ПРАСЛАВЯНСКАЯ МАТРИЦА

В помощь любителю изящной словесности.

У каждой нации рано или поздно появляется свой художественный гений, устами которого она впервые заявляет о себе миру. Англичане не воспринимались бы настолько английскими, если бы не имели своего Байрона и Шекспира, испанцы - Сервантеса, французы - Бальзака, поляки - Мицкевича, украинцы - Шевченко, грузины - Шота Руставели, а русские - Пушкина. Литература - это самоидентификация нации, осознание ею своей “самости”, ее духовный иероглиф. Если он создан, ее физическое тело может рассыпаться в прах; в общечеловеческой памяти она останется навсегда.

Итак, "да погибнет нация, но сохранится ее литература", потому что второе ценнее первого, и, может быть, первым-то и является. Народ есть то, что есть его вклад в культурную историю человечества. В бесследно исчезнувших скифах или обитателях острова Пасхи нам интересно только то, что они были создателями поразительного "звериного стиля" и замечательных каменных скульптор. Израиль, ставший лоном одной из трех мировых религиозных цивилизаций, - это прежде всего тридцать девять книг Моисея и пророков.

А Россия?

Перефразируя Достоевского, "если бы кто мне доказал, что Пушкин, Лермонтов, Гончаров, Тургенев, Л. Толстой, Чехов не русские, и даже если бы это на самом деле оказалось так, то я предпочел бы лучше остаться с ними, чем с Россией".

Но русская литература началась не с Пушкина. За его плечами высится еще один могучий памятник художественной письменности. Тот из иностранцев, кто хочет познать Россию до ее первичного национального дна, должен взять в руки "Слово о полку Игореве". И дело здесь не в документально-исторических реалиях, а в духовном веществе народа, когда он был еще не Россией, а домонгольской Киевской Русью. Рискуя вызвать гнев коллег по филологической профессии, возмусь утверждать, что между “Словом” и Пушкиным в русской культуре нет ничего, достойного внимания. Редкие исключения лишь подтверждают правило. Русский национальный гений однажды проснулся, создал вдохновенную ноту и снова погрузился в спячку, длившуюся пятьсот(!) лет. Литература петровско-екатерининской” эпохи не в счет. Все эти Херасковы, Тредиаковские и Сумароковы были не более чем обслуживающим литперсоналом у императорского двора. Франкофильствующие императоры платили громадные деньги Вольтеру, Жан-Жаку-Руссо, Денису Дидро, Александру Дюма, чтобы те обучали придворную русскую интеллигенцию “парижской” грамоте. Иногда это приводило к самым комическим результатам.

“Екатерина, о!
Поехала в Царское село.”

Это никакая не эпиграмма и не пародия. Согласно “Поэтике Буало первая строчка героического стихотворения обязана была содержать восклицательное междометие, и придворный пиит Тредьяковский выполнил это требование подобым нелепым образом.

Но вернемся к “Слову”. Всё, что с ним связано, отдает мистикой и тайной. Сотни ученых голов до сих пор не могут определить, кто именно написал это произведение. Спор не утихает уже второе столетие, в него втянуты литературоведы, языковеды, палеографы, фольклористы, европейские, американские и даже японские слависты – результат равен нулю. Диапазон версий огромен, вплоть до того, что его написал сам князь Игорь. Иные же считают “Слово” имитацией, гениальной подделкой, но кому и зачем это понадобилось, тоже находится за пределами здравого понимания и продолжает волновать умы просвещенных россиян. Вообще говоря, история литературного писательства знает немало примеров и случаев, в принципе не поддающихся окончательной логической дешифровке. Таково, например, авторство некоторых текстов Священного Писания, загадка Шекспира, проблема авторства “Тихого Дона”, “Краледворская рукопись”, моноговековый феномен литературного псевдонима и т. д. Подобные явления образуют особую, "паралогическую" зону литературы, и “Слово о полку Игореве” из их числа. Во-первых, оно всплывает на поверхность лишь в конце восемнадцатого века, в единственном рукописном экземпляре, который через десятилетие снова исчезает – уже навсегда - в огненном московском апокалипсисе 1812 года. Во-вторых, противоречива и детективна история его появления в домашней библиотеке графа Мусина-Пушкина, известного русского мецената, собирателя древних рукописей и в чем-то авантюриста. К сожа

лению, размеры журнальной статьи не дают возможности описать перипетии этой истории, которая сама по себе является почти литературным сюжетом.

В-третьих, книга написана старославянским слогом и изобилует “темными” языковыми местами, разобраться в которых не под силу не только иностранному, но и русскоязычному читателю. А, с другой стороны, она не поддается адекватному переводу на иностранные, ни даже на современный руский язык. В переводческой борьбе с ней терпели поражение такие европейские знаменитости, как Тарас Шевченко, Адам Мицкевич, Райнер-Мария Рильке. Российские адаптации “Слова” более успешны, но тоже не конгениальны. Последний опыт подобного рода принадлежит неутомимому Евгению Евтушенко, о чём он недавно сообщил в одном из своих интервью. Будем ожидать появления этого перевода в печати, но не думаем, чтобы Евгению удалось то, от чего благоразумно отказался сам Пушкин. Это тоже какая-то метафизика и мистика: в любом профессиональном переводе “Слово” обесцвечивается, теряет магическую силу, так что читать его следует только в оригинале или не читать никак.

О чем повествует “Слово”? Автор не рискнул бы пересказывать его своими словами. Это исторический документ, поэтическое сказание, политический манифест, эпос и лирика всё вместе. Тем не менее, документальный “эффект присутствия” в повести несомненен. Речь идет о неудачном военном походе одного из русских князей на половцев. Кто такие половцы? О них тоже практически ничего неизвестно: некий народ, существовавший к юго-востоку от Древней Руси, рассеянный затем татаро-монголами и постепенно растворившийся на трансконтинентальных перекрестках средневековой истории; собственно говоря, подробнее всего о половцах рассказано именно в “Слове”.

Игорь потерпел поражение, потому что отправился в поход без совета и согласия других русских князей. Сепаратизм – вот как это называлось бы сегодня. Древняя Россия представляла из себя конгломерат удельных княжеств, которые то и дело колотили друг друга на радость окрестным племенам и народам. Вспомним фильм “Андрей Рублев” Андрея Тарковского. Там эта жестокость эпохи передана с такой же жестокой силой. От средневековых фрагментов русской истории волосы встают дыбом: варварская междуусобица, война всех со всеми, отсутствие национального самосознания.

“Слово о полку Игореве” как раз и является первой попыткой такого самосознания. Безвестный автор впервые увидел Россию как бы из космоса и описал ее всю, от Дуная до Волги и от княжеских престолов до крестьянской избы. Его осведомленность в политических, социальных, территориально-географических координатах своего времени поражает - что и привело к версии, будто автором “Слова” мог быть только сам Игорь. Не будем ни отрицать, ни поддерживать этого предположения. Не подлежит, во всяком случае, сомнению, что автор вращался в политических верхах, знал их изнутри, а, во-вторых, обладал феноменальной памятью. Десятки имен, сотни наименований, языческие и христианские боги, соседние города и царства, сражения, воинская экипировка, женская любовь, природа, животный мир – настоящая поэтическая энциклопедия древнерусской Атлантиды. Именно поэтическая, потому что она написана ритмической прозой, выстроена по законам художественной, а не понятийной логики и постоянно перерастает в поэму, в лирический гимн. Даже её “темные” места обладают какой-то излучающей силой. Ваш покорный слуга встречал людей - не филологов - попадавших в настоящую наркотическую зависимость от “Слова” и тративших на его толкование десятилетия своей жизни. А уж о филологах и говорить не приходится. Загляните в Internet и закажите там в качестве ключевого слова название этого произведения. На вас вывалятся сотни работ! В них перетирается между пальцами и рассматривается на свет буквально каждая запятая “Слова”. Перед нами, так сказать, целая филологическая цивилизация. Там уже свои школы, традиции, исследовательские поколения и даже разоблачения и скандалы.

Один из них был инициирован книгой Les bylines russes французского ориенталиста А. Mazon и его статьями в Revue des eludes slaves, публиковавшимися в 1938-1945 годы. А. Mazon не только поставил под сомнение время написания и подлинность “Слова”, но и объявил его плагиатом. Со вторым утверждением автор решительно несогласен, а что касается первого – что же, если это и в самом деле так, остается выразить восхищение не то что талантливостью, а гениальностью подделки. Описать древнюю Русь так, как это сделано в “Слове”, не смог даже Пушкин в “Руслане и Людмиле”.

Пушкин – первое звено в безупречно выкованой цепи русской классики 19 века. Но это уже предмет для другого разговора, и если бы редакция “Лебедя” вознамерилась знакомить своих читателей с русской классикой и в последующих номерах альманаха – автор к ее услугам.

29.03.2003