ЕВРОПА В СУМЕРКАХ

Тем из американских сограждан, кто склонен впадать в отчаяние по поводу ужасного положения в экономике своей страны, безработицы, падения цен на недвижимость, роковых ошибок руководства, ведущих державу к гибели, коллапсу, я бы посоветовала съездить нынче в Европу. В любую из стран, слепленных в "единый и нерушимый" Евросоюз, задуманный Миттераном как конкурент откровенно им нелюбимых США. Затея Миттерана воплощалась с явной поспешностью, ибо тогдашний тщеславный французский лидер желал накрепко, навечно запечатлеться не только в сознании осчастливленных им соотечественников, но и стать фигурой всемирного масштаба. Что-то типа римского императора, с таким вот замахом.

Но, как поется в куплете, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

Грандиозный замысел Миттерана, питаемый свойственными его нации амбициями, превращается в руины на наших глазах. Победный клич обратился в панический вопль: спасайтесь, кто может! Срочно надо из этого Евросоюза бежать, в первую очередь странам, которым есть что терять, пока их не сожрали с потрохами голодные, алчные и весьма бесцеремонные собратья, так сказать, по европейской принадлежности.

Этот, совпавший с новогодними торжествами наш с мужем приезд в Европу, отличался от предшествующих тем, что напомнил давным-давно минувшее, когда мы, советские люди, вырвавшись за границу, и не помышляли ни о каких материальных соблазнах, покупках, приобретениях, из-за отсутствия нам недоступного валютного обеспечения. А потому зачарованно, бескорыстно восхищались: вот, мол, как они на Западе живут! Даже без зависти, как дети, или, точнее, дикари. С абсолютной отрешенностью, непричастностью к чуждому капиталистическому миру.

Хотя вроде бы нет ничего общего с тем прошлым и нынешним, когда русская речь слышна повсюду, в основном тех, кто не имеет частных самолётов, не скупает виллы, дворцы по заоблачным ценам, перед которыми их прежние владельцы не могут устоять, а обычных людей, оттуда, где мы родились, для кого больше не существует "железного занавеса". Они приезжают на Запад и как туристы, и по рабочей визе, и чтобы, так сказать, осмотреться, примериться, без опасности стать на родине "врагами народа".

Россиянам проще до Европы добраться, чем до Америки: ближе, меньше бюрократических проволочек, надо признать, мотивированных. Ну, а мы, я и муж, с европейскими странами давно, начиная с восьмидесятых, ознакомились, когда муж работал в международной организации в Женеве. Рядом со Швейцарией, в непосредственной близости, Франция, Италия, Германия. До Парижа, скажем, на машине четыре часа, до Италии по туннелю еще ближе. Так что Европу в те годы изучали тщательно, любовно, сознавая, как нам повезло раньше большинства соотечественников соприкоснуться с историей, культурой, бытом, обычаями европейской цивилизации.

Теперь наши регулярные туда наезды мотивируются семейными обстоятельствами.

Дочь живет в Лондоне, там работает, вышла замуж за американца. А нынче мы пересекли океан в очередной раз в новом качестве бабушки и дедушки для встречи с новорожденным внуком Феликсом.

В аэропорт Хитроу явились с пятью чемоданами, погрузившись в заказанный дочкой автомобиль-фургон, так как ни для кого секрет, что любой товар в Европе раза в два минимум дороже, чем в США. Да и выбор куда скуднее, чем на американских просторах.

С трудом воспринимается, что крохотный лоточек клубники в лондонских супермаркетах стоит столько, сколько у нас, например, в Costco упаковка размером с таз.

Про ширпотреб, одежду в бутиках, уж и не говорю, тут цены просто немыслимые.

Так что на витрины европейских магазинов не гляжу, что совпадает с давним советским прошлым. Разве что тогда у советских граждан валютных сбережений вообще не водилось. А теперь с кредитными картами мы могли бы себе позволить не жаться, но как-то не соблазняет тратиться на то, что дома приобретается куда дешевле, проще, комфортней, с обслуживанием опять же куда более спорым, любезным, чем у европейских продавцов. Мужа дивила леность кассиров, восседающих на табуретах с недвижной невозмутимостью сфинксов, тогда как у нас, стоя у касс, они мгновенно принимают, выкладывают на тележки покупки и, приветливо улыбаясь, покупателей благодарят.

Честно сказать, при посещениях Европы, нарастает ощущение, что мы, живя в США, избаловались. Но, в самом деле, сравнения возникают не в пользу Европы. Официанты в тамошних ресторанах, правда, не хамят, и за то спасибо, но отнюдь не спешат выполнять заказы клиентов, по принципу, до боли знакомому, вас-де много, а я один.
Еще для сравнения. К пешеходам в Америке водители автомобилей относятся, как в Индии к священным коровам, с трепетным подобострастием. В Европе же, без всякого снисхождения, как к досадным помехам. На пешеходной зебре зазевавшемуся не позавидуешь: как только светофор переключился, поток машин сразу хлынул. Вспоминаю как у нас в Денвере, когда у меня возникли проблемы с ногой, при сорванном в колене нерве еле ковыляла, все водители терпеливо ждали, пока не вступлю на тротуар. И сказывалась в этом не только выучка, но и другой менталитет. Более гуманный, великодушный, воспитанный в поколениях иммигрантов, обживших и обживающих иную среду, иной континент, в спайке общего для всех непростого опыта, пережитых трудностей, памятных не только тем, кто приехал в страну недавно, но и внедрившимся здесь столетия назад.

Неприятие чужаков, если и присутствует в ком-то, но скрытно, большинством не разделяемо, не поощряемо. Вопрос - вы откуда? - нас с мужем поначалу настораживающий, как после выяснилось, подразумевал лишь разъяснение из какого именно штата. Толерантность не без усилий, конечно, внедрялась в плоть разношерстного, разноликого, разноцветного населения страны, но усилия этой работы, очевидны, наглядны. В нашем околотке ни для кого не тайна, что мы русские, приметные тем, что у нас ухоженный дом, муж сам, собственноручно посадил на участке сосны, ели, уже вымахавшие из саженцев в разлапистых красавцев, мною усердно, пока корневая системы не укрепилась, поливаемые. А еще у этих русских породистые собаки, которых узнают на прогулках. Никаких к нам претензий нет. Любопытства назойливого тоже.

Постепенно стирается, что предшествовало тому, что есть сейчас. И было ли?

В Европе, бесспорно, есть и навсегда останется то, что по определению в США никогда не осуществится. Обаяние, очарование создаваемой веками монолитности культурных, исторических основ, традиций. Атмосферы подлинности, искушенности вкусов в одежде, еде, питье, интерьерах. Да и превосходство европейцев над американцами в умении наслаждаться, упиваться мгновениями жизни, нам отпущенной, бесспорно.

Европейцы унаследовали от далеких предков богатейшее наследство, которым вправе гордиться. Но в какой-то момент догадка зарождается: не превращается ли Европа в декорации к спектаклю, сюжет которого устарел, театральные костюмы изношены, а героические персонажи ничего общего не имеют с потомками, разве что изъясняющимися на том же, что их великие предки, языке.

Тут, верно, общая тенденция. В Греции, на острове Миконос, рядом с Делосом, колыбелью античности, мы праздновали свадьбу дочери. От прошлого величия осталось только море, во мне пробудившее ностальгию по крымскому Коктебелю, прозванному Максимилианом Волошиным Киммерией. Но Гомер, Аристотель, Сократ, Одиссей, Геракл, Прометей в этой, теперь погрязшей в долгах стране, казались миражами даже более расплывчатыми, чем на коктебельском пляже.

А во что превратилась мощь Великобритании? Елизавета Первая, как полагают, оставшаяся девственницей, в борьбе за трон уложившая на плаху "сестричку" Марию Стюарт, обладала стальным каркасом политика, кровавого, способного на всё ради процветания державы. В Национальной портретной галерее Лондона изображения Елизаветы Первой впечатляют не столько роскошью (чрезмерной) нарядов, сколько выражением не по-женски волевого, некрасивого лица. Да, личность, к которой испытываешь невольное уважение, несмотря на все е злодейства, коварства, характерные, впрочем, для той эпохи. Как измельчал королевский дом Великобритании незачем и обсуждать: посредственности, бледные тени, с явной печатью вырождения, пригодные только для ритуально - маскарадных представлений, развлекающих зевак.

Мы впервые отмечали и Рождество и Новый год в Лондоне, с новорожденным Феликсом. Я считала, что моя дочка - образец младенческой покладистости.

Мы с ней, уложенной на заднем сидении "Жигулей" в коробку из-под моих сапог, и выставки интересные не пропускали, и друзей навещали, и сами принимали гостей. Но Феликс маму свою превзошел. В недельном возрасте он посетил с нами и его родителями три ресторана, четыре паба. Встречали Новый год в ресторане "Корова", под грохот музыки, всполохов фейерверка и азартных плясок его кормящей мамы, чьё праздничное ликование мы поощряли. Она ведь тоже всего лишь неделю назад такого крупного, при её субтильности, ребенка на свет произвела.

В Европе Новый год отмечают иначе, чем в США. Мы, когда только сюда приехали, недоумевали, почему сразу после Рождества елки выбрасываются на помойку.

А заказав стол в ресторане, чтобы в двенадцать часов там сблизить бокалы и загадать желания, обмишурились трижды. В первый раз в Брекенридже, горном колорадском курорте, сняв номера в шале и загодя сделав резервацию в лучшем там ресторане. Вошли - никого. Посетители, если были, то разошлись. Тоже самое случилось в Денвере. А потом в парке Еллоустоун, на Миллениум. Накатавшись на сноумобилях, в окружении стад бизонов, с бешеной скоростью - вспомню, обмираю - при полном параде отправились в ресторан. И снова - никого.

Зато в Лондоне, с коляской, со спящим ангельски Феликсом, окунулись в вертеп новогоднего торжества. Толпы, в основном молодежи, с литровыми бутылками водки, употребляемой из горла, стояли шеренгами на нашем пути к ресторану, но вежливо нас пропускали.

Попробуйте-ка в США приложиться на улице даже к пиву, без обертки в бумажный пакет: полиция тут-как-тут. Это ханжество, конечно. Как и то, что в департаменте здравоохранения штата Колорадо, где муж получил работу, на их сборищах, организованных по какому-либо поводу, все пили только кока-колу, опасаясь глянуть на сотрудниц, дабы не быть заподозренными в грешных помыслах.

Муж с сожалением вспоминал свою секретаршу в Женеве, Мари-Терез, которая, если бы он её в щечку не чмокнул, удивилась, решив: шеф сегодня почему-то в не в духе.

Крайностей лучше избегать, но что британская нация спивается, факт, обсуждаемый уже на правительственном уровне. Но в чем же причины, и как дознаться до них?

Возможно в колониальном прошлом? Британцы, как колонизаторы, по сравнению с французами, испанцами, бельгийцами, португальцами, в Африке насаждали строжайшую дисциплину, требуя со всей строгостью неукоснительного её соблюдения, но без какого-либо произвола, как вменялось джентльменам. Хотя в Британском музее поражает сколько же эти джентльмены нахапали отовсюду. Чувство превосходства над другими народами - отличительная черта британской нации. Только на чем это превосходство основывается, чем обоснуется реально сейчас? Что англичане производят сами, не разучились ли работать, не разленились ли, привыкнув черпать ресурсы, богатства из принадлежащих им прежде колониальных территорий? Похоже, что так.
И вдруг - сюрприз. В Рождество под обряженной ёлкой нас с мужем ждал совершенно неожиданный подарок: три дня в Париже, с оплаченными билетами на Евростар, скоростном поезде в туннеле под Ламаншем, а так же гостиницей в самом центре полюбившегося мне квартала Сен-Жермен. Заметив наше смущение, дочка сказала: ну чем еще, мама, можно было тебя порадовать, ведь не очередной же, и как бы ты сочла, лишней, кофточкой, а вместе с папой в Париже вы давно не бывали, надеюсь, получите удовольствие.

Мы тоже в удовольствии от Парижа не сомневались. Но произошел сбой.

Отель, что дочь нам сняла, находился в двух шагах от самой старой парижской церкви Сен-Жермен-де Пре и назывался "Бель Ами", на улице Сен-Бенуа.

О, Мопассан, мною проглоченный в полном собрании в детстве, лет в двенадцать, не таясь от родителей, с восторгом, еще смутным, до конца непрочувствованным, а после много раз перечитываемый, в увлечении уже не сюжетами, а таинствами виртуозного, писательского мастерства, постичь которые нельзя. Хотя вроде бы просто, легко, без каких либо ухищрений тексты написаны. Так умел наш Чехов. Даже сентиментально-глуповатое - Мисюсь, где ты? - пронзает, ранит, западает навсегда.

Мы вошли в номер, показавшийся тесным, размером примерно с ванную комнату в стандартном американском доме. Нас предупредили, что он декорирован знаменитым французским дизайнером Sonya Rykiel. По совпадению на мне была надет свитер от Рykiel, полосатый, с вышивкой: сама бы ни в жизнь себе не купила, но опять же дочка подарила. Что в нашем номере Рукiel такого особенного изобрела, не поняла, но электрическое освещение там не работало.

Муж пошел узнавать, в чем дело, а заодно выяснил, сколько стоят эти "хоромы".

Дочка резервацию сделала осенью, теперь цена выросла до триста семидесяти долларов за ночь. Знатно в Европе шикуют, при катастрофическом падении евро.
Как дополнение. Дочка перед Парижем сунула нам пачку евро. Я, возмущенно: это еще зачем? Она усмехнулась: я даю вам не деньги, а девальвированные бумажки, если вы их сейчас не истратите, завтра они превратятся в ничто.

Я с сомнением: всё же многовато. Она: на бокал вина в твоих любимых кафе на Сен-Жермен должно хватить, но не на большее, сама удостоверишься. Я не поверила. И зря.

Зримое доказательство, как плоха экономическая ситуация и во Франции, мы получили, дойдя до бельгийской, знаменитой брассери "Леон".

Там же, на фешенебельном бульваре Сен-Жермен, где за мидиями, приготовляемыми разнообразными способами, всегда стояла очередь, если не до полного изнеможения, но готовая к ожиданию, пока не освободится стол. И - пусто.

Официантка объяснила, что будничный день, и время неурочное, не обед и не ужин. Хотя прежде почему-то в "Леоне" всегда было полно.

К тому же при обычном наплыве в Париже туристов, во все сезоны, им-то без разницы, что будни, что выходные. Но и количество туристов заметно снизилось. Так же, несмотря на пик послепраздничных распродаж, со скидкой аж в семьдесят пять процентов, покупатели отнюдь не штурмовали магазины.

Ну ладно, мы иностранцы, в Париж явились совсем не затем, чтобы с выгодой, по сниженным ценам прибарахлиться. Но каким образом сводят концы с концами сами французы, при падении евро, и, соответственно, как при инфляции происходит, со вздернутой стоимостью на все?

Не знаю, не понимаю. Француженки оставались по-прежнему привлекательными, элегантными, искушающими, как только им удавалось и удается, не только мужчин, но вот и меня, женщину. Впрочем, со свойственной нашему полу вниманию к деталям, прикидывала, во сколько же обошлась той или иной красотке сумка Hermes или Louis Vuitton, туфли на красной подошве от Louboutin. Возраст, слава богу, избавляет от мелочной ревности к обладанию кем-либо, чем- либо, а уж тем более от пристрастий к веяниям моды, чем насытилась в положенный возраст изрядно. Меня занимало иное: на какие шишы французы удовлетворяют свои тяготения, потребность к шику? Или же это пир во время чумы?

Хотя с другой стороны, ни сейчас, ни прежде, ведь никогда не бывала в других парижских районах, окраинных, отдаленных от того исторического ядра, нам, приезжим, лакомого, где живут совершенно иначе, с иными потребностями, иными возможностями.

Впрочем, вру. Однажды, тоже давно, мы с мужем и дочкой на машине, возвращаясь в Женеву, случайно запилили не туда. И узрели безликие новостройки, мусор, людей, абсолютно не похожих на парижан. Ну точно наши московские Черемушки, тоже безликие, застроенные "хрущевками" - дочка, выросшая в Женеве, с ними не ознакомилась, а мы-то да, - но совсем не ожидали встретить близнецов наших Черемушек в пределах Парижа.

Мой муж в Париже не был с того раза, когда мы там делали визу для дочери в канадском консульстве, при её поступлении в университет МакГилл в Монреале.

Приехали на машине из Женевы, оставили её у Нотр Дам, и запамятовали - где.

Не имея гражданства, кроме российского, стоять за визами в западную страну, процедура мучительная, муторная. Чего только не насмотришься, задумавшись невольно: куда же мы встреваем, в какие низы, и что нас ждет? И тут муж мне говорит: вернись к нашей машине, я там документы оставил, срочно надобные, возьми и немедленно принеси.

Легко сказать, а где оставленная нами машина? Вроде у Нотр Дам, но где Нотр Дам? Бегу незнамо куда, ведь очередь в консульство пропустить нельзя.

Кидаюсь к полицейскому, путая французский с нижегородским, лепеча: пожалуйста, помогите найти где-то тут на стоянке "Фольксваген", цвет не помню, номер тоже. Неожиданно ажан, с предупредительностью, мною бы оцененной, если бы не находилась на грани безумия из-за спешки, выразил мне не только сочувствие, но и рыцарские повадки. Спросил: а чья эта машина, мадам?

Я, отчаянно: мужа машина! Он, тактично: понял. И наш "Фольксваген" на стоянке нашел, прокомментировав ситуацию на свой, французский лад.

Услышала: мадам, не унывайте, вы красивая женщина, у вас есть шансы, а если какой-то негодяй вас заставил страдать, забудьте, пусть он раскаивается.

С очень плохоньким французским - поняла. И стала нелепо оправдываться, что муж мой вовсе не негодяй. Ажан откозырял: удачи, мадам.

После комплиментов галантного ажана, на мужа взглянула задорно: я ведь красивая женщина, да? Он, досадливо, ну да, ты документы принесла?

Нам кажется, что мир меняется, хотя самые разительные перемены происходят в нас самих, видимо, неизбежные.

Горничная не убирала наш номер до пяти вечера, а когда соизволила, то бумажка, что валялась на полу, так и осталась на том же месте. В лифте, чтобы подняться на свой этаж, надо было сунуть в прорезь гостевую карточку.

Не сработало. А у меня боязнь замкнутого пространства, клаустрофобия, и застрять между этажами - ужас. Муж, за почти сорок лет совместной жизни мои фобии изучивший, снова пошел выяснять у администрации отеля что за проблемы теперь уже с лифтом. Нам разъяснили, так, мол, бывает, контакт не всегда срабатывает: а ваш номер на каком этаже? Я сообразила: то есть лучше, надежней воспользоваться лестницей? Мне милостиво кивнули: пожалуй, да.

Муж с юности изучал французский, пленившись его звучанием, музыкальностью.

Родители ему наняли педагога, после в спецгруппе медицинского института, потом на курсах при ООН, желая постичь сладостный язык во всех тонкостях, деталях. При его командировках во франкофонные африканские страны, взрывные, с племенной враждой, его туда направляли как главу делегаций от международного Красного креста, учитывая двуязычность, свободный как английский, так и французский. Оплачивались такие командировки хорошо - за риск. Без семьи.

Эвакуация могла происходить в считанные часы. Когда приехала с мужем на Гаити, ему разрешили там семейный пост, то есть со мной, была предупреждена: на сборы со всем скарбом дается полчаса. Ну и пусть, стоило того, чтобы оплачивать образование дочери.

В США Андрею знание французского - как пришей кобыле коровий хвост. Истосковался.

Ну вот Париж - наслаждайся, общайся.

На Северном вокзале, куда мы прибыли из Лондона, хотя я знала, куда нам ехать, он расспрашивал встречных просто из упоения той, французской речью.

Но вскоре я услыхала его гневный, на английском, рык. И в отеле, и на улице.

В Лувре, куда мы пришли только из-за него, чтобы он налюбовался, как мне заявил, возможно, в последний раз на Джоконду, хотя я пыталась его убеждать, что это не лучшее произведение титана Возрождения. И он только что был в Лондоне, в Национальной галерее, на уникальной экспозиции работ Леонардо, в самый плодотворный его период, миланский, когда он создал мадонну Литту, прибывшую в Лондон из Эрмитажа, и Даму с горностаем из Кракова. Разрекламированный в прессе "Спаситель мира", кем-то якобы приобретенный по незнанию за гроши, а теперь оцененный в миллионы, оставил меня равнодушной. Женственные черты Христа выглядят как-то нарочито, неуместно, даже зная нравы той эпохи. А ведь у Леонардо есть дивные портреты женщин, в которых он воплотил образцы чарующей, притягательной красоты.

С неуловимой улыбкой, одновременной и обещающей, и лукавой, и отрешенно неземной, и искушенно порочной.

В Лувре муж нудно отчитывал служителя, направившего нас не в тот зал, говоря на английском, а когда перешел на французский, тот ему, ну типа, и чего же ваньку-то валял, изъяснился бы нормально, все бы поняли.

Ну а что Джоконда? В той же галерее ей предшествовали шедевры Джотто, Учеллло, слева, фра Анжелико, на повороте от них Пизанелло, портрет девушки в профиль, неизбывного, странного, очарования, на фоне порхающих бабочек, цветов. Модернизм, на много веков опередивший все наших современников эксперименты. Если честно признать, в основном, бессодержательные, за редкими исключениями.

Там, где выставлялась Джоконда под пуленепробиваемым стеклом, туристы стояли плотно, как сельди в консервной банке. Но больше их занимало огромного панно, напротив скромной по размерам картины Леонардо. Муж тоже сморозил: если это тайная вечеря, почему там столько в застолье присутствующих?

А потому, что это не тайная вечеря, а свадьба в Галилее, а кроме того безвкусная живопись Веронезе, узнаваемая своей аляповатостью сразу, издалека.

Муж: а ну-ка проверим. Вернулся: да, ты права, но лучше бы ошиблась и не была такой занудой. Сам зануда, буркнула я совсем ненаходчиво.

Вместе с тем настроения мужа разделяла. Мы с ним оба решили посетить Мадлен и пройтись по Елисейским полям. Тут для нас была общая точка отчета, первая совместная встреча с Парижем, хотя я там была раньше, чем он, а потом уже с дочкой много раз.

Но на Елисейских полях нас постигло разочарование. Мы там узрели ряды палаток, напомнивших рынок в Измайлове с барахлом, как в Москве начало девяностых.

Те же матрешки там присутствовали, звездочки с погон наших солдат по шестнадцать евро, и всякий мусор отовсюду. Муж выяснил, что эти палатки выставлены с конца ноября и скоро, в январе, их уберут. Но нам не повезло, нас опрокинула пошлость, что совсем не ожидали встретить на Елисейских полях. И когда муж предложил дойти до площади Звезды, сказала: нет, не могу, меня тошнит.

Пошли к Мадлен, поднялись по ступеням, там в тишине посидели. Оттуда вернулись в Сен-Жермен по мосту Сен-Мишель прошагали к Сите, мимо Дворца Юстиции, Консьержери, пошли вправо к Нотр Дам. Блуждали, пересекая мосты через Сену. Начался дождь. Есть замечательная картина в музее Чикаго, сразу при входе. Автор её импрессионист Gustave Caillebotte, называется "Дождливый день в Париже", в серо-жемчужных тонах, вспомнившись теперь на правом берегу Сены.

А вот в Лувре меня бесили группы туристов, щелкающие на бегу фото и видеокамерами.

Хотя, если вам хватило денег на поездку Париж, почему бы не купить каталог музея? Можно дороже или дешевле, но это лучше, чем ваши фото. Или же толпам сокровища Лувра безразличны, и надо просто там отметиться.

В метро на станции Мадлен услыхала, как девушка сказала своему спутнику вроде на русском: "Ту, что правильно сказала, мы проехали, и куда надо на выход?" Спутник её понял, я - нет. Что же случилось в стране, откуда я родом, что язык, прекрасный русский язык, там так изуродован?

Внезапно при переходе в метро от Лувра к нашей станции Сен-Жермен, грянуло, гулко, зычно что-то знакомое. Плечистые парни, хорошо спетыми голосами, кто с гармонью, кто с балалайкой, наяривали: "Барыня, ах ты барыня".

Это были явно профессионалы, ансамбль, где-то когда-то отлично обученный.

Но в метро парижском, рядом с клошарами? Все шли мимо. Россия уже не экзотика, не диво, былой интерес пошел на явный спад и вряд ли вернется, сравнимо с прежним. Сколько им дать, смею ли? Если бы халтура, то проще, но то, как они пели, звучали, свидетельствовало - высокий класс. Могли "Барыню" могли бы и Верди. Обидно. Как за них, так и за себя.

Вдруг муж сказал: "А помнишь, когда мы в первый раз вместе были в Париже, жили рядом с Триумфальной аркой на рю де Бальзак, я тебя спросил, где ты еще хотела бы побывать, ты ответила: в Париже, еще раз и еще в Париже. Что скажешь теперь?"

Даже не знаю. При въезде в США, заполняя таможенные декларации, мы могли вписать только два, купленных в Лондоне, каталога с выставок Леонардо и Дега. А что еще брать в Европе, погруженной в сумерки инфляции?

А вот вернувшись в Денвер, домой, поинтересовалась у мужа, что ему больше нравится, французские кафе или английские пабы? Он: парижские кафе. А мне английские пабы, там уютней, уединенней. Но коли у нас разночтение, надо еще раз проверить, сравнить и то и то.

Да, кто сел, как наркоманы, на европейскую иглу, будут туда с вожделением стремиться. Ворча, ссорясь, ругая Европу, как любовницу-изменницу, страсть к которой не угасает и при благополучном, удачном, законном браке.