправедности. Мы наблюдаем, я думаю, не просто божественное вмешательство, просто мы этот вирус воспринимаем как возмездие, а возмездие, как мы знаем из Блока, ключевое понятие истории. Очень может быть, что вся история человечества – череда чередований периодов греха и покаяния. Даже больше я скажу: очень может быть, что вирус преувеличен, действительно, общественным мнением (у страха глаза велики), и, может быть, действительно, страх перед ним страшнее самого вируса, как пишут уже многие. Но такое восприятие продиктовано долгой отсрочкой: бог терпит долго, но бьет больнее, бьет с оттяжкой, оттянутая пружина всегда бьет больнее. Видимо, такая интерпретация имеет под собой все основания. Это действительно чувство возмездия, даже если вирус таковым и не является.
Как сказал Рошаль: «Конечно, крепкий алкоголь – хорошая вещь, он убивает вирус, но еще раньше он убивает носителя вируса». Конечно, полицейский режим – хорошая вещь, но те последствия для России, которые он сейчас имеет, убивают страну раньше, чем любая свобода. И потом же, понимаете, у них есть такая сложная внутренняя идентификация. Не то чтобы сложная – в них нет ничего особенно сложного, – но, скажем так, подспудная: они привыкли идентифицировать себя с успехом, у них все получается, так им кажется. Они не понимают, почему они должны расплачиваться. Всякое зло приходит извне. Извне пришел кризис 2008 года, извне пришел кризис 1990-х годов, извне пришел коронавирус, нам его занесли. «Потому что если бы мы жили за железным занавесом, у нас все было бы прекрасно». Они не могут понять, что ситуация кое-какой открытости страны хоть как-то позволяет ей не взорваться от всех их художеств.
У них есть такое ощущение, что все они делают правильно, а внешние силы их злобно гнетут. При этом они замечают, что народ в массе (это можно видеть даже по самым черным, по самым платным, по самым портяночным форумам) своей от них отвернулся, уже он в них не видит таких шаманов, у которых все получается. И поэтому ситуация вовсе им не нравится. Под ними я понимаю не только Путина, не только силовиков, но и таких вечно довольных людей, которые уверены, что Россия сегодня – это оазис духовности в мире.
Сегодня политика – это не политические лозунги, это не программа «как и сколько кидать на поддержку производства, кого посадить и кого расстрелять», как некоторые понимают политику. Политика сегодня – это профессионализм, во-первых, и хорошая организация, во-вторых. Плюс некий провидческий дар, который часто бывает у профи.
Вопрос сейчас не в том, чтобы захватывать власть, – боже упаси. И некоторые люди, которые говорят: «Вот либералы опять готовятся к захвату власти», – вот эти люди пишут доносы, и когда-нибудь они заплатят. На том свете они будут сидеть в очень вонючем подвале очень долго, пока все не поймут. Может быть, будут сидеть даже и на этом. Эта публика не понимает главного: сегодня единственно возможная форма спасения страны нарастает снизу. Должен прийти альтернативный лидер, это должен быть человек, которому поверит большинство. И этот человек не должен свихнуться, когда в него эти миллионы поверят. Это должен быть человек типа Гагарина, который либо изобретет вакцину от коронавируса, либо ее внедрит, либо будет отважно жертвовать собой, леча больных. Это может быть священник, это может быть психолог, это может быть волонтер. Но только не тот волонтер, который вступит в «Единую Россию», понимаете? Это будет очень важно. Это будет волонтер, который не будет противопоставлять себя власти; он просто не будет зависеть от нее. Страна сейчас проверяется на самое главное – на способность предложить новую модель служения социального, на способность предложить героя. Вот этого мы и ждем. Конечно, несчастна страна, которая нуждается в героях. Но помилуйте, к великому сожалению, мир еще долго будет в них нуждаться.
В России история имеет характер равнодействующей миллионов воль, в России она имеет характер циклический и хаотический, и личность в ней ничего не решает, потому что она едет по железной дороге своим предуказанным путем.
Если Наполеон поступил бы на службу в Россию (как он и собирался в одно время), никакого не было бы великого диктатора. Был бы хороший военачальник багратионовского склада. Россия вообще не страна личностей… Вернее, это страна личностей очень ярких, но они не меняют истории, они, скорее, надрываются, пытаясь историю куда-то поворотить, а она, как железная дорога, все равно ведет туда, куда ведет. Главная трагедия исторического персонажа в России – это развилка между ролью, предназначением, между человеком и эпохой. Это ситуация Павла Первого: когда ты рожден Гамлетом, как писал о нем Герцен, а выглядишь дураком, потому что осуществляешь такую функцию маразматика, политика времен застоя, и в этом своя трагедия. Но это в России так.
Маркес читал Салтыкова-Щедрина. То, что он прочел «Историю одного города», по-моему, несомненно. Потому что как Глупов является средоточием всей России, по сравнению Алексея Дидурова, это как то кольцо, через которое можно протащить оренбургский платок. Оренбургский платок считается эталонным – платок из козьего пуха, – если его в свернутом виде можно протащить через обручальное кольцо. Вот этим кольцом, этим метафорой России, через которую продевается вся ее история, у Щедрина является Глупов, а у Маркеса – Макондо. Когда-то Сережа Каледин (Сергей, конечно) сказал, что мы воспринимаем Макондо как экзотическую сказку, потому что там очень красивые имена – «Хосе Аркадио Буэндиа», прелесть что такое! Или «Ремедиос Прекрасная». А если воспринимать это с точки зрения человека испаноязычного и, более того, выросшего в тех реалиях, это не столько прекрасная сказка, сколько жесточайшая сатира. Это действительно история одного города, история одного одиночества. И мне кажется, что не столько вы узнаете Россию у Маркеса, сколько Салтыков-Щедрин, пройдя маркесовскую возгонку, к вам возвращается. Я не думаю, что роман Маркеса написан настолько лучше. Он, может быть, поэтичнее, фольклорнее, но если вы внимательно сейчас перечитаете «Историю одного города», вы поразитесь, как это здорово.
Главная книга Солженицына – это одна из главных книг русской литературы XX столетия, «Архипелаг ГУЛАГ». Он ударил в то, что многие называют духовной скрепой; в то, что на самом деле является главной опухолью русской истории, – в пенитенциарную систему России, в идею тюрьмы, которая лежит в основе русской государственности на сегодняшний день. Это то самое государство, которое, по мысли Проханова, «народ всю жизнь созидает». «Строим мы, строим тюрьму».
Я думаю, что есть три текста, которые больше всего сделали для уничтожения этой опухоли: «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Воскресение» Толстого и «Остров Сахалин» Чехова. Эти три текста сияют в истории русской общественной мысли. Все три в разное время были под запретом, все три написаны гениями.
По материалам программы Один "Эхо Москвы" подготовил В. Лебедев
Рейтинг комментария: 2 6
Рейтинг комментария: 10 0
Рейтинг комментария: 6 6
Рейтинг комментария: 7 2
Рейтинг комментария: 5 2
Рейтинг комментария: 4 1
Рейтинг комментария: 4 2
Рейтинг комментария: 11 1
Рейтинг комментария: 1 0
Рейтинг комментария: 2 6
Рейтинг комментария: 4 0
Рейтинг комментария: 2 3
Рейтинг комментария: 1 1