УТОПИЯ КАК ФЕНОМЕН МАССОВОГО СОЗНАНИЯ

[на примере концепции "правового государства"]

Предлагая этот довольно длинный текст, понимаю, что не всякий читатель долетит до его середины, поэтому думаю, что не лишним будет раздел

СОДЕРЖАНИЕ

1. Вступление
2. Определение утопии и её варианты
3. Сила права или право силы?
4. Всегда ли правовой подход хорош?
5. Крах правовой утопии и последние президентские выборы в США

С его помощью нетерпеливый читатель сможет прыгнуть сразу в интересующее его место, хотя это и не рекомендуется.

1. Вступление

Что было самым ненавистным для критиков Советского государства? Неправовой характер правящего режима. Антисоветчики могли еще как-то мириться с неэффективностью и расточительностью государственной экономики и с неукротимостью доминирующего положения чиновничества, но репрессии против политических оппонентов, тем более против членов их семей, были главной причиной их нутряной ненависти, и эти репрессии обсуждались постоянно на протяжении десятилетий с поистине мазохистским сладострастием. ("Советский холокост – самый холокостный холокост в мире!" Впрочем, по этому поводу у заинтересованных лиц наблюдалось и наблюдается до сих пор некоторое расщепление сознания.) Не случайно ударным батальоном пятой колонны, разрушившей СССР, были так называемые "правозащитники", и, как правило, тем выше было звание правозащитника в иерархии этого батальона, чем выше была его оценка количества "жертв сталинизма", и чем упоённее он доносил её Городу (Вашингтону) и миру. (Мне как-то довелось случайно познакомиться в Сан-Диего года три назад с одним скромным неброским человеком по имени Владимир Поташов, нигде не работавшим (как и его жена), и, когда мы, сидя в его 450-тысячно-долларовом доме в уютном пригороде Сан-Диего, коснулись, по русскому обыкновению, политики, он вдруг пробудился от своей меланхолии и возопил: "Сталин убил 100 миллионов человек – я точно знаю!" Беседу пришлось быстренько закруглить. По дороге домой моя жена сказала: "Забыла тебя предупредить: тут мне про него рассказывали..." Проверили дома в Интернете – верно, пожалуй, рассказывали: не корысти ради, а токмо во имя правды работал в прошлом гражданин Поташов на ЦРУ, будучи научным сотрудником московского Института США и Канады, что – как-то так само собой получилось – и обеспечило ему скромное вспомошествование от американских коллег, не забывающих своих бескорыстных помощников.)

"Западные страны построили правовые государства!" – укоряли нас правозащитники. Как часто и как сладко это словосочетание – "правовое государство" – звучало в их устах! "На Западе не бывает бессудных расправ, а человек считается преступником только по приговору суда!" – проповедовали они. "Так ли?" – уже тогда мог бы усомниться скептик. – "А как же Ал Капоне, например? Спросите у любого американца о том, кто такой Ал Капоне, и каждый ответит, что он был известным гангстером в Чикаго времен сухого закона. Однако суд над Алом Капоне никакого гангстеризма не подтвердил и даже не обсуждал, и единственным преступлением, вменённым этому достойному человеку, было относительно мелкое прегрешение – уклонение от уплаты налогов. Как же смеют сочащиеся правовой благодатью американцы клеветать на Ала Капоне, называя его гангстером?" Но слушать скептиков не хотелось: уж очень воротило от их убогой агитации и пропаганды. Хотелось еще и еще внимать благой вести правозащитников о Светлом Граде на Холме, где человек возлюбил если и не ближнего, то хотя бы Закон как самого себя.

Как советские, точнее, антисоветские правозащитники, а вместе с ними и мы, советские обыватели, воспринимали приверженность к праву западного человека? Как намордник, который агрессивный пес принимает скрепя сердцем, повинуясь лишь голосу разума, или как идущий из глубины души благостный порыв? Разумеется, верно последнее. Не менее любимым словосочетанием правозащитников было "цивилизованное государство", и почитание права выводилось как результат прогресса цивилизации. То есть этот прогресс как бы и обусловил появление человека нового типа, который, вместо того, чтобы проломить башку сломавшему забор пьяному соседу кремневым топором, то есть, простите, всадить ему пулю в лоб из винчестера, чинно и благородно влечет последнего в суд – самый беспристрастный и справедливый суд в мире.

Гм... Появление человека нового типа... Где-то мы это уже слышали...

2. Определение утопии и её варианты

Я предлагаю следующее определение утопии:

Утопия – максимально упрощенное идеализированное представление о мире, принимаемое на веру.

Здесь важна и упрощенность, позволяющая утопии угнездиться в душе неискушённого человека, и идеализированность: "Утопия – это то, как хотелось бы, чтобы было, и я верю, что это есть или будет."

Заметим: под это определение подпадает и религиозная вера: она всегда понятна, а потому проста, и она обещает то, чего хочется. Разница религиозной веры с общепринятым понятием об утопии состоит в том, что религиозная вера трактует, кроме всего прочего, о сверхъестественном и иррациональном. Тем не менее, я считаю возможным во многих аспектах рассматривать и веру, и утопию как два варианта одного явления.

Наиболее интересным вопросом кажется вопрос о реализуемости утопии. Очевидно, определенно можно сказать о крахе утопии, если таковой случился, или об её воплощении (таких фактов история еще не знает), но трудно что-то сказать о будущем утопии, находящейся в развитии, особенно в восходящей его стадии. К примеру, христианская вера, обещающая посмертное воздаяние, не может быть доказана или опровергнута, поскольку свидетели воздаяния (или наказания) оставляют нам лишь свои бездыханные бренные тела и ни грана информации с того света.

По этой причине, вместо реализуемости утопии (которую не всегда можно проверить в данный момент), я буду говорить об успехе утопии, имея в виду, насколько близко и последовательно она приблизилась к своей реализации и как много поклонников завоевала.

Советская социалистическая утопия, увы, провалилась. Отрицая жажду наживы и внутривидовую борьбу, эта утопия должна была найти какой-то стимул для материального прогресса. Собственно говоря, этот прогресс был важен не столько для удовлетворения всё возрастающих потребностей советского человека (ему полагалось разделять убеждение, что "с милым рай и в шалаше"), сколько для элементарной самозащиты от хорошо вооруженных охотников до чужого, уютно расположившихся вдоль советских границ. Можно себе представить, насколько мучительно трудно было вождю мирового пролетариата тов. Ленину предложить такой стимул, коль всё, что он смог выдавить из себя, было "социалистическое соревнование". (Сейчас и западные корпорации взяли на вооружение соцсоревнование и сопутствующую атрибутику: лозунги "Качество начинается с тебя!" и доски почета – и те, и другие я видел собственными глазами. Но это лишь свидетельство беспомощности и некапиталистичности разросшихся и забюрократизированных корпоративных монстров в псевдосоциалистической неконкурентной экономической среде.) К тому же соцсоревнование аппелирует, опять-таки, к конкуренции, что противоречит основополагающим социалистическим принципам взаимной любви: ведь, по-хорошему, если ты видишь, что твой товарищ за соседним станком отстает от тебя и расстраивается по этому поводу, тебе бы лучше тоже сбавить обороты и незаметно ему проиграть: и самому приятно от проявленного благородства, и товарищ почувствует себя ценным членом коллектива!

В отсутствие своекорыстных побуждений советская экономика могла функционировать только в результате сознательного самопринуждения трудящихся к труду: люди должны были искренне считать напряженную, честную и добросовестную работу своим нравственным долгом и делом чести, более того – они должны были полюбить труд! Поскольку от наших животных предков нам досталось гораздо больше эгоизма и лени, чем альтруизма, необходимо было переделать человеческую природу, то есть создать нового советского человека и новую историческую общность "советский народ". На это были пущены огромные средства и немалые таланты. Увы, вотще: имевший место пик трудового энтузиазма перед и после войны можно объяснить скорее страхом перед репрессиями, чем сердечным порывом. Репрессивный режим сменился наплевательским, что вскоре привело к падению материальной, да и нравственной сферы до совершенно позорного состояния.

Итак, советский режим ни мытьем, ни катаньем не смог изменить человеческую природу, что может привести к мысли о том, что сделать это не по силам ни одному смертному.

Тем не менее, хорошо известны случаи, когда утопические идеи совершали колоссальный переворот в человеческой душе, и я рассмотрю их вкратце в следующем абзаце, но эти случаи были основаны на религиозной вере. Считать ли их редчайшими исключениями, возможны ли они только в религиозном контексте? Не возьмусь судить.

Рассмотрим три религии: христианство, протестантизм (в кальвинистской или пуританской интерпретации) и иудаизм. Принято считать, что протестантизм является не самостоятельной религией, а ветвью – чего? Христианства? Отнюдь нет. Если уж и нужно отнести протестантизм к какой-то религии, то это будет иудаизм, поскольку протестантизм почти полностью основывается на Ветхом Завете (характерно, что многие англичане и американцы имеют еврейские имена), почти полностью игнорирует Новый Завет и верует в богоизбранность некоторого относительно небольшого числа людей (часть так называемого "золотого миллиарда") – богоизбранность, данную изначально, которую нельзя ни заслужить, ни потерять.

Какие из этих трех религий успешны – не в смысле реализации утопии, а в упомянутом выше смысле наличия большого количества последователей, уверенных в том, что все идет как надо?

Увы, не христианство. Количество искренне и осмысленно верующих христиан неуклонно снижается, что стало очень заметно, когда быть неверующим перестало быть опасным и даже неприличным, а в пути к Царству Божию пока можно точно усмотреть лишь приближение Апокалипсиса и царства антихриста, и вряд ли более того.

В то же время иудеи и причастные к ним все более плотно занимают главенствующие высоты в финансовом и пропагандистском мире, а протестанты все более открыто терроризируют мир своей военной и экономической мощью.

В чем тут дело? Заметим, что христианство, на мой взгляд, является гораздо более последовательной доктриной. И у протестантизма, и у иудаизма есть фундаментальные противоречия, но, кажется, именно эти противоречия и обеспечивают их успех.

Говоря о противоречивости протестантизма, я имею в виду, что, поскольку протестанты, согласно их вере, изначально, окончательно и бесповоротно предопределены к спасению, то им сам бог велел лежать на печи и в ус не дуть. Они же, наоборот, изо всех сил работают – от фермера до миллиардера – чтобы, якобы, убедиться в своей богоизбранности, которую бог являет, якобы, в виде успехов в бизнесе. Ну, хорошо, ты добился успехов в бизнесе, заработал свой миллион (или миллиард), убедился тем самым, что богоизбран – сядь же, отдохни, переселись в Италию, предайся мечтательному умствовованию о том, как хорошо будет жить в раю, и не начался ли он уже. Нет, работают! Как проклятые являются каждый день в свою постылую контору! (Впрочем, это для меня она постылая, и я не верю, что если мне её подарят в собственность, это сделает её для меня желанной).

В иудаизме же я наблюдаю совершенное игнорирование концепции страдания, столь развитую в христианстве. Добровольное страдание Христа является самым истоком христианства; а почитание мучеников, а самобичевание, а аскеза? Как же иудаисты относятся к страданиям, каковых им пришлось испытать не мало?

Ветхий Завет, как мне кажется, дает единственную трактовку страданий еврейского народа: Б-г наказывает свой жестоковыйный народ за разнообразные грехи: идолопоклонство (поклонение Золотому Тельцу, например), непочитание родителей (дочери Лота), педерастию (Содом и Гоморра). Как иначе может иудей объяснить страдание своего народа? Ведь не может же он допустить, что Б-г попускает гоям причинять боль, грабить и убивать Его возлюбленный народ? Любое страдание – от Б-га – с этим должны быть согласны все представители монотеистических религий. Христиане считают, что их страдания являются испытаниями души, идущими этой душе на благо, и результат испытаний определяет спасение или погибель. Евреи же, как и протестанты, избраны изначально, поэтому их страдания трудно объяснить иначе, чем Б-жьей карой за грехи. Какие грехи? Кому же знать, если не им самим?

Пародоксальным образом, евреи, вместо того, чтобы, потрясенные глубиной Б-жьего гнева, проявленного в их страданиях, устыдиться и укрыться от нескромных взоров, научились извлекать дивиденды из своих страданий и все более и более открыто предъявляют себя мировому сообществу в качестве довольных и гордых собой хозяев жизни, как будто уверовав, что их Б-г не осмелится покарать их еще раз!

Вот ведь незадача! И протестантизм, и иудаизм воспитали в своих последователях нечеловеческое упорство и трудолюбие, чего не смогли сделать ни христианство, ни социализм. Похоже, именно утопии протестантизма и иудаизма могут похвастаться тем, что они смогли переделать человеческую природу, и следует обсуждать лишь, в каком направлении и в какой мере. Последовательная и благородная христианская доктрина лежит в руинах, и по ней топчутся протестантские и иудейские невежды, не способные даже осознать противоречивость своих суеверий и именно благодаря этому преуспевающие! Может быть, и коммунистам надо было придумать что-нибудь более нелепое и дикое?

3. Сила права или право силы?

Вернемся теперь к праву: действительно ли западный человек стал человеком нового типа, преодолев в своей душе себялюбие и агрессивность и воплотив в жизнь утопию принятой всей душой законопослушности? Предыдущее рассмотрение, кажется, допускает такую возможность.

Тем не менее, думается, мы не нуждаемся в этой гипотезе. Жизнь показывает, что право является гораздо более гибким установлением, чем мог бы быть утопический моральный императив, а в старой русской пессимистической поговорке "Закон, что дышло..." содержится верное противоядие против правовой утопии.

Вероятно, первым международным правовым актом, утвердившим суверенность государств, был Вестфальский мирный договор 1648 года, завершивший Тридцатилетнюю войну. Грубо говоря, он означал, что правитель страны может делать в своей стране, что ему заблагорассудится, но он не имеет права вмешиваться в дела других государств, тем более совершать военное нападение.

Как трогательно, не правда ли? Европейские короли утвердили мир навеки! Потому ли, что душою очистились и поняли, наконец, что убивать ближнего или даже желать жену его и скота его – грех? Вряд ли. Даже за 30 лет не очистишься – тут века нужны. Они просто поняли на опыте, что при некоторых обстоятельствах дурной мир лучше хорошей войны в самом прагматическом смысле, а перемирие может быть ВЫГОДНЕЕ всем противоборствующим сторонам, при том, что каждая сторона может оказаться им в той или иной степени недовольной. Перемирие может оказаться просто наилучшим компромиссом, никак не связанным с моральными соображениями вроде любви к справедливости. Компромисс – это то, что мы вынуждены или принуждены делать, а следовательно, не скрывается за ним никакого благородства.

Каким образом маленькое государство может чувствовать себя в безопасности, ведь всегда найдется большой сосед, который захочет его сожрать? К счастью, любое маленькое государство в маленькой густонаселенной Европе имело двух, а то и трех соседей, которые хотели бы его сожрать, и ревность каждого из них предупреждала других об опасности чрезмерного аппетита ввиду угрозы нешуточной войны с другими большими соседями. Это был тот самый баланс сил, который так любили поддерживать англичане, натравливая одних соседей на других. Поэтому-то Вестфальский договор ввел понятие коллективной безопасности, когда, в случае агрессии одного государства, все прочие участники должны были бы объединиться для её отражения.

Таким образом, вместо идеального, утопического стремления к миру мы можем усмотреть здесь всего лишь прагматический расчет, выявляющий выгоды мира, превосходящие выгоды войны.

ПРАВО в данном случае оказывается НЕ МИРОМ, А ПЕРЕМИРИЕМ в войне всех против всех, и это перемирие до поры до времени оказывается политически и экономически оптимальной стратегией. А перемирие потому так и называется, что, в отличие от мира, не может длиться вечно. Если с течением времени какая-то сторона придет к выводу, что война принесет больше выгод, чем перемирие, она эту войну начнет, что и случалось многократно с 1648 года.

Как видно, самым существенным моментом в поддержании правовых отношений является примерное равенство сил сторон. Именно при равенстве война чревата большими потерями и большим риском, и поэтому её избегают. Как только одна сторона начинает сильно превосходить другую, война или даже немедленная капитуляция слабой стороны оказывается неизбежной. Обычно перед войной агрессор старается провести пробу сил; хуже всего, если он ошибается в сторону собственной переоценки, как, например, это случилось с Гитлером в 1941 году – в этом случае угроза войны резко возрастает.

4. Всегда ли правовой подход хорош?

Но равенство сил – не единственное ограничение в правовой игре. Для осуществления правового режима внутри страны нужно еще много других ограничений, например:

1) Количество правонарушителей должно быть относительно невелико, а количество сотрудников правоохранительных органов (полиции, судов) должно его заметно превосходить. В этом случае правовое поле можно считать находящимся вблизи равновесия, и право можно уподобить квазиравновесной термодинамике: "нехорошие" флуктуации есть, но очень незначительные на фоне средних "хороших" значений. Представьте же теперь, что вы пытаетесь использовать квазиравновесное приближение для описания ударной волны с её гигантскими скачками давления и плотности на фронте волны – результат будет абсурдным, и это как раз именно то, что происходит сейчас в России, когда люди играют в правовое государство при том, что счет преступников идет на многие миллионы, и половина из них служит в правоохранительных органах.

2) Правовой режим чреват большими жертвами в случае надвигающейся внешней угрозы стране. Как известно, при наличии такой угрозы обычно вводится военное положение, а правовые процедуры упрощаются или отменяются вовсе. Пример: США и Канада в нарушение своих конституций интернировали в концлагерях своих граждан японского происхождения во время Второй Мировой войны. В это же время США рассматривали вопрос о национализации ключевых отраслей оборонной промышленности. (Впрочем, не национализировали – жареный петух так и не клюнул).

3) Правовой режим абсурден, если есть основания полагать, что злоумышленники могут и готовы нанести большой ущерб населению и его материальным ценностям. Впрочем, этот пункт можно считать обобщением пункта 2). В правовом государстве вы не можете арестовать человека до того, как он совершил преступление. (Оруэлл: "Не реальное, а мыслепреступление? Ха-ха-ха! Какая нелепость!") Например, вы не можете арестовать человека, если полагаете, что он склонен взорвать небоскреб: вы должны дождаться, когда он его взорвет, а потом уже предать его суду, который определит для него меру наказания.

Другими словами, если в стране или за её пределами имеется человеческий и материальный потенциал для осуществления крупных диверсий с большим количеством жертв, следовать букве закона, выдуманного прекраснодушными мечтателями в прекрасных особняках, кажется, по меньшей мере, идиотизмом.

Законопослушные и свободолюбивые американцы все это поняли мгновенно в сентябре 2001 года, и, надо отдать им должное, оказались достаточно здравомыслящими, чтобы отбросить утопические догмы либерального права и смиренно принять пристрастное попечение над собой Большого Брата в виде аналога КГБ – Департамента Государственной Безопасности.

Вот и слово нашлось: догма. Право – не догма, а средство решения проблем в человеческих отношениях, и оно должно применяться в той мере, в какой оно адекватно проблеме.

Дальнейшие соображения по данному поводу рассмотрены в моей статье Месть и возмездие, но пару примеров можно привести и здесь. Представьте себе, что вашу жену, пока вы ненадолго отлучились в туалет, грязно оскорбил или даже попробовал изнасиловать какой-то негодяй. Как должен поступить благородный человек? Попросить у него адрес и телефон, чтобы вызвать в суд? А если он не даёт? Бить-то его нельзя – это будет самосуд, правом запрещённый. Быть искренне законопослушным в такой ситуации будет означать утрату всякого человеческого достоинства. Вы, может быть, и не полезете в драку, если придёте к выводу, что, в случае драки, в добавок к вашей жене, пострадаете и вы сами, но это будет уступка скрепя зубами превосходящему силами противнику, а не почитание закона.

Другой пример: Россия в течение всей своей истории по сегодняшний день окружена смертельными люто ненавидящими её врагами. Разве не следовало ей применять пункты 2) и 3) выше?

И что же? Уж как тов. Сталин свободную мысль душил-душил, пренебрегая всякими правовыми процедурами. А мысль-то выжила! Выжила и привела к развалу великой страны, бедствиям и даже гибели миллионов её граждан и уничтожением её экономики, сравнимыми с таковыми после мировой войны. Выходит, недодушил-то тов. Сталин свободную мысль – сильнее душить надо было! Исходя при этом из самых гуманных соображений – спасение от горя, страданий и бедствий миллионов невинных советских людей. В наглядных для американцев терминах: не жди, пока взорвут небоскреб с тысячами невинных внутри – убей лучше нескольких невинных, если есть большая вероятность, что среди них окажутся потенциальные подрывники.

Это гуманно, это естественно, это логично в ситуациях крайней опасности: представьте себе, что у кого-то возникли подозрения, что в вашей сумке – взрывчатка. Вы добрейший, гуманнейший человек, никогда в жизни кошки не обидели и не собираетесь обижать, и уж, конечно, никакой взрывчатки у вас нет. Но вы, в то же время, понимаете, что у людей есть основания подозревать, что у вас взрывчатка, например, потому, что вы внешне похоже на какого-то разыскиваемого террориста, или ваша сумка подходит под описание сумки этого террориста. Разве вы не отнесетесь с пониманием, если вас прошьют на месте автоматной очередью? Разве вы не пожелали бы этого, наблюдая себя со стороны?

Предполагать, что человек может безоговорочно принимать право и безоговорочно следовать ему, значит, считать его роботом, лишенным не только эмоций, но и гуманности. Представьте себе, вы застали Чикатило за работой – за расчленением очередного ребенка. Представьте далее, что вы видите, что Чикатило так хорошо прячет улики, что никакой суд ничего не докажет. Разве не будет человечно, благородно и достойно убить его на месте, спасая других детей – будущих жертв, даже если после этого придется пойти в тюрьму? Неужели для вас ваше благополучие, или даже ваша свобода, или даже ваша жизнь дороже жизни, возможно, десятков детей, которых замучает Чикатило?

"Ага", – скажет дотошный читатель. – "А вдруг вы опознались и подумали, что это Чикатило, а это был вовсе не Чикатило, а какой-то ни в чем не повинный человек, и вы его убьете!" Ну что ж, такое возможно. На одной чаше весов – риск лишить жизни, возможно, невинного человека, на другой – риск отдать жизни десятка детей в лапы Чикатило. Надо оценивать, какой риск перевешивает, и ПРИНИМАТЬ РЕШЕНИЕ.

Да, ошибки неизбежны. Но, если отойти от культа индивидуализма, точнее от животного западного страха смерти, то можно понять, что считать своим неотъемлемым правом жить любой ценой и невзирая ни на что – не достойно человека, даже если он не верует в бессмертие души.

Как-то я написал, что человек имеет право убивать своих врагов. Если вы не согласны с этой фразой, считаете ли вы, что человек должен ждать, пока его враг убьёт его, и, находясь уже на том свете, довольствоваться высшей справедливостью, когда его убийцу будут долго судить, а потом он, бедняга, будет долгие годы томиться в тюрьме?

Право не является и не может являться заменой совести, так же как не может оно избавлять человека от принятия судьбоносных решений – не важно, идет ли речь о судьбе одного человека или целой страны.

Я думаю, большинство советских правозащитников – надо отдать им должное – искренне полагали, что законопослушность и готовность умереть за чью-либо свободу слова просто сидит у западных людей в подкорке и является одной из компонент их базисных моральных ценностей. Однако уже с середины XIX века известно откровенное высказывание британского премьер-министра Палмерстона о том, что у Британии нет постоянных друзей и врагов, а есть только постоянные интересы. Немного обобщая, можно сказать: у англо-саксов нет постоянных моральных ценностей, а есть постоянные интересы. Классический пример – США 10 лет всячески поддерживали Ирак в войне с Ираном, снабжали Ирак тем самым пресловутым оружием массового уничтожения, а затем в течение года спровоцировали его на аннексию Кувейта с тем, чтобы разгромить сразу после того, как он перестал быть нужен (см. по этому поводу мою статью Подлость обыкновенная и геополитическая). Очевидно, право для американцев – этот и есть тот друг или та ценность, которые не являются постоянными: если интересы требуют похерить право – сделать это рука у них до сих пор не дрогнула ни разу. Эта фраза подводит нас плавно к последнему, самому интересному разделу.

5. Крах правовой утопии и последние президентские выборы в США

Начну с выборов. Похоже, мировое сообщество пришло в изумление от их результатов. Ну что ж, я его – мировое сообщество – и употреблю в качестве морской свинки для иллюстрации этого моего маленького исследования. На животных я бы экспериментировать не стал, а мировое сообщество не жалко.

Удивляться надо не тому, что Буш победил, а тому, что он едва не проиграл: фактически, его победа – чистая случайность вроде выпадения орла при подбрасывании монеты. Всего лишь около 5% от двух с небольшим миллионов проголосовавших избирателей заштатного штата Огайо решили судьбу выборов в стране с 200 миллионами избирателей. Вообще же эта статистически необъяснимая прецизионность равенства голосов в критическом штате сейчас и 4 года назад во Флориде наводит на всякие мысли... Как будто подброшенная монета становится на ребро, и так два раза подряд... Ну да ладно, я сейчас не об этом.

Почему надо удивляться тому, что Керри чуть не стал президентом? Потому, что это никому не известное ничтожество представляло абсолютно импотентную Демократическую партию. Казалось бы, Буш сделал все, что в его силах, чтобы любой, как говорят сейчас в России, мало-мальски вменяемый человек покрыл его, как бык овцу. И что же? Демократическая партия НЕ СМОГЛА найти в своих рядах НИ ОДНОГО вменяемого человека.

Такому человеку, найдись он, не нужно было бы ломать голову, чем завлечь серого американского мышонка: достаточно объявить, что все будет делаться способом, диаметрально противоположным бушевскому. Например, Буш попрал Конституцию США своим драконовским актом "Патриот", заставившим тов. Берию вертеться в гробу от зависти. Достаточно было бы сказать, что "Патриот" будет отменен как антиконституционный. Разумеется, это исключало бы всех сенаторов в качестве кандидата от Демпартии, поскольку среди ВСЕХ сенаторов нашелся ЕДИНСТВЕННЫЙ достойный человек, проголосовавший против – сенатор Feingold, и тот независимый. (Вот ведь как беспартийность раскрепощает человека!)

Далее, Буш, наверное, впервые в американской истории растоптал международное право не только по существу, но и формально, открыто заявив, что США не будут далее связаны никакими международными правовыми обязательствами. Демократическому претенденту достаточно было бы мягко указать – нет, не на то, что агрессия против Ирака была военным преступлением и преступлением против человечности (американцы готовы будут воспринять такого рода заявления только после небольшой ядерной бомбардировки, на что, увы, рассчитывать пока не приходится) – а на то, что Буш отбросил такой потенциально полезный инструмент, как международное право, несколько преждевременно. Для этого, конечно, нужно было бы найти, скажем, конгрессмена, который голосовал против агрессии, пусть даже и только для того, чтобы напакостить Бушу. Неужели у демократов не нашлось бы ни одного такого?

Керри справедливо отправлен в небытие – в американской элите вурдалаков и без него более, чем достаточно.

Что же так растрогало мировое сообщество? Очевидно, оно впало в сентиментальность, наблюдая за тем, как деловые американцы отправили на свалку международное право вместе со всеми приличиями, одновременно указав мировому сообществу на его место у параши. "Ах, что же они, с ума все посходили?!" -- театрально заломило ручки и закатило глазки мировое сообщество, обнаружив, что и простые американские реднеки ничего против этого не имеют.

Очевидно, эту реакцию мирового сообщества надо понимать так: "Американцы раньше были хорошие, и их все любили, а теперь они как-то... того... даже нехорошо сказать... нет, право, лучше не надо..."

Глупое, глупое мировое сообщество, погрязшее в утопических бреднях! Американцы ничуть не изменились: ОНИ СЕЙЧАС ТОЧНО ТАКИЕ ЖЕ, какими они были, когда бомбили Югославию при Клинтоне, и когда вторглись в Панаму при прежнем Буше, и когда вторглись в Гренаду, бомбили Ливию и Ливан, создали Осаму бин Ладена при Рейгане, и когда убивали миллионы вьетнамцев при Никсоне и Джонсоне, и когда подвергали ковровым бомбардировкам германские города и ядерным – японские при Трумене и Рузвельте, и когда аннексировали Филиппины и Гавайи, и когда осуществляли геноцид индейцев, и когда напали на своих южных собратьев при Линкольне, и когда процветали на рабском труде негров, и т.д., и т.п., и т.п.

Американцы сейчас – в точности те же самые: надменные, до предела самодовольные ханжеские расисты с патологической жаждой к насилию, убийству и грабежу – таковы были условия естественного отбора при эмиграции из Британии в американские колонии. (Разумеется, эти условия не единственные, но тема требует говорить об американцах либо ничего, либо плохо). Все, что они сделали сейчас – просто отбросили международное право как уже не нужную декорацию – открыли, так сказать, личико, то есть клювик, с которого капает кровь и гной, и который пахнет мертвечиной.

Но, как уже сказано, собственно за правом нет никакого благородства, и его отбрасывание, вообще говоря, никак не определяет состояние или изменение нравственности. Думать иначе – пребывать в плену у утопии.

Да и европейцам не следует становиться в позу оскорблённой невинности: их соучастие в американской агрессии против Югославии ничем не благороднее гитлеровского вторжения в Чехословакию в 1938 году под точно таким же предлогом: этнические репрессии. А их соучастие в агрессии против Афганистана в 2001-2002 годах вообще не имеет аналога по наглости, беззаконию и беспринципности.

Да чего там далеко ходить: европейцы делают вид, что они не одобрили агрессию против Ирака? А чего ж не сказали об этом прямо? Удивительное по бесстыдству мировое действо, в котором запятнали себя все правители всех стран мира: ни одна сволочь не осмелилась встать в ООН и хотя бы словесно осудить американский разбой! Все сделали вид, что не заметили, и переключились на другую тему. Этот чудовищный урок цинизма бьет не только по гибнущим сегодня иракцам, но и по молодому поколению всего мира, которое вряд ли теперь когда-нибудь поймет, что такое честь и совесть.

Налицо европейская шизофрения – благородное лицо вверху и едва прикрытые козлиные копыта внизу, которые как-то забываются, когда смотришь за океан: там ведь можно видеть чудище еще более диковинное.