РОССИЯ - ЕВРАЗИЙСКАЯ СВЕРХДЕРЖАВА

     Автор - ведущий телепрограммы "Постскриптум"; политолог, член президиума Совета по внешней и оборонной политике.

     Многими делается вывод о том, что Путин кардинальное решение идти на Запад, и что Россия наконец-то совершает свой исторический выбор. Так считают энтузиасты сближения с Западом, во всяком случае, в самой России и кое-кто на Западе. Люди, как писал Зощенко, более опытные, с опытом гражданской войны, типа Бжезинского, Киссинджера, они так не считают. Они считают, что существуют крупные геополитические константы, и существуют переменные величины. Пока мы имеем дело с переменными величинами. Как Путин позвонил Бушу после 11 сентября, так может позвонить еще раз и сказать, что он передумал, под влиянием каких-то других событий. То есть те шаги, которые сделаны сейчас, они еще не бесповоротны. Переменные величины, коей является дипломатия ( дипломатия всегда является переменной величиной), на определенном уровне накапливаются и образуется некая внешнеполитическая или геополитическая константа.

      Пока такой константы нет. Нет такой константы, которая есть, скажем, в отношениях США и Западной Европы. Поэтому, как мне представляется, сейчас - когда я говорю "сейчас", я имею в виду год, два, три и определяется, как разместит себя Россия: как часть Запада или как самостоятельный центр силы. И определяется также другая, более интересная вещь, - а может ли Россия разместить себя в качестве части Запада, или она будет вынуждена разместить себя как самостоятельный центр силы? Потому что, как известно, субъективные намерения политических игроков далеко не всегда совпадают с реальной ситуацией. Иногда игроки ломают реальную ситуацию, но очень часто ситуация ломает игроков. И выясняется, что некоторые константы не позволяют изменить парадигму развития или парадигму внешнеполитической ориентации. Поэтому я сначала хотел остановиться на константах, а потом, в заключение, сказать о значении этих переменных величин, которые мы наблюдаем последние три-четыре месяца.

     Константы следующие. Дело в том, что для России на самом деле внешнеполитический выбор крайне затруднен. Затруднен просто в силу огромной геополитической протяженности страны. Затруднен также потому, что когда государство граничит с шестью важнейшими геополитическими регионами, я имею в виду восточную Европу, Балканы (хотя прямой границы нет, но участие в делах региона есть), Ближний и Средний Восток, Южная и Средняя Азия, Дальний Восток и Соединенные Штаты Америки (в данном случае есть географическая граница формальная - Аляска, но самое главное, конечно, это то, что в течение длительного времени США и Советский Союз общались через весь остальной мир как две сверхдержавы). Вот шесть мировых контрагентов. В этих условиях определить свое место на карте мира и свою политическую ориентацию крайне сложно, я даже не буду приводить какие-то странные примеры типа Люксембурга, но, скажем, такие государства как Иран, или Бразилия, там нет выбора, там все ясно - это региональные державы, намертво закорененные в своих регионах. Россия не является региональной державой, хотя пытаются ее сейчас занести в эту категорию тот же Бжезинский в США или Бертран в Германии.

     На самом деле, конечно, Россия не региональная держава, а более крупная единица. И в силу этого она довольно сильно ограничена в своем внешнеполитическом выборе. Я начал бы с того, не куда может пойти Россия, а куда она не может пойти. Россия не может пойти туда, куда она не может пойти просто в силу культурно-цивилизационных аспектов. То есть на мой взгляд какие-то идеи, очень маргинальные, конечно, больше для шокирования, для эпатажа общественного мнения, которые выдвигаются Владимиром Вольфовичем Жириновским насчет того, что мы должны стать союзниками исламского мира, на мой взгляд, эти идеи не выдерживают критики просто потому, что преобладающая культура в России и преобладающая культура в странах ислама, я не беру элитарные круги, модернизированные, вестернизированные - слишком разные культуры.

      Россия не может пойти также туда, где ее не хотят видеть в качестве союзника или равноправного партнера. И Россия не может пойти туда, где уже сложились жесткие системы союзов, в которых не предполагается участия России. Вот как минимум три ограничителя, которые предопределяют в каком-то смысле наше внешнеполитическое развитие. И поэтому какие бы ни были субъективные устремления у президента страны, у различных групп российской элиты, у доминирующей группы российской элиты, которая определяет внешнюю политику, - в государстве эти устремления всегда будут сталкиваться вот с этими внешними препятствиями в виде различных интересов России и ее международных контрагентов, и с препятствиями внутреннего характера, то есть с культурно-цивилизационными препятствиями.

      Великолепный пример, на мой взгляд, давала политика Бориса Николаевича Ельцина, который, придя в Кремль, с яростью неофита принялся вламываться в Запад. На Западе сначала были этим ошарашены, в течение трех лет там вспоминали Горбачева, какой он был милый, приятный, обходительный человек; и какой гунн этот Ельцин, этот новый Аттила с якобы демократическим знаменем. Значит, что-то надо с ним делать. На Западе на него смотрели-смотрели, и в результате приняли решение о расширении НАТО. И тогда до Ельцина дошло, что этот его искренний порыв… даже не столько, может быть, искренний, там был и политический расчет, там была и новая идеологическая ориентация государства натолкнулась на такое вот холодное непонимание. На самом деле она натолкнулась на непонимание, что делать с Россией, которая так отчаянно стремится туда, где ее совершенно не хотят видеть. И тогда Ельцин выгнал Козырева, что сделал совершенно справедливо, и назначил Примакова, и сказал ему "попробуй другой вариант общения с Западом".

      Обратите внимание, в одно президентство Ельцина мы имели две совершенно разные внешние политики. Разные по субъективным устремлениям, я не говорю по ограничителям. Ограничители были одни и те же. Но субъективные устремления у Козырева и у Примакова, естественно, были прямо противоположные. И в этих условиях мы просто увидели, как внешние ограничители диктуют политику государства. То есть мало хотеть, надо еще иметь понимание, надо иметь контрагентов, которые будут с вами разделять ваши желания. Это как в браке, иначе вряд ли что получится.

     Сейчас, то есть с приходом Путина, какая возникла ситуация? Президент с самого начала определил Россию как европейскую державу. Он, правда, не пояснил, он президент у нас достаточно лаконичный, он не пояснил, что он имеет в виду под европейской державой, поскольку можно быть европейской державой по культурной ориентации, и совершенно не быть частью Европы как политического единства. И кроме того, здесь сразу возник вопрос, а как вот эта заявленная европейская ориентация России координируется с необходимостью также быть азиатской державой. Сразу же возникла вечная российская дилемма, в какой степени мы европейцы, и в какой степени мы вынуждены в наших интересах действовать еще и в Азии. Это первая дилемма Путина.

     Вторая дилемма Путина состоит в следующем. Существует, как я бы определил, двойной жесткий императив, в котором приходится действовать Путину. С одной стороны, Путин не может себе позволить вернуться к той политике, которая проводилась в начале 90-х годов Ельциным и Козыревым. Я ее определяю как политику добровольной зависимости от Запада. Нас, правда, тогда убеждали, что мы слабые, что мы ничего не можем, что зависимость не добровольная, а просто у нас нет другого выбора. На самом деле это была, конечно, политика добровольной зависимости в надежде получить какие-то дивиденды от этой линии на зависимость. Самоподчинение России Западу на самом деле не окупилось ни стратегически, ни геополитически. Кроме того, тогда же, в то же время выяснилось, что Запад уже сформулировал свою стратегию по отношению к России. В общем-то это стратегия самодостаточности. То есть Запад взял курс на создание некоего нового мирового порядка, главной характеристикой которого является доминирующая роль Западного альянса в широком смысле слова. Я включаю сюда в данном случае Соединенные Штаты, Европу и Японию. То есть государства большой семерки, которые пришли к выводу, что международное право устарело, что право в любом случае отражает соотношение сил, является элементом оформляющим, а не предписывающим. И поэтому это соотношение сил должно диктовать это современное право. Ярче всего мы увидели эту концепцию, когда были бомбежки Югославии, и когда было заявлено, что решение о гуманитарных интервенциях должны принимать девятнадцать ведущих демократий мира. Поскольку они демократии, то они ошибаться не могут, и они сами знают, что лучше для Югославии или для кого-либо бы то ни было еще.

     Вот эта самодостаточность Запада и стремление поставить другие государства перед фактом преобладающей силы, а значит права сильного, в полной мере проявилось в 90-е годы. И это вот тот момент, с которым России приходится считаться. Вот здесь мы подходим ко второй части вот этого двойного императива, о котором я говорил. Это то, что Путин также не может и следовать политике второго срока президентства Ельцина, когда Примаков попытался создать что-то, что можно назвать такой, что ли, политикой альтернативности. То есть Примаков пытался создать не схему конфронтации с Америкой в силу ее бесперспективности, а пытался разместить Россию как альтернативное государство. То есть когда Соединенные Штаты увлекаются чрезмерно военными решениями, когда в Соединенных штатах играет характерное для них высокомерие силы, когда Соединенные Штаты от избытка своей мощи принимают решения в принципе объективно опасные и для мира и для самих Соединенных Штатов, как мы увидели 11 сентября, и для России, вот тогда Россия вступает в действие и как бы предлагает альтернативную политику, не обязательно противоречащую интересам Америки, но существенно корректирующую американскую стратегию и тактику. Вот в чем, собственно, и была доктрина Примакова. Проблема с этой доктриной была в том, что здесь опять же субъективное устремление было хорошим, а объективные препятствия были очень значительными. То есть мы с одной стороны осуждали войну Соединенных Штатов и НАТО против Югославии, а с другой стороны, ездили в международные валютные фонды и уговаривали их дать нам очередные кредиты. Мы, с одной стороны, говорили о том, что мы не допустим диктата Соединенных Штатов Америки и однополярного мира, а с другой стороны, просили американцев рассмотреть займы по линии мирового банка, наши перспективы вступления в ВТО, и так далее, и так далее.

     То есть в итоге наступил тот момент истины, который должен был наступить, Примаков развернул самолет над Атлантикой и выразил свои субъективные устремления, а Борис Ельцин после некоторых размышлений послал Черномырдина спасать НАТО, чтобы оно не завязло в Югославии, и чтобы Виктор Степанович помог затолкнуто в глотку Милошевичу тот ультиматум, который Милошевич не хотел получать от НАТО. А когда Россия выступила совместно с НАТО, он его принял. Кстати, на Западе это оценили… как бы цивилизационно оценили. Мне приходилось не раз слышать, что именно тогда Ельцин сделал решающий выбор в пользу западной ориентации России, несмотря на то, что Россия была против войны в Югославии. И на этом кончилась доктрина Примакова на самом деле.

      После этого в нашей внешней политике наступила некоторая пауза. Она растянулась на целый год, с лета 1999-го, когда мы были вынуждены фактически согласиться с Америкой по Югославии, и до лета 2000-го, когда Путин стал президентом. Мы заморозили наши отношения с НАТО, ничего существенного не было на восточном фланге, это был год полной растерянности и непонимания что делать. Козыревская политика дала расширение НАТО, примаковская политика не предотвратила войны в Югославии и не предотвратила западной экспансии, которая началась после распада Советского Союза.

     И вот Путин оказался в ситуации крайне сложной. То есть, с одной стороны, он сталкивается с системой, находящейся в состоянии экспансии. Причем, когда я говорю "экспансия", я не имею в виду что-то негативное, скорее - объективное. Мы имеем дело с объективной экспансией, которая имеет негативные выбросы. Это экспансия западного альянса, западной сообщности государств. Она совершено естественна, достаточно посмотреть на цифры конкурентоспособности, на цифры объемов иностранных инвестиций, ВВП, внедрения технологий, капиталовложения в научно-исследовательские разработки, степень обновления основных фондов, и так далее, вплоть до модернизации вооружений, и мы обнаружим, что первые 15-20 стран мира, это страны, которые связаны с Соединенными Штатами и ориентируются на Соединенные Штаты. Поэтому эта экспансия совершенно неизбежна, и это просто факт жизни, с которым надо иметь дело.

     С другой стороны, как я понимаю Путина, он сделал ставку на экономическое восстановление России, прежде всего как ключ к ее возрождению в качестве полновесной, а не ущербной и одержимой комплексом неполноценности великой державы. Чубайс его понимает по другому. Чубайс или, тем более, Гайдар, предполагают, что да, нужно экономическое восстановление России, но надо перестать заигрывать с идеей великой державы, надо перестать заигрывать с идеей России как самостоятельного центра силы, Россия должна превратиться в часть Запада и фактически превратиться в государство с ограниченным суверенитетом, как страны НАТО, то есть государство, делегирующее часть своих национальных интересов некоему центру принятия решений. Где этот центр находится мы примерно с вами знаем. По этому поводу можно немножко там покуролесить, как иногда куролесят французы, но, в конечном счете, в общем согласиться с решениями, которые принимаются по большому счету в Соединенных Штатах Америки. В деталях - в Брюсселе. Вот как бы вписать нас в эту систему. Собственно, путинский консенсус и основан на том, что… все сошлись на том, что надо экономически восстанавливать страну. Тут даже и коммунисты согласны, и Гайдар согласен. Потом начинаются расхождения - ради чего мы ее восстанавливаем. Мы ее вписываем в западную сверхобщность или мы ее пытаемся утвердить как некое самостоятельное цивилизационное и политическое явление?

     И вот здесь мы приходим к самой главное проблеме, как мне представляется, проблеме наших отношений с Западом. Для России последние десять лет вопрос отношений с Западом - это вопрос абсолютно ключевой. Обратите внимание, что на восточном и южном направлении мы в общем-то проводим так или иначе политику Советского Союза последних пяти лет его существования. То есть это линия сближения с Китаем, ее начал Горбачев, ее продолжил Ельцин, ее продолжает Путин. Линия… ну, у него нет альтернативы просто, когда у тебя четыре с половиной тысячи километров совместной границы и полуторамиллиардное государство рядом, было бы полным идиотизмом тренировать в лице Китая подозрительное государство.

      На юге все то же самое, что и было. Попытки несколько смягчить положение Ирака перед лицом американских бомбежек и санкций, поддержание и развитие отношений с Ираном, Индия как привилегированный партнер. То есть все осталось так же, как и было. И, кстати, это логично, что осталось, потому что Россию Запад не пустил в свою систему мирохозяйственных связей и пустить не мог. Там своя логика, своя конкуренция. Я помню, как Козырев в 92-м году на переговорах с Западом умильно толковал о том, что… видите мы такие хорошие, мы разоружились перед партией и вы должны нам дать за это какие-то компенсации, пустить нас на свои рынки оружия, в Кувейт, в Южную Корею и так далее. Ответ был однозначный и понятно, какой. Потому что не предполагается, что Россия будет фигурировать на этих рынках. Поэтому Россия несколько поболтавшись в таком интервале, вернулась туда, где она, собственно, и была. Это опять Ливия, это опять Ирак, это Иран, это Индия, это Китай… А куда еще идти? Больше идти некуда. Ну какие-то есть вариации с Малайзией там, с Индонезией на уровне МИГов, Сухого… Но в целом основные рынки остались прежние.

     А вот на западном направлении мы все время ищем какую-то парадигму отношений, которая нас устроит и устроит Запад. Вот была линия откровенно проамериканская - но она не прошла в силу внутренних условий. И в силу внешних. Она не дала выгод. И пошла линия примаковская, такая что ли сдержанная, противопоставления России Америке. Тоже не прошла, потому что Россия оказалась не готова к проведению этой линии ни экономически, ни психологически, ни политически. Сейчас Путин пытается найти третью парадигму, третий вариант отношений с Западом. И вот здесь мы приходим опять же от субъективных намерений мы приходим к вопросам этих самых объективных ограничителей.

     Эта проблема особенно важна в свете ныне заявленного нашего союза с Америкой. Вот я, честно говоря, этот союз воспринимаю крайне… виртуально. Я считаю, что да, может быть, политически надо так говорить, но правильнее говорить о коалиции. О коалиции по достаточно узкому поводу. И, конечно, говорить серьезно о союзе в полном смысле этого слова пока совершенно не приходится. Дело в том, что у России общность долгосрочных стратегических интересов с Соединенными Штатами слишком мала, чтобы на ее основе возник стратегический союз. Строго говоря, кроме борьбы с терроризмом и не распространения ядерного оружия у нас нет с Соединенными Штатами общих стратегических интересов. Ни мы, ни американцы не заинтересованы, чтобы ядерное оружие вырвалось тотально из-под контроля, также, как и другие виды оружия массового уничтожения. И второе, - после 11 сентября американцы поняли, что есть проблема терроризма, которая может ударить непосредственно по Америке, а не только по их базам где-то под Бейрутом. Вот, собственно, две стратегических цели, где возможно партнерство, возможна коалиция. За пределами этих областей я, честно говоря, серьезной общности стратегической для создания союза пока не вижу.

     Я кратко перечислю, где на мой взгляд у нас существуют серьезные противоречия с Соединенными Штатами. Во-первых, это проблема ПРО, о которой все информированы, это проблема стратегической стабильности, стратегического баланса. США выходят из договора, нарушается стратегический баланс, значит, его надо как-то создавать новый, новый баланс. Или договариваться до дисбаланса. Принять дисбаланс. Это возможно, но эта проблема все равно спорная, серьезная.

     Прибалтика. Соединенные Штаты, конечно, берут курс на прием балтийских государств в НАТО. Мы, естественно, в этом ничего хорошего для себя не видим, кроме как потенциальной очередной пощечины для России. Ближнее зарубежье. Россия опять же объективно заинтересована (как любой крупный центр, как те же Соединенные Штаты, которые создали ту же НАФКУ с той же Мексикой и с Канадой) в максимальном сближении с Белоруссией, с Украиной. А США рассматривают Украину, причем с некоторым антироссийским креном, как гарантию против не воссоздания де-факто некоего нового союза. Об этом очень много говорилось в Соединенных Штатах, они это называют геополитическим плюрализмом, то есть США выгодно поддерживать геополитический плюрализм на территории бывшего Советского Союза. Наши игры с Белоруссией США тоже крайне не нравятся по тем же самым причинам - Соединенные Штаты не устраивает и не может устраивать идея реинтеграции бывшего советского пространства в любых его формах.

     Третье. Балканы. Ну, даже отвлечемся от Милошевича, от бомбежек. В чем суть вообще Балкан? Мне кажется, Балканы - это была последняя зона, которая не поддавалась консолидации на евроатлантической основе. Здесь я бы даже не стал говорить, что американцы против православия… для них строго говоря, православие вторичный фактор, и славянство тоже вторичный фактор. Самое главное, это подвести их под свою базу. И после этого будьте православными и кем угодно. Вон Греция православная. Ну и что? Нормально существует в рамках западного альянса и особенно себя не кажет, что называется. Ну, немножко поддерживает лучшие отношения с нами, поскольку мы являемся антитезой Турции. Вот, собственно, и все. Поэтому здесь, как мне кажется, Балканы для США это территория стратегического освоения, поэтому предпринята была вся эта операция.

     Закавказье и Каспий. Ну здесь, во-первых, резервы нефти, очень существенные, хотя не такие, как считали. Говорили о пяти-шести процентах мировых запасов, на самом деле, три с половиной где-то, четыре, разведанных, во всяком случае. Но вполне достаточно, чтобы за это побороться, особенно в условиях, когда могут стать ненадежными поставки с Ближнего Востока и Персидского залива. И здесь опять же возникает проблема нефтепроводов, так называемая нефтепроводная война, которая у нас шла с администрацией Клинтона, когда мы настаивали на том, чтобы основные нефтепроводы шли через территорию России, а клинтонская администрация настаивала как раз на альтернативных нефтепроводах, вот этот знаменитый нефтепровод Баку-Джейхан, абсолютно невыгодный экономический проект, но крайне выгодный стратегический проект, который сейчас опять начинает постепенно реанимировать администрация Буша. То есть движение нефтепроводов в обход России.

     Средний Восток. Ну, разногласия России по Ирану и Ираку с Соединенными Штатами опять же известны и я не буду на этом останавливаться. И, наконец, Дальний Восток. Кстати, здесь встает самая серьезная проблема на самом деле. Я думаю, американцы перед нами ее поставят рано или поздно. Это проблема нашего стратегического партнерства с Китаем. В конечном счете у меня такое ощущение, что нам придется выбирать между стратегическим партнерством с Китаем и стратегическим партнерством с Америкой. Или, во всяком случае, выбирать какую-то формулу, потому что американская администрация очень серьезно считает Китай своим главным противником… главным противником Америки в XXI веке. Если не военным, то военно-политическим. И здесь, конечно, принципиален тот факт, что мы поставляем вооружение в Китай. Поддерживаем Китай по Тайваню. И тот факт, что у нас есть весьма уникальный договор, который является договором о стратегическом партнерстве. По этим трем позициям мы с американцами не сходимся и сойтись пока не можем, если мы только радикальным образом не изменим свои подходы. То есть вот эта сумма разногласий, на мой взгляд, делает невозможным стратегический союз между Россией и Соединенными Штатами до той поры, пока эти разногласия не будут сняты.

     Как могут быть сняты эти разногласия? Вот говорят - переговоры. Как можно снять переговорами разногласия по Китаю? Никак - поскольку это сердцевина структуры национальных интересов. Американцы заинтересованы в подавлении Китая как претендента на одну из лидирующих ролей в XXI веке. Это в структуре американских национальных интересов, это не злоба американского империализма, не искаженный ненавистью лик, это не яд, капающий с зубов Америки. Это объективный факт. Здесь ничего нельзя сделать.

     Что же такое Россия, если она и не региональная и не глобальная держава? Я бы определил Россию как сверхдержаву Евразии. Что и много и мало. Почему? У России сейчас практически нет стратегических интересов за пределами Евразии. Африка при всей ее сырьевой привлекательности это, конечно, не тот регион, где мы можем соревноваться. Мы попытались там соревноваться в 70-е годы, были сделаны очень большие стратегические приобретения в Африке, но как они были приобретены, так в 80-е годы мы их и растеряли.

     Латинская Америка, Центральная Америка, Никарагуа, Куба - это все тоже уже не играет роли. Значит, остается Евразия. То есть из Латинской Америки и из Центральной Америки мы могли уйти и ушли. Из Африки мы могли уйти. В Океании у нас ничего не было, но, может, собственно, и не нужно особенно. Но из Евразии мы уйти не можем, вот в чем проблема. То есть какая бы у нас не была редукционистская внешняя политика, вот этот крик наших либералов - мол, все, хватит, этот синдром глобальной державы… В отношении Евразии он не работает. Если мы уходим из Евразии, то мы тогда просто уходим в самоизоляцию. Более того, Евразия является сейчас ключевым регионом мира. Это сердцевина мира, здесь сосредоточены все ведущие мировые игроки. Здесь Соединенные Штаты, которых, кстати, я тоже считаю сверхдержавой Евразии, хотя она не расположена в Евразии, но по сумме интересов и по сумме своего присутствия в Евразии через НАТО, через военные союзы с Южной Кореей и Японией, через военный союз с Пакистаном, с Саудовской Аравией, с Египтом, который, хотя формально в Африке, США политически находится в Евразии. Затем, здесь Европейский Союз, ведущие страны НАТО, здесь Китай, Япония, Индия, Иран, то есть крупнейшие региональные державы. Поэтому в Евразии сегодня ведется спор о том, кто и в какой степени будет определять биение всего общего мирового сердца. Причем в геополитическом, экономическом и в ресурсном плане. Это чрезвычайно важно. И ни у одной из держав, которые участвуют в этом споре нет возможности из этого спора уйти, пожертвовав не просто каким-то абстрактным престижем или символическим величием, а уйти, пожертвовав конкретными практическими осязаемыми выгодами, которые измеряются излюбленными нашими либералами понятиями - долларами, баррелями, каратами.

     В чем глупость современного российского либерализма? Она состоит в том, что нам доказывают - мы должны сократить объем нашей внешней активности потому, что это выгодно государству. Я утверждаю: как только мы сократим объем нашей внешнеполитической активности, это будет крайне невыгодно государству. Поэтому ни одна держава мира не сокращает, если она держава, а расширяет объемы своей внешнеполитической активности. Другое дело, что она может принимать разные формы. Нужно, может быть, новое соотношение между военной и экономической активностью… идейной, информационной и военно-политической. Но говорить о том, что надо уходить и экономить на внешней политике - это, конечно, глупость и это еще одно отражение узости и провинциализма российского либерализма. В конечном счете нас призывают пожертвовать нашим экономическим потенциалом и национальным благосостоянием.

     Кроме того, и это тоже очень важно, уход или согласие России на уход из основных регионов Евразии означал бы для нас не интеграцию в западную систему финансово-экономических и военно-политических альянсов, а выдавливание России на периферию евразийской и мировой политики.

     У нас часто не понимают, когда говорят - мы уйдем и нас так полюбит Америка, что нас сразу всюду включат. Вот это полная глупость. А в мире никогда не включают за добровольный уход. Никогда. В мире включают потому, что нужен, уважают, считаются с силой, потому что выгоден - тогда опять же включают и привлекают. А если ты отовсюду ушел - тебе говорят "ах, ты ушел? ну и сиди там, куда ты ушел, твое место у параши, вот, пожалуйста, выбрал ее - будь там".

     И это тоже очень большая проблема нашего внутриполитического выбора - собираемся ли мы уходить добровольно… Сейчас приезжаем в Соединенные Штаты, и у нас ведь понимаете, такой своеобразный комплекс, мы туда приезжаем, говорим - вы нас маргинализировали, вы нас обидели, вы нас отовсюду вытолкнули. Что говорят на это более-менее приличные американцы? Они говорят - позвольте, господа, вы же сами говорили о том, что вам надо отовсюду уходить, вы же сами, ведущие политики России призывали вашего президента сворачивать его обязательства, уходить оттуда, отсюда, бросать все, что вы там имели в мире, и вы хотели, чтобы мы этим не воспользовались? Ну мы тогда были бы идиотами, мы были бы тогда плохими политиками. Естественно, мы этим воспользовались, поскольку вы нам оставили вакуум. Я здесь не вижу звериного оскала и какой-то там патологической русофобии Америки. Я считаю, что ее нет. Есть просто понимание, что когда какое-то государство оставляет вакуум, этот вакуум надо заполнять. Это норма. Это логика мировой политики.

(Продолжение следует)