МОМЕНТ ИСТИНЫ

Постоянным и случайным посетителям Гусь-Буки посвящается

Этому миру добра не хватает,
Этой земле не хватает любви...
Малый запас ее тает и тает,
И возрастает лишь зло на крови.

Старые нас окружают химеры.
Правда и Истина - нас не зови.
Так и живем мы - без чести и веры,
Звездного неба и Божьей Любви.
Константин Боголюбский

Вина и женщин утолил я страсть.
Всему свой срок – грехам и покаянью.
Есть мера наслажденью и страданью.
Теперь я признаю лишь Божью Власть.

Я расскажу вам, други моя, два маленьких эпизода, каждый из которых выставляет меня, возможно, не в самом выгодном свете, и потому эпизоды эти при желании могут дать неоценимый материал для любителей поизгаляться и почувствовать желанное превосходство себя любимого перед кем-либо другим.. С другой стороны хочу предупредить сразу – я не садомазохист, а причина этих моих повествований может быть понята где-то ближе к концу рассказа.

Первый эпизод я приведу лишь с целью набраться смелости для рассказа о втором, который дался мне совсем не так легко, как первый. Итак, дорогие друзья, вы уже в курсе, что ДЧ не раз представлял тут меня фантастическим придурком, а Бодя поддакивал ему, что я-де – нелепый человек, с которым постоянно приключаются дурацкие истории, и который никак не может найти свое единственно правильное место в этой жизни. Во всех этих нелепостях и историях, включая отравление некачественной пищей в китайском ресторанчике, разумеется, виноват я сам. Именно такая, небольшая, но вполне дурацкая история приключилась со мной вчера.

В пятницу жена послала мне срочной почтой one-day-delivery одну довольно нужную мне бумагу. Теоретически я должен был получить ее в субботу, но я после 11 сентября не предъявляю к аккуратности работы американских служб столь сильных претензий. При отправлении письма на бланке был указан номер моего сотового, на тот случай, если я в указанный день вдруг выйду из дома в ближайший магазин. Весь субботний день я провел в праздном безделье, лишь вечером отправившись в традиционную баню. Звонков не было. Писем тоже.

В воскресенье обычная доставка писем не работает, что же касается срочных – не уверен, но, с другой стороны, и бумага та мне в воскресенье ни к чему. Мне позвонили в понедельник. Разумеется, я был в это время на работе. Выяснив это, работник почты, сказала, что тогда они завезут мне письмо во вторник утром. Я переспросил, до какого часа утром. Они ответили: “Возможно до десяти”. Я сказал: “А почему не сегодня? Я мог бы сам заехать после работы и забрать”. Они ответили загадочно: Это исключено. Днем машины на разъезде”,- и положили трубку.

Обычно я приезжаю на работу к восьми, чтобы до начала работы просмотреть новости по интернету. Во вторник я прождал до 8:50, потом поехал на работу. Звонков не было, почтовых извещений тоже. Вернулся домой после семи. На почту приехал за 20 минут до закрытия. Тетка спросила адрес и фамилию, принесла письмо, потом на моих глазах заполнила бланк извещения и попросила расписаться. Получив письмо, я попросил позвать супервайзера. Супервайзеру я сказал: “У меня к работе Вашего отделения только три замечания. Во-первых, письмо one-day-delivery я получил через 4 дня и то, только явившись лично за ним на почту. Во-вторых, я так и не смог обнаружить за эти 4 дня в своем почтовом ящике извещение, а о письме знал только после звонка жены. В-третьих, в прошлый раз ваши работники прислали мне извещение на почтовом бланке города Найпервилль, а на телефон, указанный на бланке, никто не отвечал. Вы полагаете такую работу Вашего отделения нормальной?”.

Пока супервайзер выслушивал меня, на него было больно смотреть, так он переживал. Увидев в конце моей речи, что я не собираюсь здесь никого бить сапогами в живот и обращаться в суд, он облегченно вздохнул и сказал: “Мы обязательно во всем разберемся. Thank you for your cooperation”. Жена после моего звонка пошла на свою почту и потребовала обратно свои 15 баксов. Их обещали ей выслать по почте!!!

Теперь мораль. Если меня спросить, какая почта работает лучше, в Америке или в России, я затруднюсь с ответом. С одной стороны, в России даже обычную почту мне всегда приносили вовремя, а срочную приносили именно срочно под роспись. В самые бандитские, доинтернетные годы я выписывал 6 толстых журналов и с десяток газет плюс “шпионский журнал Spaceflight”. Все доставлялось аккуратно, вот только время от времени мы находили в своих почтовых ящиках вместо газет только пепел – это местные пацаны забавлялись, наблюдая , как хорошо горит отечественная пресса. Но ведь это были уже другие проблемы, а собственно почта работала исправно, хотя катастрофа с крушением всей России с сетью кровавых локальных войн на всех ее окраинах была несравнима по масштабам с падением двух американских башен. Свою проблему я решил тогда тем, что стал арендовать почтовый ящик в самом почтовом отделении.

Теперь пора переходить ко второй истории. Прошлое воскресенье было прощенным, когда нужно было просить прощения у близких и знакомых за вольные или невольные обиды, нанесенные иже словом, иже делом, иже помышлением, что я и проделал, хотя выглядело это несколько формально, когда прощения поставлены на поток. Наверное, я принадлежу именно к тем людям, которым хорошая мысля приходит опосля. Сегодня уже среда, и мне вдруг пришло в голову, что я обязательно должен попросить прощения еще у одного человека, хотя и с заметным опозданием. Это я и попытаюсь сделать сейчас. Есть некая проблема в том, что я не могу проделать это тет-а-тет, поскольку с этим человеком мы встречаемся только в Гостиной. Ну да ничего,- прилюдно цапались, прилюдно и прощение буду просить.

Прощения я прошу у человека всем здесь хорошо известного и весьма уважаемого (в том числе и мной) – у Анки, а чтобы это не выглядело формально, я должен прокомментировать его, поскольку, наверное, уже мало кто помнит, с чего все началось. Началось все с Коммика, который давно и решительно куда-то исчез с горизонта.

Коммик был человеком, мягко выражаясь, своеобразным. С изящностью, граничащей с наглостью, он мог обмакнуть лицом в дерьмо просто так любого, навскидку взятого человека, и человек этот мог потом сколь угодно долго, стирая дерьмо с лица, удивленно восклицать: “За что!?”. А ни за что. Не путайся под ногами. Словом, Коммик чем-то напоминал элегантного бандита Беню Крика, с тем лишь отличием, что он (Коммик) то ли не любил евреев, то ли очень любил их эпатировать. Я не столь долго был с ним знаком, чтобы разобраться в этих тонкостях. И вот этот самый Коммик в своей статье в альманахе “Лебедь” сказал что-то, как обычно хамское, по адресу Анки, но в этом хамском был и какой-то смешной момент – не по содержанию, а по форме. И я рассмеялся. Смех этот был, конечно, глупым. Нечто подобное бывает, когда женщина падает на улице, и у нее задирается юбка, а вокруг публика хохочет. Конечно, воспитанный человек в такой ситуации должен не хохотать, а подать даме руку, но где же вы найдете столько воспитанных людей? У нас в Гусь-Буке их всего два – Яков Михайлович и наш знаменитый троцкист Влад. А все остальные (включая меня), в лучшем случае – охальники, а то и вовсе матершинники, некоторые даже меланхолические. Вы посмотрите, какой вальяжный у нас Дедушка Кот. Особенно, когда он целует дамам ручки. Но ведь он – страшный матершинник, хотя и утверждает, что все похабные стишки, которые он нам тут представляет, написаны другими, а он тут как бы и вовсе не причем. Действительно, Кот.

Анка, конечно, обиделась, но не только на Коммика – местного руководителя ячейки гитлерюгенда, а и на тех, кто хохотал, а среди них первым был я. Возникло нечто вроде неприязни, которая быстро стала взаимной. Потом начались разные приколы вроде “дикой тайги”. Затем последовал еще один шквал, начавшийся с предложения Анки подрезать мне пейсы, а закончившийся моими стишками “Увезу я Анку спозаранку...” и многими другими в том же роде. Это была дуэль амбиций, каюсь! Каждый из нас стремился распушить перья и показать, какой он крутой.

Что же на самом дне, в сути? Заметить это было трудно, поскольку большинство здесь хочет высказаться, и мало кто умеет слушать. Тогда я немного напомню. Когда я впервые вошел в среду насельников Гусь-Буки, скажу честно, мне многое здесь совсем не понравилось. Главным образом, бесцеремонность, а иногда и откровенное, ничем не мотивированное хамство. То есть самому хаму оно, конечно, представляется очень даже мотивированным. Тогда я еще пытался взывать: “Ребята, давайте жить дружно!”, но отовсюду слышалось только злобное улюлюканье, хохот и свист. Есть у нас и другого сорта люди, например, неизменно добрый Квестор, который каждое свое послание заканчивает словами: “Мир Вам”. Очень не хочется мне его обижать, только мне лично он почему-то представляется розовым святошей, продающим индульгенции разбойникам (а разбойники – это мы с вами и есть). Или это мне одному так кажется?

Я возопил Редактору, но мне указали – здесь тайский бокс, ринг, ристалище. Не хочешь или не можешь – будь зрителем, не ввязывайся сам. Но зрелище это не совсем чтобы без правил. Правила есть, хоть их немного.

Некоторое время я так и поступал, смотрел, изучал, проводил рекогносцировку. Со своим уставом в чужой монастырь – сами понимаете... Что-то я все же, кажется, уяснил. Если издать кодекс правил и запретов, сразу возникнут бунтари, зовущие к неограниченной свободе, крики “Долой!” и “Даешь!”.

- Хотите свободы? – спрашивает Редактор,- берите, но тогда не жалуйтесь, что она будет бить вас же самих по башке, бить очень больно, если вы не достаточно толстокожие. Хотите запретов? – но кто тогда будет решать, что запрещать, что разрешать, и у какой границы следует остановиться в запретах и вычеркивании кажущихся вам неприемлемыми идей и высказываний? Мы мальчики. В лучшем случае – ученики и подмастерья. И мы признали мудрость Всевышнего.

Я принял правила этой не всегда деликатной игры. Может быть, даже научился каким-то ее простейшим приемам и подсечкам. Игра меня нередко захватывает. Однако, временами наступает момент истины, когда хочется быть искренним и нежным. Жалко только, что именно в эти моменты тебя удобнее всего бить поддых.

Следует все же честно признать, что момент истины – он на то и есть момент. Он проходит даже быстреее, чем праздник, а потом наступают будни, приходится снова надевать натирающие мозоли латы и брать в руки тяжелый ржавый меч. Вечное просветление ангелов нам не дано – мы простые, грешные, слабые люди. Хорошо еще, если не черти. И потому, прости меня, Аня. Простите и вы, добрые люди. Простите и Вы, Надежда. Вам я посвятил грешных своих стишков поболее, чем кому-либо другому. Клянусь, это были не самые бездарные из моих стихов. Пиша их, я никогда не морщил лоб в поисках недостающих рифм, они мгновенно выскакивали из меня сами, а это значит, что рукой моей водило нечто высшее, чем я сам. Я сожалею, если они ранили Вас.

Редактор просил меня развить тему облысения и оволосения, которую мы обсуждали с Вами, Михаил. Это был веселый треп, и он несколько диссонирует с тем моментом истины, который я почел сейчас более важным, нежели забавное зубоскальство. Может быть, несколько позже я и разовью эту тему. Нужно ли мне просить у Вас, Миша, отдельное прощенье? Мне кажется, мы оба не в претензии друг на друга. Если это не так, я у Вас тоже прошу прощенья.

Чуть позже я снова стану таким, каким вы все привыкли видеть меня, в помятых латах на протершейся местами кожаной подкладке. Но я не жалею об этом моменте истины, когда я был совсем не прикрытым – бей, не хочу. А если Вы все же захотите стать добрее, скажите. Я поддержу, если буду жив к тому моменту.

Батавия 21 февраля 2007 г.