ЮНАЙТЕД И АВОСЬ - РОССИЯ И США: СОПОСТАВЛЯЯ ИДЕНТИЧНОСТИ

Есть вечные вопросы, на которые мы всегда будем искать ответы. Один из них кто мы? Это не значит, что на подобное вопрошание нет ответа в принципе. Суть проблемы в том, что, развиваясь, мы не только получаем возможность узнать себя глубже, но, меняясь, вынуждены каждый раз узнавать себя заново.

«Все познается в сравнении» - говорили древние, и эта мудрость до сих пор остается продуктивной методологией исследований. Мне представляется, что наиболее показательным и полезным было бы выбрать для сравнения нашей идентичности США. Почему именно Соединенные Штаты?

Если определять интерес к такому сравнительному анализу поверхностно, то, конечно же, можно отметить естественное стремление понять закономерности и особенности развития двух наций, традиционно соперничающих за роль лидера мирового сообщества и перспективы этого соперничества.

Однако куда более существенным является другой побудительный мотив. Он связан с тем, что Россия и США представляются в нашем общественном сознании как страны антиподы. Мы действительно имеем системную несовместимость, и, входя в общий христианский мир, пока все же принадлежим к разным мирам в смысле своей общественно-политической самоорганизации и ментальности. Однако может ли она быть преодолена в соответствии с интересами наших наций и благом для мирового сообщества?

Ответ на этот вопрос собственно и является одним из ключевых для определения образа планетарного «завтра». Тем более что в написание своих сценариев глобального будущего уже включились такие мощные по своему потенциалу цивилизации как исламский мир и Китай, которые вступили в фазу активного подъема и для которых христианское сообщество, включая Запад и Россию, представляется культурно не совместимым.

Пожалуй, уже это одно могло быть оправдательным для исследования, но есть и другие существенные причины.

В традиции русского национального самосознания придавать исторической судьбе нашего государства значение провиденциалистическое. Мы склонны считать себя народом особинным, стоящим на самых горних вершинах духовного развития и в этом смысле призванным дать миру образец какой-то иной, высокой жизни.

В основание своих претензий на Богоизбранность мы обычно кладем свою некую особенную нравственность, пронзительную философичность русской литературы и особую свою многострадальность.

Однако багровый отблеск нашей судьбы, обильной кровавыми переустройствами и безумными бунтами, мешает рассмотреть главное, что составляет истинный трагизм русской доли: мы - единственная великая нация, которая являет миру такое разительное несоответствие между претензиями на общечеловеческое мессианство и беспросветной необустроенностью собственного бытия.

Именно поэтому и представляет интерес попытка найти ответ на вопрос: в чем причина этому? Понять в полной мере это можно, лишь разобравшись в своей собственной идентичности и сопоставив ее с другими, уже сформулированными.

Проницательный американский ученый и патриот Сэмюэль Хантингтон выделял следующие ключевые элементы культуры США, которые определяют национальную идентичность ее граждан: английский язык, десять евангельских заповедей, английские же представления о главенстве закона, ответственности правителей и правах отдельных личностей, а также «раскольнические» протестантские ценности – индивидуализм, рабочая этика, убежденность в том, что люди могут и должны создать рай на земле – или «град на холме».[1]

Если использовать это определение идентичности как матрицу, то ключевые элементы нашей национальной культуры таковы:

1.Русский язык.

2.Государственный патернализм, отсутствие разделения властей.

3.Православие как религиозная основа титульного народа и идеология власти.

4.Покровительственность, как вид имперскости по отношению к своим соседям.

5.Роевое начало (по деликатному определению Льва Толстого) русского народа.

6.Особый вид политической и рабочей этики русского человека.

Отличие русской и американской идентичности заключается не только в различиях ключевых элементов. Оно заключается также в самом их бытовании, жизнеспособности.

Сэмюэль Хантингтон признает, что «Американская нация и отожествление американцами себя своей нации тоже не вечны. Американская нация чрезвычайно хрупка и уязвима – гораздо более, чем нации европейские, по причине своего относительно недавнего возникновения». [2]

Впрочем, как показывает исследование Хантингтона, хрупкость американской идентичности связана отнюдь не только с ее относительной молодостью. Куда более существенное значение имеет мощный процесс денационализации американских элит, которые во многом являются движущей силой мирового процесса глобализации, а также тенденция превращения США в двуязычную и двукультурную страну.

Российская идентичность в отличие от американской куда более стабильна. Ее ядро было насильственно «долеплено» могучей десницей Петра I и потом ее не однажды (при Александре II, большевиках, а также в период перестройки и послепрестроечной смуты) пытались изменить, однако ж всегда эти попытки оказываются безуспешными.

Сегодня на развитие как американской, так и нашей идентичности оказывают определяющее влияние два развертывающихся мощных процесса глобализация и межцивилизационный конфликт.

Влияние глобализации на национальные идентичности сегодня оценивается по-разному. Одни предрекают стремительное размывание национальных идентичностей под воздействием информационной и коммуникативной революции. Другие наоборот считают, что грядет ренессанс национальных культур, стремящихся обеспечить свою автономию в условиях интернационализации экономики и наступления глобальной масскультуры 1 .

И все же было бы правильней отметить, что на самом деле глобализация стимулирует запуск еще двух существенных процессов в мировом развитии. Причем процессов казалось бы противоречащих друг другу: усиление как национальных идентичностей (естественное стремление людей сохраниться в малых группах), так и цивилизационных идентичностей. При этом национальная идентичность актуализируется через повернутость вовне одновременно по отношению к цивилизационно-родственным социумам и по отношению к конкурирующим цивилизациям.

Представляется, что, хотя и по разному, однако и глобализация и межцивилизационная конфликтность в равной степени создают как угрозы так новые возможности для национальных идентичностей России и СЩА. При этом существенное различие в характер изменений будет вносить специфика места и роли национальных элит.

В силу того, что государству в России принадлежит ведущая роль не только в экономике, но и практически во всех остальных сферах национальной жизни, у нас отмечается большее единство национальных экономических и политических интенций.

Наши элиты (прежде всего экономические) в силу своей зависимости от политической бюрократии и меньшей конкурентоспособности, в большей степени заинтересованы в сохранении национальной идентичности. Она обеспечивает им государственный протекционизм, да и собственно говоря, само существование.

В отличие (и это убедительно показал Хантингтон) от американских элит, которые в большей степени подвержены денационализации.

Хантингтон упрекает свои элиты в деконструктивизме, однако, их позиция также как и позиция наших элит – неизбежное следствие особенностей национального развития.

Сама американская общественно политическая и экономическая система – идеальная среда для экономической инициативы, обеспечившей США гегемонию в мировом развитии. Но логика экономического роста ведет к неизбежной транснационализации частных корпораций, составляющих основу экономического могущества США и всего экономического развития страны.

При этом национальные рамки все более сдерживают развитие корпораций. Транснациональность же становится для американских элит мощным инструментом обеспечения приоритета и конкурентоспособности в условиях глобализации экономики.

Однако именно единство элит и «срединного» народа обеспечивает большую устойчивость национальных идентичностей. И именно эта устойчивость зачастую компенсирует системные слабости национальной самоорганизации в такой степени, что позволяет стране успешно противостоять любой экспансии.

Русский язык

 

Особенно интересным в плане анализа влияния взаимодействия культур представляется отношение к языку, как к ключевому элементу практически всех национальных идентичностей.

Хантингтон вполне обоснованно опасается угрозы двуязычия для США. Отмечая общую позитивную роль знания других языков в современном мире, он при этом восклицает: «Но совсем иное – изучать какой-либо язык, кроме английского, чтобы быть в состоянии общаться с представителем собственной нации!» [3]

Однако куда существеннее другие обстоятельства, которые обозначаются в Америке проблемой двуязычия. Вторжение испанского языка в американскую идентичность (прежде всего с мексиканскими иммигрантами) означает вторжение принципиально иной культуры, основанной на других ключевых элементах идентичности и, прежде всего, не совпадающих с теми, которые собственно и сделали Соединенные Штаты Америки страной лидером.

Тот же Хантингтон приводит мнение мексиканского философа Армандо Синтаро, который объяснил отношение американцев мексиканского происхождения к получению образования и иным социальным практикам тремя значимыми фразами, а именно:

• “Abi se va?” («Какая разница? И так сойдет»),
• “Manana se lo tengo” (Будет готово завтра),
• “El vale madrismo” («Дело того не стоит»). [4]

А так же мнение удачливого техасского бизнесмена, американца мексиканского происхождения, который считает что ментальности латино свойственны недоверие к людям, не входящим в семейный круг; отсутствие инициативы, амбициозности, веры в себя; недооценка значимости образования; готовность смириться с бедностью как с добродетелью, необходимой для попадания на небеса. Согласитесь, это явно не те качества, которые собственно и сделали американцев американцами.

В отличие от США России не грозит двуязычие. Русский язык утратил свое значение как язык межнационального общения на территории сопредельных государств, бывших республик СССР, уступив свою роль английскому, однако нет серьезных причин опасаться, что он будет испытывать какую-либо конкуренцию на своей территории. Скорее наоборот, русский язык все больше будет вытеснять языки малых национальностей и становиться вторым языком для все возрастающего потока иммигрантов. Тем более, что среди них нет тех, кто составлял бы доминирующую роль.

Однако, как и на всем постсоветском пространстве в России английский язык сегодня все более становится востребованным для общения в сфере науки, бизнеса и даже культуры. Конечно, пока он не является необходимым для понимания представителей своей же национальности, однако владением им все более становится не только признаком принадлежности к национальной элите, но и условием вхождения в нее.

Государственный патернализм

Русский человек никогда не был гражданином в своей стране, но был всегда подданным. Именно это отношение определяет наше политическое сознание.

У James Bryce (American Commonwealth London: Macmillan, 1890) на которого ссылается Хантингтон политические взгляды американцев в 90-х годах XIX века включают в себя священные права личности, представление о народе как источнике политической власти, представление о подчиненности правительства народу и закону, предпочтение местных управляющих органов федеральным, принцип главенства большинства и идею о том, что «чем меньше правительство вмешивается в наш дела, тем лучше.

Как следует из исследования Хантингтона, принципиальных изменений они не претерпели и в наше время.

Надо признать, что именно эти взгляды стали образцом для демократических преобразований во многих странах и отражают классическое представление о либеральной демократии и федерализме.

Однако в тоже время будет сложно отрицать, что наше политическое национальное сознание фактически есть зеркальный негатив с американской политической культуры. И наиболее это ярко проявляется в вопросах отношения государства и личности, а также в отношениях местных и федеральных органов власти.

Во многом это определялось общим правилом, которое описывается Сэмюэлем Хантингтоном следующим образом:

«Процесс построения нации в Америке отличался от аналогичных процессов в Европе2 , где политические лидеры сначала создавали государства, а уже затем пытались сформировать нацию из тех, кем норовили править. В Америке же коллективный опыт в сочетании с лидерством географически разобщенной элиты породил «общее сознание» у людей, сражавшихся за свободу и победивших в этом сражении, а в последствии создавших минимум властных институтов…».

В западной традиции государство главный гарант благоденствия нации лишь в то м смысле, насколько оно защищает частную инициативу и создает условия для ее реализации. Т.е. главный источник благоденствия наций западной цивилизации – свободный труд и предприимчивость граждан составляющих “средний” класс, а не “забота партии и правительства”, как это следует из патерналистских отношений.

Еще одно существенное следствие патерналистских отношений отсутствие разделения властей. Государство замыкает на себе все необходимые для управления функции, само определяет правила общественного поведения и практик и санкции за нарушение этих правил.

Православие

 

Религиозная идентичность вообще может расцениваться как высшая форма идентичности, т.е. относящаяся к группе идентичностей, не допускающих множественности и дуализма типа советский грузин или американский ирландец. Давно уже подмечено, что нельзя быть наполовину католиком и мусульманином.

Каковы же в свете этого роль православия, как одного из ключевых моментов нашей самоиндентификации?

При всем многообразии религиозных культур вряд ли кто-то будет отрицать, что православие всегда было в России не только религиозной основой титульного народа, но и идеологией власти. Даже сегодня при всем стремлении к показной политкорректности в отношении к исламу, Путина трудно представить в мечети накануне рамазана, однако ж посещение им святых православных мест накануне Рождества широко транслировалось и освещалось в СМИ.

Сопоставление религий зачастую производится в категориях противопоставлений, когда доказываются преимущества либо недостатки того или иного вероисповедания. Однако подобные оценки религий столь же малопродуктивны, как и попытки оценочного противопоставления рас или этносов. Мы есть те, кто мы есть по происхождению и по условиям развития. Т.е. конфессиональные предпочтения отражают специфику развития и являются производным действия совокупности конкретных исторических и геополитических процессов.

В этом смысле православие, католицизм, ислам адекватны авторитаризму. Они утверждались в общественном сознании под влиянием процесса централизации власти и стали ее идеологической основой. Так же как англиканская церковь и протестантизм стали основой либеральной демократии в Англии и США.

Бессмысленно спорить, что есть лучше, ибо господствующая конфессиональность есть отражение приверженности большинства в обществе тем или иным идеалам общественно-политического самообустройства.

В этом смысле православие вполне адекватно двум краеугольным камням русской политической ментальности: государственному патернализму и общинному началу, деликатно названному Львом Толстым роевым.

Для протестантизма западного образца в России просто нет почвы. Не случайно даже такие великие реформаторы как Петр I и Александр I очень быстро осознали тщетность культивации его в России, и протестантизм до сих пор остается для русского человека экзотическим плодом чуждой культуры.

Впрочем, Россия имела своих, доморощенных «протестантов». И хотя духоборы (молокане, хлысты, скопцы и пр.) и исповедовали близкую к западному протестантизму этику «добрых дел», их стремление создать общины на основе коллективной собственности все же свидетельствовало, что они - продолжатели русской общинной традиции. Индивидуалистские начала, свойственные западным протестантам были чужды русским религиозным инакомыслящим.

Однако ж если православие есть ключевой момент нашей культуры, то какова его роль в определении национальной идентичности?

Здесь примечательно следующее обстоятельство. Для западного мира христианство по происхождению было демократичным, оно как выросло в низовой народной среде и лишь затем было использовано господствующими элитами Римской империи как официальная государственная религия.

Иное дело у нас. Христианство в его византийском варианте было перенесено к нам, когда оно уже приобрело все черты идеологии власти и использовалось древнерусскими князьями как инструмент централизации государства и укрепления в нем авторитарного начала.

При этом важно подчеркнуть, что ортодоксальная церковь в отличие от римской не претендовала активно на власть земную, а потому была удобна именно как вспомогательный инструмент для формирующейся абсолютной монархии.

Поэтому в некотором смысле отношение к православной церкви в сознании русского народа уже изначально несло на себе печать дуализма. С одной стороны это было естественное стремление обрести небесное покровительство. С другой стороны церковь отождествлялась с властью и была ей не сторожем (в смысле обуздания государственного произвола по отношению к обществу), а ее стражем (в смысле распространения государственного влияния и на духовную сферу общественного бытия).

Иное дело североамериканские штаты, в которых основу первопереселенцев составляли именно религиозные люди, и в некотором смысле именно конфессия создала государство, а не наоборот.

В свете вышесказанного было бы преувеличением говорить о такой же как у американцев глубокой религиозности русского человека. Он скорее склонен отправлять свою религиозность так сказать «на всякий случай», как проявление лояльности не только к царствию небесному, но и земным властям.

Отсюда и отношение к церкви – заискивающе-пренебрежительное. Скорее как отношение к плутоватым посредникам, чем как отношение к непосредственным производителям небесной благодати. Не случайно русский фольклор, который весьма точно отражает специфику национального сознания, изображает священников более в иронических, чем уважительных тонах.

Тем более что и сама власть не особенно церемонилась по отношению церкви. Достаточно вспомнить, что при Петре I церковь вообще стала фактически департаментом госаппарата. Показательно, что коммунистический режим относительно легко насаждал у нас не только равнодушие к религиозной жизни, но и атеизм.

И все же можно предполагать, что роль православия как фактора идентификации будет все более возрастать под натиском, прежде всего ислама, китайской экспансии и влияния западной культуры.

Покровительственность в отношении к соседям

Эта покровительственность как вид имперского сознания явно прослеживается в присущем нам русским отношении «свысока» к народам, окружающим нас.

Читаю в газете («Известия» от 16.06.2006 статья Елены Ямпольской «Вина Грузии»): «Русская любовь крепка – не вырвешься, задушим в объятиях. Мы привыкли считать Грузию милой, теплой окраиной. Своей. В смысле – нашей. Обижаемся, если грузин не может ответить по-русски, хотя сами, кроме «гамарджоба, генацвале», ни слова не знаем».

Я думаю, что сказанное о Грузии относится и ко всем нашим соседям. Мы умиляемся тому, что болгары «совсем как русские и говорят почти по нашему» однако ж сами вряд ли снизойдем до того, чтобы узнать о Болгарии больше того, что там есть Шипка – то ли гора, то ли сигареты и известные еще с советских времен Золотые пески на черноморском побережье.

Мы до сих пор поражаемся «черной неблагодарности» прибалтов, которые воспользовались первой же возможностью ускользнуть из объятий большого брата и демонстрируют сегодня стойкую нелюбовь ко всему, что напоминало бы русскую опеку.

Мы с обидой напоминаем им, что спасли от поглощения гитлеровской Германией, однако справедливости ради стоит признать: то, что Сталин придушил Прибалтику меньше, чем Гитлер, не меняет дела в принципе. Безнравственно требовать, чтобы я уважал разбойника только за то, что он ограбил меня, но прибил не совсем, как это мог бы сделать его еще более бесчеловечный коллега.

И после войны никто не спрашивал латышей, литовцев и эстонцев, хотят ли они оставаться с нами, а недовольных подвергли репрессиям и высылкам.

И то, что мы разгромили фашизм, еще не есть нравственное обоснование требования во что бы то ни стало оставаться с нами. Как не может быть нравственно обоснованным требование освобожденному из разбойничьего плена в знак благодарности навечно оставаться со своим освободителем.

Свобода по определению не может быть ценой благодарности.

Роевое начало

В России никогда не было гражданского общества, зато всегда проявлялось по деликатному выражению Льва Толстого роевое начало русского народа. И это отнюдь не коллективизм, в котором все за одного и один за всех. У нас скорее все против одного, если этот один хотя бы чуть выделяется в толпе.

Движение роя подчинено двум направляющим силам – инстинкту и пасущим его. Чтобы эволюционизировать в гражданское общество человеческому рою нужна повседневная практика самоорганизации, но именно ее не может быть в России, где власть существует сама по себе, не являясь продуктом общественной самоорганизации.

А не имея реального опыта именно повседневного государствования и повседневной организованной гражданской активности, наше общество начинает действовать лишь тогда, когда произвол превышает предел терпения. Давно известная особенность же нашей терпеливости такова, что этот предел обычно наступает уже на стадии кипения и все идет вразнос. А потому россияне способны как правило на активность стихийную, на русский бунт, который по определению, данному еще А.С.Пушкиным, «бессмысленный и беспощадный».

Особый вид политической и рабочей этики

Рабочая и политическая этика русского человека исторически была предопределена тем, что он всегда был а)отлучен по меткому выражению известного славянофила Аксакова от государствования; б) крепостным либо у барина, либо у государства.

Отсюда в крови русских держать «кукиш в кармане» как по отношению к власти, так и по отношению к работодателю. И обманывать их не только не зазорно, но даже приветствуется в народном обиходе.

Отсюда и наша повсеместная гражданская безответственность как по отношению к своей судьбе (ее мы перепоручили власти), так и по отношению к результатам работы. Как во всякой работе не на себя самого важна демонстрация рабочего процесса, а результат для работника имеет второстепенное значение. Не в этом ли секрет того, что русские товары (как, впрочем, и китайские) всегда отличались худшим качеством, а импортное (прежде всего западное) остается по сей день синонимом добротности и технологического преимущества.

В России государственное управление всегда самодостаточно и самоцельно. Все его движение ориентировано на самого себя, а человек как таковой с его непредсказуемыми потребностями и запросами чаще всего является лишь помехой удобству комфортного бытования власти. И она уж никак не представляет себя обслуживающей интересы общества.

Интересы людей как таковых интересуют государство лишь в той степени, насколько оно заинтересовано в расширенном воспроизводстве лояльного ему населения. При этом пренебрежение личным достоинством людей и их интересами рассматривается властью как норма отношений, неизбежно становящейся нормой всей нашей жизни. Естественно общество отвечает государству тем же, что и отражается в особой российской этике отношений.

Следствия и перспективы

 

Есть ли все вышесказанное для нас хорошо или не хорошо? Представляется, что такие оценки не имеют смысла для самоидентификации. Мы есть, те, кто есть. Наша идентичность начала складываться задолго до той же американской идентичности и ее устойчивость не раз подтверждалась в нашей истории.

По крайней мере, в истории правления многих наших царей реформатов, начиная от Ивана Грозного, а далее Александра I и II

, в ранние периоды их правления можно найти явные попытки идти против российской ментальности, однако они либо отказывались от этих попыток, либо становились жертвами. Я сознательно не отношу к этому ряду реформаторов Петра I, так как именно он привел в полное соответствие образ государственного устройства и нашу ментальность.

Большевистская диктатура могла стать реальностью тоже лишь потому, что опиралась именно на российскую культуру мироустройства. С другой стороны получить такую же эффективную систему, которая была создана на Западе мы сможем только если, образно говоря, станем «не русскими».

Однако не оценивая нашу идентичность в категориях «хорошо» или «плохо» мы должны ясно представлять все последствия нашего образа жизни. Каковы же они?

1. Мы всегда будем проигрывать тем же США в обеспечении базовых потребностей народа, качестве жизни и, как правило, будем проигрывать в технологиях. Этот проигрыш обусловлен тем, что общества, основанные на принципах живой гражданской экономической и политической инициативе, всегда развиваются более динамично, чем директивные общества.

При этом мы можем являть миру реальные прорывы в отдельных областях, например космос, автомат Калашникова или балет – там где государство поощряет по тем или иным причинам креативность. Однако ж общий уровень будет всегда ниже.

2.Изолированные и иерархированные командно-административные властные структуры (будь то табель о рангах или нынешняя пресловутая вертикаль власти) закономерно обречены на разложение и деградацию. Интересный анализ механизма действия этой закономерности приведен в статье Г.Х. Попова «С точки зрения экономиста» (о романе Александра Бека «Новое назначение») (Наука и жизнь. - 1987.- N4)

3. Исходя из общей закономерности эволюции командно-административных систем, наше развитие будет неизбежно подчиняться циклическому характеру, причем предполагающему как длительные периоды застоя и смут так и высокую степень конфликтности при смене системоообразующих элит. Как показывает историческая практика, импульс, полученный нацией от пинка очередного державного реформатора быстро угасает уже в первом поколении его преемников.

Проще говоря, монополия на власть всегда преодолевается с большим усилием, чем это происходит в условиях действия реальных демократических процедур на выборах и при относительно равных конкурентных условиях.

К тому же самого этого импульса никогда не бывает достаточно, чтобы излечить врожденные язвы командно-административных систем – коррупцию, равнодушие к реальным запросам общества, инертность. Они – естественное состояние этой системы. Истина эта прописная, однако далеко еще не осознанная нами в полную меру.

4. По мере того, как будут возрастать коммуникативные возможности, а сам процесс перемещения граждан все более либерализован, мы все ощутимей будем сталкиваться не только традиционной экономической и геополитической конкуренцией, но с конкуренцией за эмиграцию, за граждан. А это означает, что наше общество будут все интенсивней покидать те, кто несет в себе пассионарную энергию перемен.

С другой стороны, носители традиционной идентичности будут все более поддерживать самоизоляцию России и отторжение пассионарных элементов, которые ориентированы на западные принципы организации общества. Что и подтверждается данными об чрезвычайно низкой электоральной поддержке демократической и либеральной идеологии.

В конечном же счете наше общество в обозримой исторической перспективе будет традиционно отдавать предпочтение государственному покровительству, но не высокому качеству жизни и динамике развития. Авось и так проживем!

Ссылки

• 1. Хантингтон С. Вызовы американской национальной идентичности. Пер. с англ. А.Башкирова М. ООО «Издательство АСТ
• 2. Там же стр. 173
• 3. Там же стр. 501
• 4. Там же стр. 399

1. Наверное «Битлз» был первым ударом по национальным культурам.

2. Заметим для себя, что и от России также