ЛОГИКА НАШЕГО ИНТЕЛЛИГЕНТА, или КГБ: ЧТО ЖЕ ВЫПЛЕСНУЛИ С ГРЯЗНОЙ ВОДОЙ

18-10-2004

Сергей Кара-Мурза

Нетрудно видеть, что общественные и государственные институты, которые обеспечивают жизнь страны, семьи и личности, имеют довольно сложную структуру и выполняют сложную систему функций. Одни из этих функций очевидны, о них много говорят, другие еле видны, а чтобы понять третьи, надо пошевелить мозгами.

Например, всем ясно, что школа передает детям знания - и вот, исходя из этой функции, на интеллигентных кухнях любили и любят поговорить о том, как надо перестроить школу – эти, мол, знания нужные, а эти ненужные. Зачем современному юноше знать, как вычисляется cos 2x? Зачем ему знать про амфотерные окислы? Об этих окислах говорят как о чем-то очевидно смешном. Что школа является “генетическим аппаратом” национальной культуры, уже доходит туго. Что школа - важнейший механизм социализации детей и воспроизводит тип общества, - вообще не доходит.

В ходе перестройки и реформы значительная часть интеллигенции, особенно элитарной, как будто вдруг утратила способность мысленно увидеть структуру мало-мальски больших систем и те функции, которые призваны выполнять разные их элементы. Вот, в журнале “Коммунист”, который при Горбачеве очень полюбил обличать советскую систему хозяйства, написано (и перепечатано в установочной книге): “В 1987 г. ремонтом тракторов и сельхозмашин был занят миллион работников с фондом заработной платы 2,3 млрд. руб... Видимо, лучше было бы направить эти средства на модернизацию и техническое переоснащение отрасли, на выпуск более качественных, прогрессивных машин”. [Сообщу для справки, что во всей сфере тракторного и сельскохозяйственного машиностроения, производства оборудования, тары и инвентаря для сельского хозяйства в СССР было занято 1,1 млн. работников, их фонд заработной платы составлял 3,2 млрд. руб.].

Казалось бы, какая связь? Одна функция в хозяйстве – конструирование и производство сельскохозяйственной техники, и совсем другая функция – ее эксплуатация и ремонт. Как может придти кому-то в голову ликвидировать функцию ремонта и сэкономленные средства передать в машиностроение? Представьте себе, что какой-нибудь академик предложит сегодня ликвидировать все станции технического обслуживания автомобилей - мол, “видимо, лучше было бы направить эти средства на модернизацию и техническое переоснащение ВАЗа”. Любой скажет: что за бред, не может быть таких академиков! Но такие академики были и никуда не делись. Они и сегодня правят бал и в общественных науках, и в университетах. И особая историческая задача молодежи – не подцепить у них эту заразную болезнь.

В последнее десятилетие много говорится о реформировании государственных и хозяйственных систем, но очень редко даже из официальных документов можно понять, как это реформирование сказывается именно на выполнении главных функций данной системы. Можно услышать, что система стала демократичнее, что в ней возникла конкурентная среда, что в ней сократилось число структурных подразделений, но составителей этих документов как будто не волнует то, ради чего и существует эта система.

Вот пример. В 2003 г. Министерство обороны РФ опубликовало отчет о ходе военной реформы. Кстати, начинается этот документ с совершенно нелепого идеологического заявления: “За прошедшие после обретения Россией суверенитета годы российские Вооруженные Силы прошли сложный путь”.

От кого же Россия обрела суверенитет – от Белоруссии? От Абхазии? А до 1991 г. Россия была их колонией или доминионом? И подобная дикость исходит из Министерства обороны, которое обязано было оберегать целостность державы, но проявило беспомощность. А если теперь от России оторвут не только Казахстан и Украину, но и Приморье, а то и Татарстан, Министерство обороны РФ опять будет радоваться обретению суверенитета от этих территорий?

Дальше следует глубокомысленная фраза: “Фактически российские Вооруженные Силы находились в центре процессов формирования новой парадигмы национальной безопасности Российской Федерации”. Да, это вам не прежние солдафоны вроде маршалов Жукова или Гречко. Те только и умели врагов колошматить. Они такого слова и выговорить не смогли бы – парадигма! И как могут Вооруженные силы находиться “в центре процессов формирования парадигмы”, причем не аллегорически, а именно “фактически”? Это поток бессмысленных слов.

Как же в этой новой парадигме видится главная роль Вооруженных сил, как реформа помогла улучшить выполнение этой роли? Вот главный вывод доклада: “В результате принятия законодательных актов, а также формирования полноценной законодательной и судебной власти в России была сформирована система гражданского контроля над Вооруженными Силами, что полностью соответствует требованиям демократической политической системы. Несмотря на определенные трудности, удалось добиться создания основ для общественного контроля над деятельностью Вооруженных Сил… Сегодня мы можем говорить и о невиданной прежде открытости информации по проблемам военной политики и реформирования армии. Одним из показателей гражданского контроля может служить количество жалоб и исков с учетом арбитражных и общей юрисдикции к Министерству обороны РФ”.

Этот бессмысленный набор слов не имеет отношения к главной функции армии. И слова эти ложны даже в рамках бессмыслицы. Какой общественный контроль? Никогда ранее в обозримый период общество не было в такой степени лишено даже информации о том, что творится в Вооруженных силах, в каком состоянии находятся их главные структурные элементы. То, что по каплям просачивается в печать, поражает глубиной разрушительного воздействия реформы.

Вообще, во время перестройки и реформы российская интеллигенция с какой-то наивной, готтентотской безответственностью одобряла разрушение сложнейших структур, являвшихся замечательным творением нашей цивилизации. Причем нередко речь шла и идет о творениях уникальных, содержащих в себе неуловимую духовную компоненту - так что нет уверенности, что эти структуры вообще удастся возродить после их гибели. Процесс этого тупого и бездумного уничтожения сложных систем, которые создавались предыдущими поколениями (причем не только советскими), продолжается и сегодня. Это можно сказать и о школьной реформе, и о планах расчленения единой железнодорожной или энергетической системы, и о многих других планах.

Но я для примера возьму два почти крайних случая - КГБ (шире - службу государственной безопасности) и науку. Разные структуры, разные функции, разные причины ненависти реформаторов к этим системам, но удивительное сходство в реакции интеллигенции, наблюдавшей зрелище уничтожения этих сложных институтов. О КГБ выскажу общие соображения и то, что приходилось видеть “невооруженным” глазом, не обращаясь ни к архивам, ни к специальной литературе.

Все мы помним, какому избиению в прессе и с трибун были подвергнуты в годы перестройки все правоохранительные органы, армия и особенно КГБ. Кто забыл, пусть полистает подшивки газет и журналов конца 80-х и начала 90-х годов, это чтение освежает голову. Факта наличия в среде нашей либеральной интеллигенции глубокой ненависти к службам госбезопасности отрицать невозможно.

После интенсивной подготовки “общественного мнения” КГБ был многократно “реорганизован” и подвергнут серии кадровых чисток - так, что даже сеть работавших на нашу разведку зарубежных агентов выдали контрразведкам Запада. Верхушка реформаторов и ее западные покровители, думаю, действовали вполне разумно - в демонтаже СССР уничтожение армии, МВД и КГБ было совершенно необходимой частью программы. Вопрос в том, почему это приветствовала интеллигенция, социальные интересы которой шли вразрез с этой программой.

Ненависть к КГБ (НКВД, ГПУ, ВЧК) была сфокусирована на одной функции - политическом сыске и борьбе с политическими противниками государства. Но ведь если разумный человек начинает ненавидеть какой-то общественный институт, он неминуемо обязан проделать в уме более или менее сложный структурно-функциональный анализ. Какие функции выполняет этот институт? Какая из них вызывает мою ненависть? Насколько она перевешивает все остальные и что я (общество) потеряю, если этот институт будет уничтожен?

Второй срез такого же анализа - попытка разобраться в своем отношении к выделенной “ненавистной” функции. Она по сути противоречит моим интересам - или мне ненавистны те методы, которые использует данный институт? Конечно, мало кто думает обо всем этом упорядоченно, но все же и в беспорядочных мыслях эти блоки выделить можно. Что же мы наблюдали во время перестройки в отношении интеллигенции к КГБ? Я бы сказал, полное вырождение этой даже простейшей структуры анализа, сведение его к выводу-заклинанию: “госбезопасность - враг всего светлого и должна быть уничтожена”.

Начнем со второго “среза”? Понятно, что у большинства людей вызывали естественное отвращение методы, которые использовали репрессивные органы - пытки и расправы с невиновными. Подчеркну, что это было отвращение именно естественное, а не сознательное. Оно было внеисторичным, иначе бы задумались - откуда все это взялось и как бы действовали они лично, служа в ГПУ, но не со своим нынешним сознанием, а как продукт того времени. По вопросу об отношении к пыткам полезно прочитать рассуждения Гринева в “Капитанской дочке” Пушкина.

Но не будем бросать тень на естественное нынче отношение к пыткам, оно есть необходимый продукт развивающейся культуры (очень важно, кстати, его не утратить, тем более что поползновения к его изживанию есть, причем как раз среди идеологов реформы - вспомним крики демократического митинга в июне 1992 г.: “Даешь стадион! Даешь стадион!”). Для нас здесь важен тот факт, что отвращение к методу было явно перенесено на функцию (это называется “канализация стереотипа” - перенесение ненависти на другой объект). Ненавистной стала сама роль органов госбезопасности в борьбе с политическими противниками. Преступной была объявлена сама эта функция. И в этом уже виден сбой рационального мышления.

Вспомним, как благосклонно приняла интеллигенция тоталитарное, антиправовое и разрушительное для государственности решение об автоматической и поголовной реабилитации всех жертв политических репрессий. Это, кстати, лишило легитимности всю предыдущую деятельность органов госбезопасности и идеологически обосновало их уничтожение. Более того, это, в общем, лишило легитимности и насилие государства при обеспечении своей безопасности. Когда в дополнение к этому в право была введена категория “репрессированные народы”, был запущен механизм кровавой войны на Кавказе - попробуйте теперь хотя бы остановить этот маховик. Позиция интеллигенции сыграла во всем этом процессе очень существенную роль.

Насколько иррациональным в тот момент было мышление интеллектуалов, видно хотя бы из того нелепого спектакля, который был разыгран в Президиуме АН СССР - в действительные члены Академии наук был опять торжественно принят Н.И.Бухарин (по-моему, за его восстановление синклит высказался единогласно). Я понимаю, что организация может символически посмертно исключить человека из своих рядов - тут его мнением можно пренебречь, раз коллектив не желает его видеть в своих рядах. Но как можно умершего человека принять в организацию? Ведь для этого требуется его заявление, хотя бы согласие. Откуда видно, что Н.И.Бухарин, исключенный своими коллегами из организации, снова жаждет туда попасть? Скорее всего, наоборот. Но эти мысли, которые сразу приходят в голову постороннему, не посетили академиков.

Итак, начиная с “шестидесятников” и достигнув максимума в годы перестройки, в сознании интеллигенции сложилось стойкое отрицание политического сыска и политических репрессий. Расщепление сознания выражается в том, что при этом вовсе не декларировалось еще отрицания советской государственности. Тем более не декларировалось перехода на сторону тех государств, которые вели холодную войну против СССР. Это позиция иррациональная, поскольку не могло же придти в голову умным людям, что безопасности советского государства не угрожали политические противники внутри страны - после такой тяжелой гражданской войны и острой межфракционной борьбы внутри правящей партии.

Как, например, должна была оценивать служба госбезопасности наличие или отсутствие подрывной деятельности, прочитав приведенное ниже признание очень видного ученого, написанное за год с небольшим до начала Второй мировой войны? Это, конечно, признание арестованного, но, проведя мысленный эксперимент, мы можем предположить наличие враждебной политической активности этого человека и когда он был на воле. Вот это собственноручно написанное показание:

“К началу 1937 года мы пришли к выводу, что партия переродилась, что советская власть действует не в интересах трудящихся, а в интересах узкой правящей группы, что в интересах страны свержение существующего правительства и создание в СССР государства, сохраняющего колхозы и государственную собственность на предприятия, но построенного по типу буржуазно-демократических государств”.

Почему же был арестован этот человек? Потому, что он со своим другом, организовавшим “Антифашистскую рабочую партию”, написал к 1 Мая такую листовку:

“Товарищи!

Великое дело Октябрьской революции подло предано. Страна затоплена потоками крови и грязи. Миллионы невинных людей брошены в тюрьмы, и никто не может знать, когда придет его очередь.

Разве вы не видите, товарищи, что сталинская клика совершила фашистский переворот. Социализм остался только на страницах окончательно изолгавшихся газет. В своей бешеной ненависти к настоящему социализму Сталин сравнялся с Гитлером и Муссолини. Разрушая ради сохранения своей власти страну, Сталин превращает ее в легкую добычу озверелого немецкого фашизма...

Товарищи, организуйтесь! Не бойтесь палачей из НКВД. Они способны избивать только беззащитных заключенных, ловить ни о чем не подозревающих невинных людей, разворовывать народное имущество и выдумывать нелепые судебные процессы о несуществующих заговорах...

Сталинский фашизм держится только на нашей неорганизованности.

Пролетариат нашей страны, сбросившей власть царя и капиталистов, сумеет сбросить фашистского диктатора и его клику.

Да здравствует 1 Мая - день борьбы за социализм!”

Эта листовка нелогична и наивна, в ней видна преданность авторов делу социализма и полная оторванность от “пролетариата, сбросившего власть капиталистов”, но разве можно в стране, которая лихорадочно готовится к большой Отечественной (а не “пролетарской”) войне, допускать такие шалости?

Это признание и эту листовку написал профессор Л.Д.Ландау. Из тюрьмы его выпустили довольно быстро (не сняв обвинения!) по ходатайству П.Л.Капицы, так что Л.Д.Ландау успел очень много сделать для науки, стал и академиком, и Нобелевским лауреатом.

Когда в годы перестройки СМИ создавали общее представление об абсурдности самого существования госбезопасности, из вышедшей массовым тиражом биографии Ландау эти подробности убрали. Простодушный автор дал стереотипное объяснение и даже назвал фамилию “предателя, в корыстных целях написавшего гнусный донос, будто Ландау - немецкий шпион”.

Неизвестно, в корыстных или бескорыстных целях написал это автор биографии, только Бауманский районный народный суд по иску “предателя” обязал автора дать опровержение. Вряд ли многие его прочитали. Но эта история подробно изложена историком науки.

Если до начала перестройки наша интеллигенция еще могла, сделав усилие, не верить тому, что политический сыск был необходим для обеспечения безопасности советского государства, то продолжение этой благостной уверенности в конце 80-х годов уже надо считать следствием сбоя в рациональном мышлении. Ведь как только борьбу против “сталинского фашизма” официально декларировали как “дело чести, доблести и геройства”, посыпались откровения участников и историков этой геройской борьбы.

Да, были, оказывается, заговоры военных, были организации молодых заговорщиков-антисталинистов, а А.Н.Яковлев с юности ненавидел советский строй и карабкался по партийной иерархии, чтобы ему вредить. Но если так, то обязан логически мыслящий человек снять свой старый аргумент о “ненужности” политической функции ГПУ, НКВД и КГБ. А следующим шагом он должен признать, что ненавидит эту функцию госбезопасности потому, что “в ретроспективе” сам стал врагом СССР и того государства, за которое его отец погиб на войне. Не хочется это признавать? Значит, надо искать неувязку в логике, налицо некогерентность мышления.

Но перейдем теперь к главной неувязке - к тому, что в отношении к спецслужбам государства произошло сужение сознания, оно сконцентрировалось на одной идее-фикс: КГБ надо уничтожить, потому что он занимался политическим сыском, который был моей стране не нужен. Допустим, что не нужен. Как из этого тезиса можно прийти к выводу, что надо КГБ уничтожить? Тут явный разрыв логики. Разумный человек мог бы сказать: КГБ надо упразднить, поскольку все выполняемые им функции стране не нужны. С этим можно было бы спорить, но это по крайнем мере не противоречит логике.

Что безопасность государства требует постоянной интенсивной борьбы с очень большим спектром опасностей, в котором деятельность политических противников занимает свое ограниченное место, совершенно очевидно без всяких специальных изысканий. Если покопаться в памяти, то легко вспомнить, что даже в момент революции ВЧК создавалась вовсе не только для борьбы с политическими противниками. Ее первые действия - подавление совершенно аполитичного бунта, разграбления винных складов в Петрограде. Затем важной функцией ВЧК стало пресечение спекуляции акциями российских предприятий - их продавали немцам, поскольку по условиям Брестского мира правительство обязано было выкупать принадлежащие немецким подданным акции, оплачивая их золотом. Эта функция была даже обозначена в названии ВЧК - Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем.

Нарастание “неполитических” опасностей мы сегодня видим на каждом шагу, но ведь мог образованный человек задуматься о них и раньше, для этого дан ему разум и способность устанавливать причинно-следственные связи.

Вот, 24 августа 2002 г. президент В.В.Путин обсуждал с Госсоветом опасность для государства от накатывающего на РФ вала наркомании и транзита наркотиков. Было сказано: “В начале 90-х годов в результате политических потрясений мы просмотрели эту опасность”. Как это “просмотрели”? Как можно такую вещь “просмотреть”? Предшественники президента из его “партии” не просмотрели опасность, а сознательно уничтожили ту огромную разветвленную структуру, которая ограждала страну от этой опасности - подчиненные КГБ пограничные войска, агентурную сеть, информационно-аналитические службы.

Летом того же 2002 г. заговорили и о другой “проблеме государственной безопасности” - появлении в РФ особой массовой социальной группы, беспризорных подростков. Прошли конференции, слушания, заявления В.В.Путина, и вот результат - поручение тогдашнему вице-премьеру В.Матвиенко “срочно разрешить эту проблему”. Но ведь это постыдная клоунада. Мало того, что сам установленный в России общественный строй непрерывно порождает массу обездоленных, которая и выбрасывает на улицу детей и подростков, так что никак Матвиенко устранить объективные причины явления не может. Есть еще и “техническое” препятствие - подорваны те государственные институты, которые только и могли справиться с задачей (опираясь, конечно, на возможности общественного строя).

Сам язык выдает суть дела: если массовая беспризорность есть проблема государственной безопасности, то адекватными ей техническими средствами владеют именно органы государственной безопасности, а не вальяжные и велеречивые дамы. Как могли наши интеллигенты забыть, что заниматься проблемой беспризорников после гражданской войны было поручено ВЧК и ГПУ? Ведь этот факт отражен во множестве книг, фильмов и мифов. Или это было воспринято как каприз Ленина и хобби доброго дядюшки Дзержинского?

Опасность порождает функцию государства, а функция - соответствующую структуру. КГБ и был в СССР той сложной структурой, которая покрывала спектр главныхпрямых опасностей для государства и общества. О чем думал наш интеллигент, аплодируя уничтожению КГБ? Считал, что эти опасности, от которых КГБ его довольно надежно защищал, и без всяких там “структур” не достанут его и его детей?

Сейчас эти опасности хлынули на нас, как из рога изобилия. Когда структуры КГБ соответствовали спектру опасностей и могли полноценно работать, в принципе невозможно было бы появление на территории СССР дееспособных террористических организаций, существование банд арабских наемников, регулярное похищение людей и продажа больших количеств вооружения, включая ракетные зенитные комплексы, организованным преступным бандам.

Когда нормально действовал КГБ, в такие вещи просто никто не мог бы поверить. В начале 70-х годов какой-то психопат взорвал в московском метро самодельную бомбу, были мобилизованы службы КГБ и его нашли - по маленькому обрывку пластиковой сумки.

В 1968 г. в Венесуэле был убит партизан с автоматом Калашникова. Возник международный скандал - обвинили Кубу в поставках оружия партизанам, а СССР в поставках оружия на Кубу. В два счета в ООН была представлена документально подтвержденная история этого конкретно автомата от момента его выпуска с завода. Путь его был таков: продажа Египту, вывоз в Израиль в числе трофейного оружия во время войны 1967 г., продажа с государственных складов израильской мафии, которая занималась контрабандой оружия. Именно в конторе этой мафии в Белизе венесуэльские партизаны и купили данный автомат.

Это - автомат, захваченный в джунглях Венесуэлы. А банды Басаева восемь лет получали новенькое оружие, иногда даже опытные образцы, которых не было еще на вооружении российской армии - и проследить его путь оказалось невозможно. Вероятно, и заинтересованности в этом не было, но для подстраховки были ликвидированы и структуры, которые способны восстановить всю цепочку.

Сейчас много говорят об “организованной преступности”. Она уже во многом определяет положение в стране и судьбу значительной доли населения. Хотя частные охранные структуры имеют уже гораздо больше сотрудников, чем имел в советское время КГБ, сохранить тела своих заказчиков они не способны - предприниматель остается самой опасной профессией в РФ.

Конечно, главной предпосылкой для расцвета организованной преступности было изменение общественного строя, но подобные системы, возникнув и начав воспроизводиться, “освобождаются” от предпосылок, они уже сами создают условия для своего существования. Их можно искоренять и держать под контролем только с помощью активных структур, адекватно организованных и оснащенных. Именно такими структурами были в советское время ВЧК, ОГПУ, НКВД и КГБ. Они не только искоренили бандитизм и другие виды организованной преступности после Гражданской и Отечественной войн, но и потом не позволяли им выйти на режим расширенного воспроизводства. Разве трудно было понять образованному человеку, что ликвидация структур КГБ будет означать и ликвидацию функции “замораживания” организованной преступности?

Когда по КГБ били преступные группы, готовящиеся, в союзе с коррумпированной частью номенклатуры, к захвату государственной собственности, это было с их стороны вполне разумно. Когда подняли вой СМИ, оплаченные этими будущими “собственниками”, это было нормальное поведение продажных писак. Но почему к этому вою присоединился честный научный работник, инженер или врач? Надо хоть сейчас покопаться в своих мыслях, такое нарушение рационального мышления несовместимо с жизнью социальной группы.

Все это я пишу, исходя из общих соображений. Я никогда не испытывал симпатии к КГБ, как, впрочем, и к другим органам власти и государственного управления. Все это - более или менее страшные машины, с ними вести себя надо очень осторожно. В любой момент могут зацепить тебя какой-нибудь шестерней и искалечить. Но это машины, без которых наша жизнь вообще была бы невозможна. Мы бы не справились без них со стихийными силами и природы, и окружающих нас людей.

Однако в течение пяти лет, как раз начиная с 1985 г., я немного соприкасался с работой КГБ и хочу сказать о моих впечатлениях. Я мог наблюдать, конечно, выполнение не самых главных функций госбезопасности, но и за малым виделись некоторые общие свойства. Дело было так. Меня назначили заместителем директора Института истории естествознания и техники АН СССР, и я должен был периодически общаться с куратором нашего института от КГБ. Это был молодой человек, окончивший МВТУ им. Баумана и школу КГБ. Он курировал четыре НИИ.

За пять лет контактов я составил себе о нем впечатление как о человеке умном, весьма культурном, эрудированном и исключительно работоспособном. Приходилось удивляться тому, как четко он излагал свои и понимал чужие мысли, как удерживал в памяти большой объем информации, как быстро и ответственно выполнял все задачи. По всем этим признакам его следовало отнести к элите нашей интеллигенции в хорошем смысле слова.

Видимо, в Институте он общался не только с членами дирекции, но то, что мог наблюдать я через мои контакты, показывало, что по крайней мере одной из главных его задач было подключение ресурсов КГБ для обеспечения безопасности и, я бы сказал, “покоя” нашего Института, особенно в его международных связях.

В основном эта работа была рутинной, профилактической - он советовался с нами при появлении каких-то опасений, что могут возникнуть недоразумения, конфликты, скандалы. Дирекция оценивала эти опасения и решала, как лучше всего подстраховаться. За все пять лет ни разу не вставало вопроса идеологического (“политического”) порядка. Из того, что можно назвать “нештатными” ситуациями, меня коснулись три, и я о них и расскажу.

К нам приехал стажер из Италии, ему работать у нас понравилось, он стал делать диссертацию о советском науковедении и просил меня продлить ему пребывание. Так он пробыл у нас два года и вдруг, когда я отправил в Президиум АН СССР очередное письмо с просьбой о продлении стажировки, приходит ко мне наш куратор КГБ и просит отозвать это письмо и сказать итальянцу, чтобы он уезжал из СССР. Почему? Оказывается, он менял на черном рынке очень большие суммы долларов. Это КГБ не касается, однако в последний раз он, желая обменять повыгоднее, нарвался на крупную банду. А ее как раз разрабатывали следователи МВД и на днях должны были арестовать. В этом случае возникает опасность для жизни итальянца, так как он становится важным свидетелем. Подобный случай уже был с одним иностранцем, и КГБ хотел бы избежать риска.

Я предложил на время отправить стажера в наш филиал в Ленинграде - жалко было прерывать наполовину сделанную работу. Куратор пошел советоваться с начальством, но оно эту идею не поддержало. Я позвонил итальянцу и просто сказал ему, чтобы он уезжал. Он не спрашивал о причине и уехал чуть ли не на другой день. Никто в Институте об этом деле ничего не знал. Диссертацию он успешно защитил в Париже.

Вот другой случай. На международный конгресс в США от Академии наук поехала делегация, а кроме того, из Института снарядили группу научного туризма, по очень льготной цене. Наши сотрудники побыли на конгрессе, а потом совершили поездку по США. В одном городе нашу сотрудницу задержали в магазине - якобы она с неоплаченными покупками пыталась выйти в неположенном месте. Подняли шум - это было лето 1985 г., еще шла холодная война. В полицию приехали американские коллеги из университета, дело замяли, объяснили его как недоразумение. Но в Москве в Институте начали шушукаться - подруги сотрудницы красочно это дело расписали. Она сильно переживала, состояние ее было тяжелым.

Я поговорил с нашим куратором - как быть? Трудно жестко заступаться за человека, не зная истинного положения дел. Он сказал, что КГБ по своим каналам попытается прояснить дело. “По своим каналам” они вышли на дирекцию магазина в США и получили надежные сведения, согласно которым произошло именно недоразумение - женщина, впервые попав в такой магазин, забрела куда не следует. После этого и дирекция, и партбюро, и профком смогли с убежденностью снять всякие подозрения с человека.

Есть, конечно, слабое предположение, что товарищи из КГБ никуда не обращались и просто решили прекратить распространение порочащих человека слухов. Говорю, что это предположение слабое, потому что в передаче информации наш куратор напоминал машину, в программе которой таких приемов не было. Но даже если так - именно авторитет КГБ и уверенная позиция вовлеченных в дело офицеров позволили устранить бесполезные сомнения, которые могли сделать для человека пребывание в институте невыносимым.

Более тяжелый случай произошел в 1989 г., когда появились непривычные для нас виды преступности. В дирекцию обратилась за помощью одна аспирантка. Какие-то люди, вполне интеллигентные, угрожали ей смертью, не объясняя причин (они, мол, сами не знают, такой получили заказ, хотя окончательное решение еще не принято). При этом ей убедительно не рекомендовали обращаться в милицию.

Чтобы помочь ей, у меня было два канала. Я позвонил в Отдел науки ЦК КПСС, который курировал наш Институт по партийной линии, и там меня связали с прокуратурой Москвы, где меня срочно принял заместитель прокурора города. А до этого я позвонил и нашему куратору от КГБ. Он доложил по команде, и через полчаса мне позвонил заместитель начальника Главного управления КГБ по Москве. Сразу начал работать следователь прокуратуры и кто-то в КГБ. Поздно вечером опять позвонил тот же начальник из КГБ и сказал, что опасности для жизни женщины нет и беспокоить ее больше никто не будет.

Я хочу подчеркнуть, что все это напоминало работу хорошо налаженной машины. Я не был знаком с этими начальниками, никто меня не спрашивал о ранге людей, которым я просил помочь, но я с очевидностью видел, что Институт, в руководстве которого я состоял, находился под защитой мощной, вдумчивой и очень быстро действующей системы. Могу с уверенностью предположить, что наш заурядный Институт истории естествознания и техники вовсе не составлял какого-то исключения.

Сейчас, глядя вокруг и зная, как в пределах моей видимости в полной беззащитности погибают люди, я вспоминаю, с каким гоготом наша интеллигенция травила и разгоняла и сотрудников КГБ, и следователей прокуратуры.

Надо было на время в массовом масштабе утратить способность к рациональному мышлению, чтобы приложить руку к уничтожению одного из очень сложных продуктов нашей цивилизации - органов госбезопасности высшего класса. Но ведь и сегодня не видно никакого проблеска рефлексии, никакой попытки со стороны интеллигенции проанализировать свою тогдашнюю позицию.

Комментарии

Добавить изображение